Рецензии

Уильям Таубман, автор блестящей биографии о Хрущеве , принадлежит к тем профессиональным советологам, которых, ввиду экономии, начали разгонять при Рейгане. Да, существовало отдельное направление, как правило в ЦРУ, которое занималось именно СССР, советскими вождями, анализировало их действия, делало психологические портреты, привлекало сторонних специалистов — т.е. вело работа на высоком теоретико-практическом уровне. Некоторые подобные авторы потом стали очень интересными биографами, например, Рейфилд с его очень интересными «Сталин и его подручные»
Но с Хрущевым всё просто — он умер. Горбачев это куда более сложный кейс для западного специалиста. Во-первых, он ещё живой, а значит может засудить автора своей биографии, о чём автор будет всегда помнить; во-вторых, эта биография сделана при непосредственном участии Горбачева; в-третьих — сама фигура Горбачева для западного мира это совершенно иная фигура, чем для мира постсоветского. К сожалению, все эти три фактора наслоились на себя, и мы получили биографию явно не того качества.
Биография написано в подчёркнуто хвалебном духе. Даже по одному предисловию понятно, что никакого серьёзного анализа личности Горбачева от этой биографии ожидать не стоит. Главный вопрос, который ставит автор, можно сформулировать так: «Как настолько хороший человек как Горбачев смог возглавить такую страшную страну как СССР?». Сами понимаете, что при таком методическом посыле ожидать чего-то интересного не приходится.
Я не дочитал эту книгу — скорее долистал её. Книга действительно интересная и в плане объёма материала, и в плане работы с ним. Всему мешает сама личность Горбачева, нависающая над автором, и не дающая ему рассмотреть объект даже не в критическом, но хоть в объективном свете. Поэтому я подожду.
Подожду, когда, после смерти Горбачева, выйдет 3-4 издание данной биографии — и прочитаю его. И, думаю, тогда её будет интересно читать. Сейчас читать это я, к сожалению, не готов — это не биография, это что-то из од.

Я очень рад, что книга Бена Макинтайра получила Золотой кинжал 2019 года как лучшее «документальное исследование». Впрочем, я прочел эту книгу задолго до того как ее автору вручили «красную селедку», просто потому, что я читаю все книги этого замечательного английского писателя-документалиста.
А в том, что Бен Макинтайр пишет не просто увлекательные книги на острые темы, а по настоящему проницательные исследовательские работы, надеюсь, вы сможете убедиться в этом сами если прочтете те книги, которые уже были переведены на русский и опубликованы. Советую найти «Шпиона среди друзей», пока он еще есть в книжных магазинах или купить у букинистов книги «Агент Зигзаг» и «Мясной фарш». Поскольку я не думаю, что даже смелое издательство CORPUS решится взяться за перевод книги о самом известном предателе времен Советского союза.
Но если вы хоть чуточку владеете английским обязательно загляните в книгу «Шпион и предатель», уверен, оторваться вам не удастся.
А я пока вернусь к анализу «Самой великой шпионской истории». Наверняка, вы слышали, как зарубежного шпиона переправляют в багажнике дипломатической машины через границу с Финляндией. Это как раз, реальный факт из биографии Олега Гордиевского, самого высокопоставленного сотрудника советской разведки, от которого британская секретная служба в течение десяти лет получала материалы особой секретности и важности.
Как и в других своих книгах, Макинтайр рассказывает историю жизни человека, который решил предать свою родину. Но в отличие от предыдущей книги, посвященной самому известному предателю из MI6 - Киму Филби, где Макинтайр анализировал поступки шпиона, но избегал вторжения в анализ мотивов и причин, и понятно, британская секретная служба в таком случае выглядела бы как двойник из романов Джона ле Карре. В исследовании жизни русского предателя, автор анализирует причины его предательства, мотивы, озвученные и возможные. Что наводит на мысль о «двойных стандартах» по отношению к советскому или британскому шпионам.
Сам Макинтайр объясняет это просто. Во время работы над книгой он встречался с Олегом Гордиевским и задавал прямые вопросы герою исследования. Автор замечательно описывает Гордиевского - «натура гордая, хитрая и вспыльчивая». С Филби подобного откровенного разговора не случилось.
Как по мне, так объяснения Гордиевского, похожи на лозунги и больше напоминают оправдания, придуманные уже после побега. Лучшие шпионы были хорошо обучены скрывать свои истинные чувства и мысли. Хотя автор вслед за британскими разведчиками уверяет, что Гордиевский работал бесплатно, из идеологических побуждений, правду мы узнаем лет через сто, а может и двести.
Таким же спорным или точнее морально двусмысленным мне кажется раздел, посвященный советскому шпиону Майклу Футу, которому по уверению автора, Москва регулярно платила деньги, которые «наивный» Фут вкладывал в убыточный журнал «Трибьюн». Автор словно для контраста рассказывает об уловках Гордиевского раз за разом обманывающего своих коллег и «простом и наивном», работающем за деньги советском агенте.
Настоящим откровением для меня стали главы, рассказывающие о том, что главной заслугой Гордиевского стали не переданные сведения, хотя таких было немало, а консультации, которые он давал британским агентам и политикам. По словам Макинтайра, за консультациями Гордиевского на конспиративную квартиру приезжала даже сама Маргарет Тэтчер.
Как это часто бывает, предателя наказал другой предатель. Выдал Гордиевского советской разведке самый значительный агент Москвы в США - Олдрич Эймс.
Не может Макинтайр обойти вниманием и самую животрепещущую тему о вмешательстве Москвы в выборы. Здесь, впрочем автор совсем необъективен, поскольку самое провокационное вмешательство в британскую политику было осуществлено еще в 24-м году, когда были объявлены досрочные всеобъемлющие выборы, после опубликования «Письма Зиновьева». Правда, как оказалось, письмо было фальшивкой.
По мне так, Гордиевский, сумел таки донести до Запада, что советские люди не просто серая масса, как в романах Яна Флеминга, не бездумная машины по выполнению приказов руководства, а люди со своими интересами, пристрастиями и мотивами.
И еще раз вернусь к главной заслуге книги. Несмотря на массу представленного в ней документального материла, читается она как отличный шпионский роман, буквально за один вечер.

Я Советский Союз не застала, так что для меня это скорее иностранное государство, на которые я смотрю со стороны. Поэтому очень удобно читать биографию советского политика из-под зарубежного пера, автор объясняет многие очевидные для советских людей вещи, которые мне без объяснений автора были бы не понятны. Из-за чего книга получилась весьма объемной и полезной. Интересно было пронаблюдать, как 60-ники заложили фундамент "правильной жизни" во всех этих квартира, машина дача, два обязательных высших образования, оба работающих супруга, тонны домашней работы и не секунды продуху. Ставишь себе задачи и героически их преодолеваешь, а пенсию все отодвигают. 60-ники пытаются вытащить из более поздних поколений этот образ жизни, но он морально устарел и только создает конфликт внутри семьи, бессмысленный и беспощадный. Люди периодически забывают что такое жизнь в счастье, и подменяют понятия, а потом не понимают, почему к чему пришли. А еще у того поколения во многом отбивалась тяга к инициативе, ибо постоянно шли распоряжения сверху и народ привык, какой план поставят так и будем работать. Поэтому сейчас при приеме на работу людей за 30 очень сложно найти живых и инициативных, они все хотят сидеть и ждать распоряжений. Хоть за них работай.

Но я отвлеклась. Детство Горбачева оказалось очень тяжелым, характер в юности не простой, а лидерские качества очень яркие. Детство и юность рассматриваются быстро, как и жизнь после распада СССР, а вот карьера лестница Горбачева расписана автором очень подробно, благодаря огромному количеству источников: пресса, дневники, документы, мемуары людей из окружения. Период с 1985 по 1991 занимает больше половины книги, что честно меня утомило, но все равно было интересно. Удивительно каким проамериканским был Горбачев, как он опередил свое время, ведь по сути Россия сегодня - это Америка 90-ых.

Книга большая, сложная, написанная с любовью к Горбачеву, ибо в отличие от соотечественников, за рубежом ценили и уважали цели Горбачева, его политику, его миротворческие действия. Теперь хочется прочитать биографии других руководителей страны с 1917 года по 2000-ые.

Как следует из названия, вся книга представляет собой сборник воспоминаний автора и главной героини Надежды Александровны Лохвицкой, известной более как Тэффи, русской писательницы и поэтессы, родившейся в Санкт-Петербурге и до определённого времени проживавшей в России, но с началом революции и последующих событий вынужденной уехать из страны.

