Цитаты — стр. 3

- Бубо, я не вернусь. Я уезжаю на совсем в какую-то южную страну. папа теперь будет летать из неё.
- Значит, всё кончилось. - прошептал волк. - Мы закончились. Никогда мы вместе не полетим на самолете. И не будем ходить по тропе северного оленя. Не отправимся за северным сиянием.
- Зачем ты так говоришь?
- Это нужно сказать. Потому что когда тебе страшно, лучше произнести то, чего ты боишься. И тогда оно как-будто оживёт и встанет перед тобой. И ты посмотришь ему в глаза.
- Чего ты боишься, волк?
- А теперь уже ничего. Я произнес всё, чего боялся. И теперь мне снова ничего не страшно.

- Ты любишь смотреть на воду? - спросила я.
- Северная вода особенная, - сказал волк. - И время сегодня особенное - начало полярного дня... Согласись, у неё небывалая любовь к жизни. Такая любовь, которая делает жизнь возможной. Южной воде ничего и делать не надо, чтобы жить. В ней само всё живёт, всё двигается, всё происходит. Южная вода не знает снега, не знает сопротивления холоду. А что такое холод?
- Наверное, холод - это страх потерять тепло.
- Холод - это остановка. Южная вода не знает остановок. А как ты думаешь, что самое важное в реке?.. Не знаешь?.. А как ты думаешь, что важнее всего в человеке?  Быть самым лучшим в чём-то?.. река очень похожа на человека. Она начинается и заканчивается и в тоже время не заканчивается никогда, потому что дарит свои воды морю. Так она продолжает себя. Река может быть известной, а может быть и совсем неприметной, затерявшейся в далёком каком-нибудь ущелье. Ну от этого она не меньше и не больше река. Потому что важнее в ней не длина, не скорость, не имя, не местоположение. Важнее - чистая она или мутная, глубокая она или мелкая, много в ней рыбы, водорослей, ручейков или она почти пустая внутри.
- Волк, я бы хотела, чтобы внутри меня было много-много всего. Разных больших, угрюмых рыб и маленьких, ярких рыбок , и лягушек, и головастиков, и ракушек , и камешков, и подводной травы и даже подводного льда.
- Да, такое чтобы внутри много-много всего, тоже бывает. Только это нужно очень хотеть, и уметь населить себя, и уметь беречь в себе эту жизнь.
-

Разве не странно? Придумывать бомбы и взрывать их под землёй - как бы понарошку, как бы пробуя, что получится, чтобы однажды какая-нибудь из них упала на город, на всех жителей, на их дома и разрушила всё, что так долго строили. Потому что, если бомба где-то есть, она непременно когда-нибудь окажется где-то ещё.

В школе учительница часто повторяла: «Литература учит. Учит, как надо, а как не надо, что хорошо, что плохо».

Да, может, и учит, да толку-то… Внутри себя человек может быть сколько угодно и честным, и правильным, и справедливым, а обстоятельства постоянно заставляют его поступать против совести и убеждений. Хм, есть такая невеселая шутка: «Трудно быть человеком – люди мешают».

В городе звезд почти не видно, там небо ночами темно-серое, словно бы грязное, а здесь – глубокая густая чернота, на которой рассыпаны тысячи золотистых точек. Нет, не совсем золотистых… Какое-то голубоватое золото.
Ни одному художнику такое небо не написать, ни один фотограф не найдет нужный объектив. Только смотреть. Любоваться, стараться запомнить…

Пока же люди из-за лени или жадности ведут себя на Земле, как бандиты, прилетевшие с другой планеты. Высосут эту и вернуться обратно, на какую-нибудь свою Альфа Центавру.
Но скоро человечество одумается и поймёт, что Земля - родная и единственная, не надо губить её, нельзя так бешено выкачивать нефть и газ, косить леса. Одумается, станет беречь Землю и самих себя, своих потомков.

– И что, у вас хватит собственных средств ГЭС построить?

– Достроить, Володь, до-стро-ить. Все только рады будут, благодарны. Без дураков!.. А деньги найдем…

– Угу, в госбюджете. Или в стабфонде. Алёша истерику закатит.

– Гарантирую, туда не полезем. В крайнем случае воспользуемся английским правом…

– Это что еще?

– Ну, это долго объяснять… Сложный экономический термин…

– А что за место вообще? Национальный округ какой-нибудь?

– Нет-нет, русские!