Эта книга как раз посвящена той главе жизни писательницы, рассказывающей о предпринятом Тэффи с помощью предприимчивого антрепренера гастрольного тура в Киев, куда они выдвигаются вместе с Аркадием Аверченко (как я поняла, так как он постоянно звучит здесь только по фамилии) и ещё несколькими актрисами.

В итоге гастрольный тур волею судьбы превратился в своего рода прощание с Россией и отъезд за границу.
На протяжении всех воспоминаний сквозь строки прорывается грусть в связи с расставанием, оттого и книга в другом издании названа "ностальгией".

Через призму писательских воспоминаний, наполненных юмором, комизмом и трагизмом одновременно перед читателем предстаёт впечатляющая картина как последнего времени пребывания Тэффи в России, так и в целом жизни в переломное время в нашей стране (1918-1919 гг.)

из центра России в сторону Киева Тем ценнее взглянуть на мир людей через призму ее трагикомичных воспоминаний о последних годах пребывания в России (1918-1919 гг). Конечно, порой чувствуется определённое отношение автора и к происходящему, и к некоторым слоям общества, но в целом, книга читается легко и свободно, с интересом.
Поэтому рекомендую всем любителям жанра и интересующимся тем временем.

«Москва, милая, прощай. Через месяц увидимся». С тех пор прошло десять лет…

"Моё петербургское житье-бытье ликвидировано. «Русское слово» закрыто. Перспектив никаких" - такими словами начинает Надежда Александровна рассказ о своём непростом путешествии вниз по карте. Хлопоты о выезде, сборы, проверки и, наконец-то, дорога... очередные проверки, карантины и снова дорога... гостиницы, чужие углы, слухи и сплетни и дорога дальше... болезни, смерти, встречи и дорога в никуда...
Когда вокруг непонятная власть, всё реквизируют на нужды пролетариата, расстреливают на ходу без суда и следствия, а впереди новые тяготы и испытания, то пережить это, не свихнувшись, сложно, а для пересказа не хватит слов. Тэффи не просто вспоминает жуткие времена, она пытается это делать с юмором. Такое сочетание горечи, безысходной улыбки, нервного смеха глубоко ранит, но при этом вызывает уважение.
Воспоминания народной "королевы смеха" подтверждают мнение, что за её юмором скрывается серьёзное и трагическое. За личной трагедией - трагедия всего народа, страны. Гражданская война - это не только смерти, эпидемии, голод и лишения, это неразбериха и хаос. Белые, красные, зелёные - какой цвет выбрать, к кому примкнуть, кому поверить? Чаще выбор не за нами, а за течением - и несёт поток вниз по карте, закручивая омутами и утягивая на дно.
Горький юмор Тэффи звучит в рассказах о знакомых, известных или случайных личностях, в рассуждениях о творчестве, в воспоминаниях о прошлом или коротких зарисовках с натуры...

Аудиокнига в исполнении Юлии Яблонской напоминает спектакль одного актёра. Она тоскует вместе с Тэффи, вздыхая со словами "скука, скука...", напевает вклинившиеся в текст и память мотивчики, восклицает и возмущается согласно характеру Гуськина или хлюпает носом вместе с Олёнушкой... Наблюдая за чтением актрисы (фрагмент записи предоставлен на ЛитРесе), можно оценить её игру за кадром по взмахам рук или выражению лица.

Stalin führte uns zu Glück und Frieden –
Unbeirrbar wie der Sonne Flug.
Langes Leben sei dir noch beschieden,
Stalin, Freund, Genosse, treu und klug!

"Lied von Stalin", Александер Отт, 1949

Первый том этой работы – не совсем том, просто книгу механически разрубили на две части, так как одну книгу в 1200 страниц было бы страшновато держать в руках. Но, пожалуй, так бы она смотрелась интереснее, была бы более полной аллегорией той тотальности, что она описывает.

Добренко, чьи книги о кино и соцреализме я уже читал, заметно вырос над собой, если сравнивать насыщенность дискурса с предыдущими книгами. Ранее он был куда более «перестроечным», вся эта бравада ниспровергателя давно слетела как шелуха, поэтому «Музей революции» сам уже годится в музей. «Политэкономия соцреализма» куда интереснее, хотя будем честны, увлекательно автор пишет все же только про кино («Поздний сталинизм» исключением не стал). Но он впитал в себя и то, что есть «ревизионисты», что тоталитарная концепция фактически канула в Лету, поэтому отрадно видеть, как человек сначала робко (в «Политэкономии…»), а затем более смело, осознанно пишет на современном уровне, опираясь на те концепции, что заметно нормализуют советский опыт, делая его вариантом нормы (XX века). В «Позднем сталинизме» это действительно отчетливо заметно. Автор узнал про конструктивистский подход к созданию наций и загорелся идеей применить его к СССР времен позднего Сталина. И применил он его, судя по первым 700 страницам, крайне добросовестно.

Добренко пишет об обманчиво «нормализованной» эпохе, когда война закончилась и людям захотелось просто жизни, без постоянных конвульсий. Но под пленкой бесконфликтности кипели нешуточные страсти, которые разжигал, если верить Добренко, самый важный участник. И тут мы сталкиваемся с первой странностью, о сумме которых поговорим несколько позднее. Автор, несмотря на приобретенный им опыт последних исследований, любит поиграть в метафизику. Нам рассказывают, что в России меняется все и не меняется ничего, поэтому (следите за руками) сейчас мы живем в очередной инкарнации того же послевоенного времени, а поэтому (вжух!) идеологические кампании позднего Сталина объясняют всю российскую жизнь 2020 года. И это можно было бы счесть простой натяжкой ради придания книги актуальности, если бы этим дело и ограничилось.

Забыв на время о Путине, Добренко делает красивый кульбит, сравнивая создание Сталиным марксизма-ленинизма с опытом Французской революции, которая, если посмотреть под правильным углом, создала Просвещение, задним числом кодифицировав разнородный набор текстов как свою предпосылку. Идея эта хороша, ничем не хуже поразившей меня попытки Н. Яковенко оправдать независимость Украины тем, что Киевская Русь была не единой общностью с древнерусской народностью, а всего лишь вариантом Франкской империи, о распаде которой на Францию, Германию и другие осколки вроде бы никто не переживает.

Закончив милую теоретическую эквилибристику Добренко переходит к case-studies, которых в первом томе будет шесть. Это замена Октября Победой в качестве основы легитимации режима, историзм в искусстве («Иван Грозный» Эйзенштейна и его вторая серия), идейность («Звезда» и «Ленинград», а также вторая серия «Большой жизни»), правильная концепция философии истории, наведение порядка в классической музыке, приключения Лысенко и Лепешинской. Главы довольно различны и в плане наполнения, и концептуально, но читать их было крайне интересно. Мне все время не покидала мысль – вот автор-то рассказывает об этих кампаниях последовательно, но Сталин вел их одновременно! Добренко делает из Сталина злого гения, от скуки и желания поразвлечься калечащего судьбы и карьеры людей. Объяснение минималистическое, но меня оно не убеждает, странно все это.

Добренко здорово пишет о смене легитимации режима. Обосновывает он, как обычно, все через кино. Если до войны Сталин изображался как верный ученик Ленина, то после 1943 подход быстро меняется, Сталин становится самодостаточной фигурой, Ленин почти исчезает с экрана, а когда появляется, то используется лишь для увеличения роли Сталина в делах революции. Да и самой революции все меньше на экране. Выписал себе несколько названий фильмов, надо бы посмотреть. Любопытно, что подмена войны Победой описывается Добренко как целенаправленная стратегия (имеющая свой извод и для современной России, так как автору не терпится опять вернуться к актуальности). Это входит в очевидный диссонанс с используемой современными «либералами» тактике говорить, что при Сталине Победу не праздновали (со ссылкой на отмену выходного дня 9 мая). Добренко, в остальном тщательно солидаризирующийся с либеральным дискурсом, вынужден здесь подчиниться источникам, объявив современный либеральный дискурс «аберрацией».

Глава насыщена микросюжетами про Всеволода Вишневского, Ольгу Берггольц, Ахматову и других. Тут автор позволяет себе колкости, презрение и осуждающий тон по отношению к первым двум. Все это сопровождается странными разговорами о развенчанных мифах о войне, рассказами о бездарном руководстве войной в первые месяцы и проч. Вместе с упоминающимся на первых страницах «союзничестве» СССР и Третьего Рейха кусочки эти складываются в знакомый до оскомины пазл. И тут, пожалуй, уместно поговорить о тех странностях, что пронизывают работу Добренко. Еще в той же «Политэкономии…» было заметно, что автор, великолепно разбирающийся в хитрых механизмах общественным сознанием в сталинское время, крайне слаб в истории за пределами идеологической сферы. И слабость эта имеет ярко выраженную идеологическую направленность, т.е. почти любые мифы, которые выставляют сталинское руководство в нелицеприятном свете, абсорбируются автором в свой нарратив.

Такой подход вызывает у меня недоумение. Все эти грязные кампании по шельмованию композиторов, странный загон с «живым веществом» Лепешинской и «яровизацией» Лысенко, жутковатые претензии к кинорежиссерам – все они и так ужасны, глупы и противны, зачем усыпать их нарочитыми выдумками? Происходит это обычно так – автор богато, роскошно рассказывает об очередной идеологической кампании, а потом с боевым пафосом пишет о том, как все было «на самом деле». «Самое дело» у Добренко карикатурное, воспринятое через некритически изученные источники. Например, такой-то функционер безапелляционно называется внебрачным сыном Сталина. Лезем в Гугл и видим, что этот человек когда-то сказал, что он внебрачный сын Сталина. Для Добренко этого почему-то достаточно, чтобы считать это абсолютной правдой, «самым делом». Если в «Политэкономии…» он хотя бы ссылался при приведении маргинальных сведений на обсуждения на «Радио Свобода» (sic!), то в «Позднем сталинизме» то, что Сталин судил о сельском хозяйстве по «Кубанским казакам» подается как очевидная вещь, не нуждающаяся в ссылке.

Сначала я думал, что автор травмирован перестроечными мифами и даже знакомство с нынешним состоянием исследований не переломило предубеждения (автор сам рассказывает, что начал планировать эту книгу еще в середине 80-х). Но потом у меня появилась другая мысль – автор виртуозно пишет о сталинских кампаниях по созданию второй реальности, не произошло ли с Добренко профессиональной деформации? Не попытался ли он, вслед за ненавидимым им объектом всех его работ, изменять реальность, выдавая несуразности за «самое дело»? Или это такая интеллектуальная игра?

Книга бы ничего не потеряла, если бы Добренко не давал себе воли и не писал про то, как он воображает «самое дело». Для примера можно привести хотя бы «Изобретая Восточную Европу» , где Ларри Вульф честно пишет, что мы можем заняться деконструкцией дискурсов и мифов о нашей с вами части света, но познать на этой основе «самое дело» нельзя, его исследование лежит в совсем другой плоскости.

P.S. Захотелось пересмотреть «Беспокойное хозяйство», ставшее одной из причин постановления по театрам, перечитать и "Окно в лесу", угодившее в ту же кампанию (я когда-то читал в «Роман-газете», запомнил саспенс от поиска шпиона и свое непонимание – что такое готический шрифт?). Любопытно узнать, что «Давным-давно» (прообраз «Гусарской баллады») не из 60-х, а из ранних 40-ых, да и «Вас вызывает Таймыр» не из 1970-го.

Когда увидела, что в книге 180 страниц, то озадачилась: а можно ли упихнуть в столь малый объем всего Толстого? Огромного, беспорядочного, с бесконечными нечесанными фразами, вот этого нашего любимого Льва, вылезающего из всех и всяческих рамок, да и просто очень много лет прожившего? Оказалось — можно. Для меня это теперь образец биографии. Лаконично и ёмко. Четыре главы: «Честолюбивый сирота», «Женатый гений», «Одинокий вождь», «Беглая знаменитость».

Причем удалось не просто с птичьего полета взглянуть на целую жизнь великого Льва, не только увидеть ее как сюжет (в начале младенец громко вопит, желая вырваться из пеленок — в конце старик пытается спастись от удушающего контроля близких, последние слова: удирать надо).

Удалось разобраться с вопросами, которые продолжали озадачивать, несмотря на прочитанные биографии, исследования, толкования:
- почему Толстой считал греховной свою плотскую любовь к законной жене, что с ним было не так? издержки христианского воспитания? но он же вроде бы сумел преодолеть, переосмыслить многие стереотипы?
- почему он охладел к художественному творчеству, не дописал «Декабристов», не написал еще одну «Анну Каренину», ударился в досадное морализаторство?
Автор предложил ответы, которые показались убедительными.

Что мы знаем о дворянстве во время революции? Часть эмигрировала, часть истреблена, словом, уничтожена как класс. А подробности? А люди?
Эта книга как раз и восполняет этот пробел. Не все дворяне были такими кровопийцами, как нас заставляли считать. Да, разные были, но по большей части это были высокоморальные и высокодуховные люди, интеллектуалы, элита. И тут пришла революция, Гражданская война. Все события показаны на примере виднейших и наиболее славных семей России - Голициных, Шереметьевых, Трубецких и т.д. Мы видим и тяготы в годы революции и Гражданской войны, когда меняли на хлеб семейное серебро и предметы антиквариата, когда они были вынуждены бросать все (или почти все) свое имущество, чтобы спасти жизнь.
Кто-то эмигрировал. Да, там был не сахар, приходилось много работать, но там не было постоянной угрозы ареста, выселения и т.д. Но многие остались. Остались даже не потому, что не могли эмигрировать, а потому, что не хотели. И на любимой родине хлебнули полную чащу страданий. Это и физическое уничтожение (расстрелы), но ещё больше моральное уничтожение и унижение. Что вы будете чувствовать, когда Вашу семейную усадьбы даже не громят, а стирают с лица земли, варварки уничтожая уникальные предметы искусства и книги? А острейшая безработица? А постоянные аресты? А обыски? А гибель друзей и близких? Через это все прошел каждый член семьи вышеназванных фамилий.
Книга содержит и автобиографический список. Большая часть книг есть в русском переводе. С плюсам книги можно отнести и наличие фотографий непосредственных участников событий.
Минуса книги всего два:
- иной раз кажется, что автор намеренно сгущает краски
- обилие героев. Если у каждой семейной пары (отцы) по 4-5 детей, у детей 3-6 детей/внуков, то уже много получается. И это только в одной семье! Тут основных 3 фамилии, да ещё и не основные есть. Конечно ,в начале книги есть список кто кому кем приходится, но это спасает мало. На мой взгляд, было бы логичнее сначала про одних, потом про других. А то так не получается проследить судьбу.

Августинианская эра советской истории совпала со счастливым детством на пороге вечности. Дети стали цветами жизни не потому, что дети всегда цветы жизни, и не потому, что большевики хотели начать сначала, а потому, что в Советском Союзе Тильтилю и Митиль не нужно взрослеть...

...Постановление ЦИК и СНК от 20 апреля 1935 года распространило применение смертной казни на несовершеннолетних старше двенадцати лет.

Это великая книга и сейчас я не имею в виду количества страниц - изрядного, стоит честно предупредить. Однако в качестве бонуса тем, кто не любит книг без картинок и разговоров, "Дом правительства" богато иллюстрирован фотографиями, которые занимают примерно десятую часть от общего объёма. Не то, чтобы разница между тысячей и девятью сотнями страниц была космической, но в данном случае фото органично дополняют текст все время чтения, и с определённого момента у читателя формируется что то вроде привыкания к возможности видеть того, о ком ему рассказывают, и выбранный автором способ подачи материала начинает восприниматься как идеальный.

Я уделяю изобразительному ряду книги так много внимания не в последнюю очередь потому, что изначально была настроена довольно скептически. Восторженная аттестация от Галины Юзефович обычно служит достаточным условием читать, хотя не гарантирует радости абсолютного узнавания, да и название казалось скучным: про политику, а я такого не люблю. Но несколько дней назад прочла фейсбучный пост Леонида Парфёнова, который тоже говорил о Слёзкине в превосходных выражениях, сработало правило двух рекомендаций.

С одним *но", из рассказа Парфёнова вывела, что речь пойдёт о доме советской партийной элиты и его жильцах, отнесла одобрение по разряду того, что про себя всякому интересно. Хвалили люди из сегодняшней интеллектуальной элиты, но каким боком это к рядовому читателю (вот стою я тут перед вами, простая русская баба). Потому сначала все искала, к чему придраться: гляди-ка, картинки не иначе "ударим интерактивом", отчего Мьевиль со своим Октябрем не додумался? И вообще, где Лев Данилкин, с "Пантократором" прошёл, там нужно очень постараться, чтобы превзойти.

Констатирую, превзошёл. Скепсис истаял уже с первым отступлением, в ходе которого проводится экскурс в историю религии и читатель приходит к выводу, что марксизм-ленинизм не что иное, как милленаризм. Как интересно, - подумала. И это было только началом. Дальше шло по нарастающей. Рассказ о молодых романтиках, рыцарях революции, готовых ради её торжества терпеть неудобства нелегального положения, пройти тюрьму, даже принять смерть - циклически перемежается обзором общей исторической, социальной, бытовой обстановки. Впервые мы встречаем своих героев мальчишками, гимназистами.