– Ну, хоть это нормально. А то опять вони не оберешься: оленьи пастбища портим, традиционный уклад нарушаем…

– Это твоих нефтяников дела. У меня чисто: электроэнергия. Плотина, пруд, и погнал вырабатывать…

– Да уж… И что, переселять кого-то придется?

– В смысле?

– Ну – пруд. Знаю я эти пруды со Швейцарию.

- Волк , ты  вот скажи, почему со взрослыми так сложно? Им есиь дело до всякой чепухи, а на главное они не обращают внимания!
- Я не знаю. Я никогда с ними не разговаривал. Мне и неинтересно.
- Совсем не интересно ни с одним взрослым поговорить?
- Представь себе, нет!.. Может, только с одним. Да, с одним из вашей породы я бы пообщался. Его зовут Трифон. Он вообще-то не просто так. Люди называют его святым.
- Что такое "святой"? - спросила я волка, как будто давно ждала случая узнать про это.
- Сложно сказать. Такое название люди придумали для тех, чьи  дела и мысли были особенными. Не потому, что у них невероятные таланты, или они бегают быстрее всех, или поют чаще остальных, или решают самые сложные задачи по математике, или что там ещё у вас ценятся... А потому, что сила их любви к другим такая, что я её хватило бы на то, чтобы запустить ракету! Вот такая сила!
- А среди зверей нет святых?
- Среди нас много было тех, кто помогал святым, отправлялся с ними в далекие земли, сопровождал до самой смерти. Вообще-то положено думать, что наши души не вечные. То есть не такие вечные, как ваши. И поэтому нам нельзя на небо. Да, это несправедливо! Что вы там на небе будете делать без нас? Небо - это место встречи всех, кто когда-то жил. А мы всегда были рядом, мы такие же обитатели планеты, как и вы.

- Ну потом этот ледяной домик всё равно разрушится! - я никак не могла понять, почему это мы с домом теперь принадлежим друг другу.
- Если кто-то, кто тебе дорог, вдруг навсегда уходит с земли, это не значит, что он перестает существовать для тебя.
Да за всеми нами много кто охотится. Прежде всего время. Оно самый неутомимый охотник. А вообще все мы пришли сюда в гости, и в любой момент нас могут попросить уйти. Вежливо или не очень... Память о доме, об этом снежном и о том настоящем, в котором живёт твоя комната, будет с тобой всегда. И это сильнее всего, что может разрушить эти дома.

Где учительские пальто, куртки всякие, тулуп висит Дед-Морозовый, посох серебряный к стенке приставлен и Снегурочки рядом пальто…
Я бы, может, решил бы, что просто разделись они, в школе жарко…
– Может, так и было, Федя?
– Так бы было, если б, бабушка, не борода Дед-Морозова на резиночке, так бы было, бабушка, если б не коса от Снегурочки снизу шапки…
Горько стало, в душе ни вздохнуть ни выдохнуть, слезы так на тетрадку и капают, растекаются прописи кляксами… Для чего пишу? Для кого стараюсь, живу? Отнимаю от двух один, прибавляю восемь к десяти, зубы чищу? Посуду мою, пылесошу полы? Помогаю бабушке для кого?! Для кого твержу таблицу ужасную умножения, если даже в снегурочку просто Инну Александровну нарядили?!

Храмик на горе горит, пожарное зарево. Это солнышко так его обняло. Куполок синенький, на кресте галочка, на щеке подушка снежная. А по реке солнце колесом закатное катится, лед как петушок сахарный гладится, черные проступи…
И следы по дорожке алые, солнцем как будто налиты.
…Посмотри, бабушка, как будто босиком кто-то раненый перед нами к дверям прошел…
Колоколенка, снег скрипучий, мороз колючий. Примерзают к полозьям варежки, веревка каленая, согнешь – сломается. Не привязать…
– Так оставь, Федя, кто же будет здесь санки-то воровать?
– Нет уж, знаю я, найдутся люди отважные… Я их под Троицу, пожалуй что, подвезу… А пожалуй, надежней вот сюда, под ступеньки самые, у лампадки, где Бог сам за моими саночками приглядит…

Весна пришла, когда никто уже в неё не верил. Неожиданно, с ветром и дождём, с листьями, которые боялись полностью раскрыться, с влажной травой, с треснувшим речным льдом – пришла. И вроде бы всё осталось прежним...Но что-то изменилось навсегда. Так, наверное, бывает с каждым, кто учится смотреть на мир...