На наших глазах они растут, учатся дружить, влюбляются. Планируют и осуществляют дерзкие акции, попадают в число неблагонадежных, переживают аресты и ссылки. Учатся, одержимо практикуют самосовершенствование, женятся, становятся молодыми родителями. И с определённого момента ловишь себя на том, что эта документальная проза затягивает покруче модного сериала. Потому что здесь все по-настоящему, потому что это история твоей страны, потому что в ткань повествования на всем протяжении ввязана аналогия с миленаристской (ожидающей прихода мессии в конце тысячелетия) религией.

Строительство Дома на набережной, призванное знаменовать собой приход новой общности людей, нового типа человеческих отношений, на деле превращается в воздвижение храма новой религии, леоновской пирамиды, у подножия которой со всем возможным комфортом разместятся жрецы новой религии. В перспективе подобными жилыми комплексами предполагалось осчастливить всех граждан страны победиdшего социализма. Пока же вокруг помпезного колосса, кусочка рая земного для немногих избранных, строятся бараки. Много бараков. Очень много бараков. Которые, в отличие от своего нежизнеспособного архитектурного собрата оказываются чрезвычайно живучими.

Новая вера, зиждилась на приоритете материи перед духом и плановой экономике, но как-то беспечно отмахнулась от пошлых мещанских расчетов, когда речь шла о строительстве дивного дома. Расходы превысили первоначальную смету не на двадцать процентов (допустимый люфт) и не на пятьдесят (очень высокий), а на порядок. Еще раз для наглядности: строительство обошлось в десять раз дороже, чем изначально предполагалось. Значит большая часть населения пока подождет. И еще одно, строительство бараков обходится сказочно дешево, а в некоторых случаях экономия стопроцентная. Особенно когда построившим ничего не нужно платить, а материалы прямо тут, под рукой и совершенно бесплатно, как в случае с сибирской тайгой.

Возвращаясь к тому, с чего начала. Это великая книга, потому что продолжает ряд редчайших в современной русской литературе произведений служащих десталинизации. Чудовищный пласт опыта коллективной травмы, которую необходимо осмыслить и изжить, современная культура напрочь игнорирует. Хорошие книги на эту тему можно пересчитать по пальцам одной руки: "Обитель" Прилепина, "Авиатор" Водолазкина, "Дети мои" Яхиной. Дальше тишина.

У нас нет надежды двинуться дальше до тех пор, пока норма говорить, что отец народов был суров, но справедлив; и такую отсталую агарную страну взял, сотворив экономическое чудо; и войну выиграл (угу, лично); и "Сталина на них нет". Мы так и будем загонять генетический ужас вглубь без шансов обрести веру в будущее, где человеческое достоинство не растопчут по прихоти любого мелкого деспота. Идея, которая первична, что бы там не думали господа марксисты, состоит в том что нельзя идти вперед, не имея мышц и сухожилий. С одними костями получается данс-макабр: шаг вперед, два шага назад. Пора похоронить своих мертвецов и перестать быть мертвыми.

Кроме прочего, эмоциональная составляющая этого документального романа немыслимо высока. Я много плакала, читая, хотя не слезлива. И влюбилась в Леву Федотова. И смеялась с эпизодом. повествующим о борьбе Лахути за жилплощадь (хотя я наверно единственный в современной России человек, по доброй воле и без принуждения прочитавший его "Шахнаме"). "Дом правительства" делает божью работу.

"Теперь им следовало принять решение относительно того, оставаться ли в Харбине, ехать в Америку или Европу или смириться с революцией и вернуться в Россию.
Евгения Писарева с тяжелым сердцем приходила к выводу, что их судьба — третий вариант."

Сюжет книги американского историка Дугласа Смита о выживании двух аристократических семей, князей Голицыных и графов Шереметевых, в России времен пост-революции разворачивается по классической структуре любого киносценария: три акта, завязка, развитие событий и кульминация, финальная развязка. При этом каждая из частей глубоко драматична, нет особых надежд на хороший исход, и оттого еще более печально наблюдать за жизнями героев.

Страшно читать о многочисленных ссылках, убийствах и гонении дворянских семей, хотя бы уже потому что большевики делали это без капли сочувствия к или уважения к человеческому достоинству.

Народ с одной стороны можно понять: слепота дворян, нежелание менять многолетний уклад жизни и отказываться от привилегий (хотя Смит приводит в книге цитаты из дворянских дневников: многие чувствовали приближение неизбежного, общественное напряжение, но в основном предпочитали балы и веселье для облегчения) в конце концов привели к эскалации конфликта, к вооруженным восстаниям.. ну и далее по учебнику истории.

С другой стороны столь жестокие расправы над бывшими людьми никому не сделают чести; у бывших князей и графов методично отбирали все до копейки, запрещали работать, клеймили позором, выселяли из уже самых простых жилищ. Когда и этого было мало, а квартиры были нужны хлынувших в города крестьянам, многих ссылали в лагеря или расстреливали. Действительно, чего с ними церемониться.

В книге есть подборка фотографий тех лет из архивов дворянских потомков, любопытно рассматривать лица, одежду героев, размышлять, о чем они думали в те дни. (Автор в некоторых местах обращает наше внимание на детали, например, почему на столе во время свадьбы почти ничего нет.)

На фотографии выше дворяне убирают лед на тротуарах Петрограда. Приглядитесь, у женщины на переднем плане довольно роскошная меховая муфта, пальто и шапка с меховой же оторочкой. Чувствуется легкий диссонанс: форма одежды явно не соответствует самой работе.

Дуглас Смит собрал огромное количество архивных данных, неоднократно общался с потомками дворянских семей, и книга вышла в итоге качественная и увлекательная.

Для меня основным вопросом, ради которого я читала "Бывших людей", стал патриотический — Почему они не уехали? Почему когда уже все совсем стало плохо, все равно уехали не все?

Почему патриотизм был важнее собственной жизни и достоинства? На расстоянии можно ли все так же любить Родину?

Как делать выбор между Родиной и жизнью, если таковой вообще существует?

У меня пока однозначных ответов нет.

Я заинтересовалась самой идеей патриотизма и историей его возникновения, порыскала на Арзамасе и нашла целый курс по "Генеалогии русского патриотизма" и много сопровождающих его материалов, например, о том, что слово "родина" до середины XIX века обозначало фактическое место рождения — город или деревню, а значение "родная страна" приобрело лишь позднее. Произошло это, что неудивительно, с подачи революционеров и народников.

И что же теперь, любовь к Родине все время будет таким нелегким путем идти?

Издательство Corpus выпустило очень интересную книгу.
Не бойтесь, она не кулинарная, хотя несколько рецептов там есть. Эта книга — история несуществующей уже страны СССР, история людей, которые помнят её, история одной семьи.
Книга прекрасно написана, читала её не отрываясь, хоть и не согласна была со многими мыслями и взглядами автора. Но вот послевкусие оказалось не слишком приятным.
Всё-таки слишком много обид и негатива выплеснула Анна на страницы. Хотя, на что ей было обижаться? Давилась чёрной икрой в номенклатурном садике, покупали кулебяку в кулинарии при ресторане "Прага", жили в центре Москвы и Аня ходила в прекрасные школы. Вот обидно-то, а?! При этом пишет, что жили бедно. Так это сейчас так видится, а тогда было нормой. Я, честно говоря, не поняла: откуда столько негатива у ребёнка?
И мама Лариса... Как в семье советского разведчика, коммуниста и патриота выросла такая вот девочка? Загадка просто!
А потом я узнала, что "Тайны советской кухни. Книга о еде и надежде" изначально предназначались для американской аудитории и была написана на английском. И вот тогда всё стало на свои места.
Другая книга там не нужна. Никто бы не стал читать про счастливое детство в Москве. А так, с разоблачениями и страшилками — очень даже съедобно. Тем более, что автор не только чернушничает. В книге много интересного из истории Страны Советов. Она, действительно, написана живо и легко. Так что, думаю, читателей будет много.
А оценку я не смогла снизить. Мне, несмотря ни на что, очень понравилось. Буду считать эту книгу просто другим мнением. И так будет правильно!

Семейное древо людей, живущих на постсоветском пространстве, больше похоже на облетевший по осени клён, чем на утопающую по весне в листве и цветах яблоню. Сплошные прочерки, недомолвки и умолчания. Немота – наше главное наследие, когда речь заходит о прошлом.

Семь поколений родственников Кати Петровской учили говорить глухонемых детей. Пройдя обучение, дети начинали говорить так, будто отсутствие слуха – это вообще не проблема. Проблемой, заставившей замолчать, стала история двадцатого века. О кулаках, белогвардейцах или врагах народа (а также, их родителях, жёнах и детях) лучше ни хорошего, ни плохого. Лучше молчать, как рыба, словно все языки мира вдруг стали неродными.

Однажды, вооружившись билетом на поезд и разговорным немецким, Катя Петровская отправилась в странствие вглубь прошлого, где её ждали Озиель , Розалия, Вилей, Иуда и Кажется Эстер. Родственники потерянные и обретённые. Те самые листики, опавшие с семейного древа. Новые знакомства, о которых она написала новым для себя языком, потому что родной русский говорению о них воспротивился. Слишком близко, слишком сложно, слишком больно. Проще выучить «язык врага» и поддаться оккупации немецкой речи.

«Кажется Эстер» – двойное преодоление и двойная победа. Восстановленная семейная история, в которой на свои места вернулись и побывавший в Маутхаузене дедушка Василий, и подаривший Кате красивую фамилию Петровская дед Семён, и даже та самая Кажется Эстер, которая точно была, но не точно именно Эстер, рассказана литературным немецким, сложными витиеватыми предложениями размером в страницу. Конечно, не все «кажется» Кате удалось разрушить, превратив из смутного воспоминания или догадки в исторический факт, да и возможно ли такое в принципе? Можем ли мы лопнуть все эти «кажется» и «возможно», как мыльные пузыри, и заговорить о прошлом уверенным тоном без всяких «но это не точно»?

Основное достоинство книги — длинные, со сложной пунктуацией предложения. Особенно много примеров на обособленные определения и распространённые однородные члены. Идеально для диктантов (да, кто о чем).

На этом можно было бы и закончить, но зря я, что ли, одолела этот кирпич.

Сразу предлагаю забыть об аллюзиях с Домом на набережной, хотя Слезкин неоднократно делает оммаж Трифонову. Это не рассказ о Большом Терроре и не новая версия Краткого курса истории ВКП(б). Вернее, все это там есть, как и многословные описания быта и нравов, но при этом книга скорее историко-филологический трактат, в котором Слезкин пытается доказать, что большевики не что иное, как очередная эсхатологическая секта, по сути своей мало чем отличающаяся от анабаптистов, хлыстов или «Аум Синрике». Тезис заезженный — кто там сказал, что Христос был первым коммунистом? — но имеет право на существование хотя бы в качестве интеллектуальной игры.

Основные постулаты подобных движений были сформулированы еще при описании средневековых ересей:

1. Спасение придет в земном мире, а не на абстрактных небесах;
2. Спасение неизбежно, а главное - близко;
3. Спасение не индивидуальный выбор, но касается всех;
4. Спасение не просто «улучшит», но полностью изменит мир.

Поменяйте Христа на пролетария — и вот вам пересказ «Интернационала» в прозе.

Или, как говорит Слезкин:

Партиями принято называть организации, конкурирующие за власть в рамках данного общества (или, по определению Вебера, «за власть для лидеров с целью получения идеальных или материальных преимуществ для активных членов»). Ни одна из социалистических партий начала XX века не конкурировала за власть в Российской империи. Их целью было уничтожение этой империи во имя «царства свободы», понимаемого как жизнь без политики. Это были группы единоверцев, противостоящие развращенному миру, посвятившие себя униженным и оскорбленным и объединенные чувством избранности и идеалами братства и аскетизма. Иначе говоря, это были секты.

Сформулировано это в первой главе. Первые две трети книги Слезкин еще придерживается избранного направления, отыскивая параллели между марксистскими и христианскими паттернами в жизнях своих героев — обитателей Дома правительства, но к концу выдыхается и от анализа (или хотя бы поисков аналогий) переходит к банальному пересказу мемуаров и дневников.

Вывод, почему мы сейчас не живем в коммунизме, меня как-то не убедил. По мнению Слезкина, эксперимент провалился, когда коммунисты отказались от жесткой регламентации отношений в семье. И книги читали не те:

Большевики в  России не понимали, что, читая своим детям Толстого вместо Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, они воспитывают еретиков и отступников. Что, рожая и воспитывая детей, они становятся могильщиками собственной революции. Дом социализма оказался парадоксом. Большевизм оказался недостаточно тоталитарным.

Впрочем, книга занятная, с остроумными сближениями, периодическими экскурсами в историю религиозных движений и литературоведческими разборами — последних особенно много, просто какая-то хрестоматия по довоенной советской литературе. Хороша сквозная метафора: большевики, жизнь положившие на борьбу с «болотом», после прихода к власти устроили свое гнездовье — пресловутый Дом правительства — в той части Москвы, которая традиционно называется Болотом, а в конце концов болото их поглотило — только не старое, идиллически-мещанское, а кровавое. Хлесткие бон мо (терпимость – удел побежденных и никому не  нужных) перемежаются какой-то не поддающейся расшифровке, но смешной абракадаброй (отличительными чертами людей, живших в  Доме правительства, были черты, которые отличали их от людей, не живших в Доме правительства). Картинок опять же много.

Несмотря на пугающий объем, книга закончилась быстро: я параллельно читаю «XX век представляет. Кадры и кадавры» Михаил Трофименков , и там нарратив настолько информационно и эмоционально насыщенный, что меня хватает на одну главку за раз; у Слезкина же округлые фразы катятся себе под горку, перемежаясь длинными цитатами отовсюду, от Библии до переписки Энгельса с этим, как его, дьявола ... с Каутским, и перечислениями в духе средневековых бестиариев. Емкость текста невелика, да и сюжеты все давно знакомы. Пристойный нон-фикшн, не требующий особого напряжения ума. Зато держательные (или как там правильно) мышцы рук развиваются неплохо — бонус к лету.

Не прошло и года, как я снова вернулась к работе Симона Себаг Монтефиоре и в этот раз это «Романовы: 1613-1918». Начну с того, что я на эту книгу обратила внимание после того, как о ней рассказала блогер, специализирующаяся на нон-фикшн литературе и которой данная работа очень понравилась. И действительно, если посмотреть, то вы увидите, что данный томик весьма популярен у читателей и любителей истории. Второй момент почему я обратила внимание на эту работу, потому что это Романовы, а эта династия всегда вызывала у меня интерес и если последние Романовы мною более глубоко исследованы и я хорошо помню всё про период от Александра II и до Революции, то всё что было раньше, кроме особо значимых событий и имён правителей у меня позабылось. Так вот, скажу сразу, что мне понравилась эта книга и это действительно то, что можно посоветовать всем и школьникам и студентам и рядовым читателям для того, чтобы более близко познакомиться с историей.

Но сразу же хочется предупредить читателя об одной такой маааленькой ложке дёгтя – здесь навязчиво проскальзывает мнение автора. Временами он напоминает читателю девственницу в преддверии первой брачной ночи, которая не знает выполнить ли ей свой долг или же сохранить невинность, убив себя. В данном случае, автор, имея огромный опыт поездок в Россию, копания в документах, всё равно судит по тому что привычнее ему. Особенно меня забавили высказывания в духе «вот в России были тираны, у нас в Великобритании они тоже были, но тут всё-таки всё было серьёзнее». То есть получается, держать власть в жёсткой хватке это очень плохо, и только в России было всё ужасное, серое и отсталое, тогда как в Европейской истории помоев-то всё-таки было гораздо больше, но как говорится каждый кулик своё болото хвалит. Но тогда вопрос, если тебе так неприятны некоторые моменты в истории, так неприятен русский менталитет, то зачем ты с этим работаешь? А тут уже играет творческий интерес, ну как же он потратил стопятсот лет на исследование темы и просто так возьмёт всё и бросит – не порядок. Поэтому, скажем так, временами автор всё-таки сдерживает своё мнение.

Если говорить по визуальному содержанию книги, то здесь есть достаточно много цветных вклеек, есть редкие фотографии семьи Николая II и много других дополнительных моментов. Каждая глава про нового правителя начинается с перечисления «каста» или основных действующих лиц (видных деятелей того времени) и дальше уже идёт рассказ про историческую личность. Самое главное всё идёт не в разброс, а в строгом хронологическом порядке, поэтому запутаться не возможно. В самом конце автор предоставляет ссылки и исторические документы где мы всё это сможем более подробно прочитать, если такое желание возникнет.

Касаемо текста он написан не сухим языком, наоборот написано очень легко, обычной разговорной речью, как будто для автора это не знать, а обычные люди с которыми он накануне побеседовал. Поэтому он с лёгкостью говорил о том, что невеста на выданье слаба на интимную часть или же император побухивает и устраивает оргии, как с мужиками, так и бабами. И как бы я могла бы возмутиться, но когда на это идёт прямая ссылка в документах, то сложно с этим спорить. Поэтому нет, автор тут будет говорить прямо, всё как есть, кто в чём был силён, кто был слаб в политике и главное что всё это не скучно. И здесь очень детально и подробно разобраны все правители , которые занимали власть с 1613-1918 год.

Что мне очень понравилось, так это то, что автор провёл прямую параллель между вступлением на престол Михаила Фёдоровича Романова и падением дома Романовых. Потому что для кого-то Екатеринбург стал началом пути, а для кого-то окончанием жизни, причём всё это происходило при очень схожих обстоятельствах и почти одинаковой нестабильности. А самый забавный момент это то, что автор-то по сути дела прав, что несмотря на то, что монархии давно нет, но в СССР и сейчас до сих пор сохраняются всё те же самые методы управления и давления, что были в прошлом, даже то как меняется руководство страны, всё ещё напоминает царскую Россию. Но это менталитет народа и как бы автор не бухтел по поводу свободы мыслей и того что за своё мнение нужно бороться, народ всегда будет выбирать стабильность, кто бы там не сидел на «престоле».

Первые дни становления Советской власти- сумбурные дни. В начале 1918 года была закрыта газета "Русское слово" и Надежда Лохвицкая (Тэффи) оказалась не у дел, перешла в категорию "бывших". Бывший профессор, бывший следователь, бывший адвокат, бывший журналист, бывший артист, многие остались без работы, наступали тяжелые времена. Тем, кто когда-то был всем, а стал ничем, надо было учиться выживать. Надежда Александрова при помощи антрепренера, вместе с Аверченко и несколькими актрисами, выдвигаются в сторону Киева с гастрольным туром. Если не все, то добрая доля "бывших" обитала тогда там, в городе было неспокойно, но сытнее и еще можно было найти работу.

Уезжая из Москвы Тэффи была уверена, что путешествие ненадолго и носит временный характер. Она не планировала покидать страну, но течением, в которое попала, которое выбрала сама, гнало все дальше на юг, из Киева в Одессу, а затем через Новороссийск в Константинополь. Книга воспоминаний, об этом самом периоде, написана уже позже в Париже. Не зря ее второе название "Ностальгия", прошло время, а боль по той стране, которую знала и любила, не проходит.

Среди всего того хаоса и неразберихи, что царили тогда в стране, когда повсюду проходили обыски и расстрелы, когда из-за пустяка можно было схлопотать пулю в лоб, у Тэффи остается способность шутить. Если не относиться к себе и окружающим с юмором, можно было свихнуться. Вот только через смех, весьма остро чувствуются слезы и страх за себя, а еще обида, злоба, ненависть к тем другим, которые стали всем. То, что автор не стонет и не плачет, а лишившись привычного комфорта, работы и каких- либо перспектив, воспринимает трудности с юмором, это располагает. Высокомерие, которое постоянно прорывается, ненависть к другому классу, не приятны. Прошло время, но Тэффи так и не удалось среди "жутких, разъяренных харь" рассмотреть хоть сколько "светлых личностей, сбросивших цепи".

Большая книга – это практически всегда путь к большой неудаче. Даже не заглядывая в нее, можно заочно предположить – автор проиграл в борьбе с материалом, не сумел утянуть, ужать его где надо своей строгой мыслью, крепкой идеальной моделью, или образом.
Со Слезкиным как раз такая история. «Большевики были сектой» - этакой маленькой мыслью, такой тонюсенькой теоретической бечевочкой пытается он объять необъятное. Беда еще в том, что сам ярлык не нов: был Сергий Булгаков, был Бердяев, «Вехи» целиком. И сказано уже было тогда о религиозных основах нашей революции, о религиозной сублимации, приводящей интеллигенцию в стан борцов за лучшее будущее.
Ну да ладно. Пусть не нова. Можно было бы стерпеть милое ретро, тем более, что здесь путь закрывают не только в социализм, но и в религию (из одной бадьи разлито). Есть беда пострашнее – как это ретро работает в тексте. Но об этом позже.
Пока же вопрос: о чем все-таки написал Слезкин?
О Доме на набережной? Нет. Здание стоит до сих пор и там полным-полно жильцов. Кто они? Мы не узнаем об этом, потому что история Дома правительства и его обитателей сходит на нет в книге Слезкина с временем Великой Отечественной войны.
Может быть, здесь действительно о русской революции? Но и тут возникает претензия хронологическая, потому что своей книгой отмерил он ей либо слишком много, забежав далеко за начало 20-х годов, либо слишком мало, не дойдя до декабря 1991 года, когда революция, по слову Михаила Сергеича, еще продолжалась.
Да и идет ли в ней речь о революции, как о капитальном изменении всего уклада? По существу, если присмотреться, Слезкин только декларирует этот слом. Сам же, всю книгу набирает доказательства противного. Большевики – милленаристская секта (как и другие), Октябрьская революция разбилась о быт, как и все «революции» до этого (то есть тоже не ново). Но не только, сам подход, к ней замешан на изъятии из революции всякой онтологии. 1917 год случился от того, что начитались романтической литературы, надышались религиозными парами и были молоды. Бунт инфантилов-фанатиков, мечтателей, психов, безумцев, не знающих жизни и судящих о ней по тем же книжкам.
Перед нами развернутый миф о литературно-идеологической природе революции. Вокруг шла жизнь, как обычно, а некоторым захотелось даже не севрюжины или Конституции, а революции. При этом трезвая рациональная мотивация по умолчанию не допускается. Жизнь была плоха, как обычно, и только сумасшедший хотел бы ее перестраивать. Сделать так, чтобы вертелось по-другому (это несмотря на то, что сделали, есть исторические прецеденты – в европах и за океаном) невозможно. Вполне понятный прием - желание выставить противоположную идеологическую сторону дураками-идеалистами.
«Ленин воспринял марксизм как религию» - читаем мы у Сергея Левицкого, повторяющего это вслед за целой толпой русских религиозных мыслителей. Но он не останавливается и продолжает: «Марксизм – это религия, основанная на материализме», то есть при этом «Марксистская теория отличается крайней рациональностью. Эта теория не признает иррационального ни в природном мире, ни в истории, ни даже в человеческой натуре».
Вот о рациональности марксизма в книге Слезкина нет почти ничего. И потому она бесполезна. Списывание на догматику и религиозные мотивировки очень удобно. Особенно в процессе описания репрессий. «Судили за помыслы». Весь спектр мотивации от политической борьбы и устранения идеологических оппонентов до служения шкурным интересам опускается. Остается процесс над ведьмами, новая разновидность инквизиции. И никакой надежды понять, разобраться и предотвратить. Да так, сбесились. Фанатики же.
Конечно, у марксистов не было представления о том, что они строили (Дом правительства отличный символ, да). Но ведь такого нет у любого новоизбранного, особенно в период кризиса, правительства. Не было такого представления у отцов Американской революции, И у тех кто дважды объединял Германию, и у тех, кто свергал монархию во Франции и и напротив оставлял ее в Великобритании. Все мыслили приблизительно, потому что думали текущим моментом, применяя к нему абстрактные идеи (свалить царя, стать едиными), не заглядывали в тонкости организации санитарного дела и мелкооптовой торговли. Совы мудрости вылетают слишком поздно, а иногда и никогда.
Начитался книжек и полез делать революцию – слишком простое суждение, слишком нарочито компрометирующее. Все мы делаем будущее, начитавшись книжек, хотя будоражит толпы не это, а отсутствие хлеба и социальных гарантий. Если Слезкин хотел так обидеть революционеров, то ему можно вернуть тезис обратно «начитались Слезкина и не стали ее делать». По мне, так не менее глупо.
Кстати, о книгах. Один из основных постулатов «Дома» - отцы смотрели вперед, а дети читали старые книжки (Толстой и Сервантес). Оставим на совести Слезкина тезис о том, что советской литературы не читали. Поговорим о чтении вообще. Упрек ведь по сути глупый. Проблема в том, что мы всегда читаем старые книжки, написанные «до нас», других не бывает (учимся, кстати, также старому для нового). «Литература будущего» - не более чем метафора. В конце концов и создают ее люди вчерашнего, а то и позавчерашнего дня.
Самое неприятное в книге – ее невысокий научный полет, теоретическая плоскость, словно обыватель вырвался за пределы стандартного интернетного форума и начал строчить прямо целыми книжными страницами вместо постов. Отсюда постоянные подтасовки и передергивания, отсюда ужас слезкинской мысли, ее антиисторизм, и что греха таить, антинаучность, выпущенный из внимания восторженными рецензентами.
Вот, к примеру упрек в адрес Российской империи. Несовременное было, дескать, государство, не знало гражданского общества в нынешнем политико-правовом прочтении, в смысле гражданского активизма. Читаешь это и не знаешь, что сказать. Потому что, с одной стороны, хочется спросить: а какое тогда было государство современным? А с другой, готовишься возразить – так вот же печать была, недовольные, общественное мнение, да и гражданская инициатива какая-никакая наличествовала.
Больше всего не повезло в книге Слезкина христианству и социализму, представление о которых отличается у него поразительным верхоглядством (Слезкин верит в такие абсурдные утверждения как общность жен при социализме и в авторитаризм христианства). Этот такое опошленное до уровня «Экспресс-газеты» прочтение того и другого. Социализм представлен у Слезкина учением сословным, а христианство сведено к учению о всеобщей покорности и тотальному невежеству. При том совершенно непонятно как уживается связывание социализма и христианства воедино, если первый по Слезкину требует интеллекта, а второй не испытывает нужды в просвещении? Если социализм требует разума, то к чему эти разглагольствования о секте? Возможны ли вообще секты с требованием интеллектуального развития?
Секта, а не партия, - пишет Слезкин. Почему? Аргумент довольно слабый – потому что партии борются за власть в рамках существующей системы, а не мечтают о ее ломке. Но насколько возможна была в Российской империи партийная политика? Дума была, а реальной власти партии не имели. Вот уж где была одна болтовня и книжки. Поэтому не только большевики, все партии понимали, что только с уходом монархии начнется реальная партийная жизнь. Систему сломал Февраль, о котором Слезкин в своей книжке практически умалчивает. Будто не было этого эпизода в истории русской революции, и на смену попам в рясах сразу пришли попы в кожанках и с маузерами.
Возможно, речь идет об однопартийности. Но и это не аргумент по существу. Однопартийность, которая вполне очевидна в наш век победившего либерализма, не означает прекращения дискуссий. Просто предметом спора становятся не сущности, а методология. Мы знаем куда идти. Но нет ясности, как это делать.
Партии и реалии партийной жизни изменчивы. Партии историчны. Это общее место уже в политической науке и никому в голову не придет оперировать какими-то едиными образцами при разговоре о партийных системах разных времен и разных народов.
«Мы-партия нового типа». Коммунисты не врали и любой честный политолог будет вынужден с этим согласиться, да, необычные ребята. Есть и признаки партии и признаки небывалого, новизны партийной политической модели, не вникая в особенности которой, однако легко отделаться, от анализа ярлыком – секта.
Тут можно задаться вопросом более общего характера: почему именно сектантство? Почему именно это слово возникает на страницах книги? В понимании явления оно прибавляет мало. Значит ли это, что Слезкин исходит из противоположных побуждений из принципиального желания не понимать? «Сектантство» – это отказ от понимания явления как такового.
Более того за ним прочитывается явно негативная коннотация явления, связанная как с отсылкой к религиозности, так и с определением отщепенства и фанатизма, сопровождающего наши представления о секте. Секта – это ярлык, инструмент для бичевания. Взяв его на вооружение дальше уже не нужно ничего объяснять, не нужно ни во что вникать (поэтому собственно все теоретические изгибы революционной мысли в социологическом, культурологическом или прочем осмыслении в книге отсутствуют). Все что творится в секте и сектой просто, понятно, очевидно и заведомо страшно, без разбору и вникания в тонкости. (В этом смысле обида Ольги Трифоновой на Слезкина весьма показательна, она права – были тонкости, были нюансы).
Большевики секта, они - еретики – вот что утверждает почти в богословском праведном раже своей книгой Слезкин. И «Дом правительства» хочешь ты этого или нет, превращается в нечто вроде папской буллы «Против еретиков».
Но вернемся к другим странностям книги. А их немало. Чего стоит одна только интерпретация Маркса как идеологии немецкого национализма, борьбы за освобождение немецкого пролетария. Немецкий националист Маркс и антисемит Гегель – неплохая связка, через которую можно заложить вираж на связывание уже коммунистической и нацистской идеологии.
Или вот теория государств и обществ как опирающихся не только на рациональную легитимность, но и на политическую религию. В этом не было бы ничего нового (так оно и есть), если бы не одно «но». Раз уж все государства идеократичны, то отчего так особенно плохо советское? Это не вопрос его оправдания, а вопрос, указывающий на слабость теории. Чем один бес отличается от другого? Если вокруг Слезкину мерещатся одержимые милленаристы, то может милленаризм – не аномалия, а норма жизни. И тогда пропал весь «Дом правительства». Ужас отдельного феномена становится рутиной, общей закономерностью.
Вот еще одно компрометирующее утверждение. «Большевики исходили из того, что насилие теоретически оправдано». Более чем странное морализаторство, как на фоне того, что Слезкин сам неодобрительно приравнивает его к религиозности, так и на фоне того, что практически все общества оправдывают насилие теоретически, только по-разному трактуют его объект. Различие, следовательно, в количестве, а не качестве. Большевистское государство не другой вид, а просто более мощная и прожорливая машина насилия.
Плоская интерпретация марксистской социальной мысли заметна в пассаже о производственном романе, который Слезкин упорно именует строительным. То есть философский смысл термина «производство» (а это почти креативная деятельность изменение действительности и человеком самого себя) подменяется узким – изготовлением бумаги, колбас и т.д. Это не то интеллектуальное наперстничество, не то полное непонимание эстетического феномена.
Проблема, однако, в том, что Слезкин сам религиозно одержим. Его взгляд видит везде только культовые объекты. Так чисто эстетические метафоры, которыми украшены революционные тексты (объясняющиеся кроме всего прочего и религиозным образованием за спиной авторов их создающих, высоким штилем и пафосом), превращаются в сакральные знаки. Автор все выводит из религии, вплоть до физкультурных упражнений. Социально-психологические эффекты толпы с легкостью выдаются за религиозный экстаз.
С этой точки зрения нетрудно упрекнуть его в критической работе с источниками. Это ж научная область – анализ, критика. Слезкин с удовольствием опирается на ленинскую агиографию, создававшуюся уже постфактум. Она хорошо вписывается в его пронизанную религиозными мотивами картину мира.
Не менее странным, но вполне объяснимым, если воспринять его как феномен обыденного сознания, является восприятие Слезкиным революции как кратковременного акта. 1917-1918 год – это период истинной революции, а дальше гниение, обрастание бытом. Слезкин не просто заражается точкой зрения своих героев, романтика битв и преодолений - это и есть его позиция. Между тем понятно, что задача наладить послереволюционный быт - почище задачи утихомирить Колчака или Врангеля. Штурм Зимнего был не концом, а началом революции. Но у Слезкина все не так, и в итоге начинает мелькать слово рутинизация, подхваченное, наверное, в какой-то умной книжке. Сам термин ни плох, ни хорош. Негативно вкладываемое в него содержание – отступление от догм революционной веры. На самом деле, то что творилось – от НЭПа до теории построения социализма в отдельно взятой стране проще описывать не в религиозных терминах, а в логике философии науки (защитные гипотезы, скорректированная под влиянием эмпирии исходная позиция). Исходная социальная модель большевиков опровергалась жизнью, фальсифицировалась, а, значит, демонстрировала научный социологический статус. Собственно недейственность советской модели также была подтверждена эмпирически. Вера же, как известно, опытом и историей не опровергается. В итоге Слезкин попадает в собственную ловушку, вновь оказывается в положении героев собственной книги, которых собираются поставить к стенке, а они верят. Но раз вера неискоренима, то в чем же смысл таких книг, как «Дом правительства»? Кого и от чего они предостерегают?
Но вернемся к источникам и недостатку критики. Книга просто перенасыщена цитированием, она разбухает, разваливается от чужих слов. Обычному читателю это понравится, сто раз с дивана не вставать. Все в одном. Но возникает естественный вопрос об авторском вкладе в текст. Что писать в графе автор? Оставить Слезкин или написать «коллектив авторов»? И что это за вид книги перед нами – хрестоматия, антология? Как ни ответишь, остается одно впечатление – перед нами совершенно компилятивное произведение, какой-то затянутый микс, нарезанный диджеем Слезкиным.
В книге через записки и воспоминания голосит целый рой разнообразных квартирантов. Это создает реальную проблему. Книга Слезкина лишена героя. 2500-3000 ответственных и безответственных квартиросъемщиков мелькают перед нами на протяжении почти тысячи страниц. И ни на одном из них не останавливается глаз. Хоровод имен, бытовых деталей, биографических черт (развелся, работал, обзавелся костюмом, отдыхал на даче и в санатории, был арестован) сливается в один неразличимый громадный ком. Трагедии не трогают. Да это и не они, здесь это почти та самая статистика. К тому же мы слишком хорошо знаем механизм репрессивной процедуры – звонки, ночные стуки, растерянность, «там разберутся» - и пустая квартира в итоге, сыновья и дочери у бабушки. Слишком часто нам это нам пихали. И мы одубели, утратили чувствительность. Учитывая то, что Слезкин бегает из квартиры в квартиру, это и вовсе теряет всякую глубину. К тому же, что толку переживать, это не люди, это сектанты, фанатики. Что тут жалеть. «За что боролись, на то и напоролись». Схема губит смысл в книге Слезкина с той же методичностью, что и машина НКВД. Это тоже провал книги. Мы не сжились с героями. Они и остались авторами писем и дневников.
Может быть, это проблема не только Слезкина. Может в этом родовой изъян нон-фикшн, в целом, в котором, как и в жизни не может быть живой концептуальной точки зрения, вполне органичной для сочиняющего человека.
Странное ощущение на протяжении всей книги – я должен въехать в Дом и поселиться там. Блуждать по подъездам и чердакам, заглядывать в кастрюли. Слушать разговоры хозяев – быть у себя как дома. А я хожу все вокруг и вникаю в пролетарскую атмосферу вокруг здания. Все то, чего навалом в других книгах о «35-ом и других годах».
Читая книгу, поневоле задаешься вопросом: а каков идеал самого Слезкина? Большевики – сектанты, милленаризм – гадость. Такой вопрос не стоял бы, будь перед нами чисто историческое исследование, там это необязательно. Но поскольку здесь нечто ненаучное, проповедническое, он закономерен.
Ответить на него не так просто, остается только предполагать. Первое предположение состоит в том, что у Слезкина нет никакого идеала. Его книга нигилистична по отношению ко всякой социальной и политической мысли. Вокруг одни секты и все нечисты. Есть секты успокоившиеся (англичане, американцы), есть непокойные. Ничто не идеально. Не может быть не только никакой лучшей теории, но может и вообще никакой теории не надо (свят, свят!). И это при том, что весь современный мир плод революции (английской, американской, французской, русской, китайской), результат мирных революций 1989-1991 годов, плод теоретического политического и социального мышления.
Термин «никакого идеала» имеет, впрочем, и оборотную сторону. Книга Слезкина - гимн быту, существующему положению вещей. Нам ничего не надо. Все и так сойдет.
То есть здесь антиисторизм, пронизывающий всю книгу, перетекает в практическую фазу абсолютного примирения с любой действительностью, осуждения любой попытки ее улучшения. «Дом» - настольная книга консерватора, главная ценность для которого верность быту и вечному неизменному болоту. Таково кредо Библии для неверующих.

Мне хотелось почитать что-нибудь действительно кулинарно-семейно-историческое, хотелось выписать много рецептов, хотелось чего-то душещипательного (как, например, у Маши Трауб в "Суп, второе и компот"), но "книга о еде и надежде", как было обещано, оказалась не совсем о еде и надежд совсем не оправдала.

Написана книга изначально на английском и издавалась сперва в США, что, в-общем-то, объясняет многие вызывающие недоумение вещи, рассказанные в этих мемуарах. Однозначно рассчитанный на западных читателей продукт. Там он наверняка хорошо зашел. Сплошные банальности.

Дело в том, что всю книгу Анна Бремзен ругает на чем свет стоит вообще все - и дореволюционную Россию, и СССР, и путинскую Москву, и холод, и голод, и неустроенность, и дефицит, и прочие кошмары. Причем уехала мадам - известный американский автор кулинарных книг - из СССР в 1974 году в возрасте 11 лет. Самые страшные ее воспоминания: давилась номенклатурной черной икрой в цековском детском саду, как и стабильным деликатесным пайком из распределителей, где отоваривалась семья благодаря дедушке - разведчику; выпрашивала у иностранцев возле ресторана "Прага" жвачку, которой фарцевала в школе; мечтала о заграничных ништяках, чтобы быть престижной, как она же выражалась; жила в маленькой такой отдельной квартире на Арбате. Тяжелая жизнь, конечно, есть повод написать книгу, ага. Это вам не "Крутой маршрут" Евгении Гинзбург или "Жизнь - сапожок непарный" Тамары Петкевич, тут вам не там, все по-взрослому.

Когда удобно автор - еврейка, когда не очень - то "я не знала, что ставить в графу, ведь это могло испортить мне жизнь"; когда коммерчески выгодно - я "родом из СССР, спец по советской кухне", когда нет - фу на эту убогую страну; когда я в гостях где-нибудь в Риге, я неистово ненавижу русских; когда я еще где -то ...я подстроюсь под хозяев. Все это производит впечатление не очень приятной мелочной возни.

Хочу отметить, что я никогда не поддерживала принцип "где родился, там и пригодился", не осуждаю людей, которые уезжают-приезжают и так далее. Каждый человек, если у него есть возможность и желание, имеет право выбрать то место для жизни, где ему и его семье будет комфортно. Но в этом случае метания Анны Бремзен, ее необоснованный в принципе ничем яд к родине, где она и жила-то всего-ничего вызывает раздражение и отталкивает. Настоящие "люди мира" никогда не обсирают страны, в которых живут или жили - мне это так видится.
Рецептов в книге - раз-два и обчелся, так что на особую кулинарную призму тоже можно не рассчитывать. История страны - вот на что сделала ставку Бремзен, но и тут для российского читателя в большинстве его, как мне кажется, тоже мимо заметки будут. Любопытно местами, но в целом тезисно, поверхностно и неинформативно от слова совсем. Общеизвестные факты. Ничего сверхестественно нового.
Семейные хроники - это единственное, что меня по-настоящему заинтересовало (тут про одного только дедушку-разведчика можно было целый роман написать), но прошлась она по ним тоже бегло.
Получилось какое-то само себе противоречащее, не очень внятное нытье с обиженно-ностальгическими нотками - одно сплошное разочарование.

Несмотря на высокую оценку, книга произвела скорее неоднозначное впечатление. Интересен выбор темы и стиль автора. Книга написана простым языком и легко воспринимается. Да и личностный подход - рассказ об исторических событиях не как о чем-то абстрактном, а через судьбы конкретных людей, мне как правило импонирует, как и в этом случае. И мне, с учетом того, что я в общем-то не особо в теме, читать было довольно интересно. А с другой стороны, ничего принципиально нового об этом периоде истории я так и не узнала. Как отметил один из читателей, книга на уровне добротного школьного реферата, просто перечисление имен и событий, да и приводимые в рассказе цифры статистики, данные без ссылок на источники, не то чтобы сомнения вызывают, но все же лишают некоторой доли доверия, не люблю голословных утверждений в подобного рода исследованиях.

Весной познакомился со взглядом на эти события от лица Иногентов и той самой демшизы 90-ых:  Михаил Фишман - Преемник. История Бориса Немцова и страны, в которой он не стал президентом  Год заканчиваю с гораздо более фундаментальной книгой написанной профессиональным историком.

Читать было чуть сложнее. Много фактов. Но без журналистского лукавства и умышленных белых пятен. У Зубка получилось написать системно, в динамике, без лишней эмоциональности. Трудная эпоха, для современников - вообще не сможет получить какой то общепринятой оценки. Я сам до этого старался избегать книг про этот период. Излишняя пристрастность живой политики - не способствует непредвзятым оценкам. А то что мне довелось увидеть своими глазами, хватает только на оценку: "Проклятые 90-ые". Автор смог сохранить беспристрастность. Эмоционировать за него пришлось мне))

По аналогии данную книгу можно назвать: Архитектор Смуты. История Михаила Горбачева и страны, которую он проиграл. Она так же по сути является биографией одного человека, в контексте истории страны. С самой завязки в 60-ых, с того  как формировалось мировоззрение Горбачева и того социального слоя которому он принадлежал, автор ведет повествование к назревшим проблемам внутри страны. Не таким масштабным, как в случае "горбачевской катастрофы", но все же мешающих нормальному и динамичному развитию.

Сегодня 8 декабря, день когда действующий президент собрался на новый срок, день когда в 1991 были подписаны беловежские соглашения положившие конец СССР.  Наверно В.Путин, посчитал это символичным. Драма же этой в книге начинается, когда престарелый генсек, скончавшись на рабочем посту передает власть преемнику не обладавшему ни компетентностью, ни способностью воспринимать критику. Зато идейно-заряженному на благоглупости. Будет невероятно обидно, если история совершит круг, и все повторится. Идиотов с европейскими ценностями в голове - не стало меньше. Способностей граждан как-то достучаться до теряющего связь с реальностью политика, не стало больше. А законы подлости ни кто не отменял.

В общем книга неожиданно актуальна)) Но это лирическое отступление. Главный же злодей этой истории забравшись на самую вершину властной пирамиды, показал как на самом деле могла сложится история с слизнями в книге  Роберт Хайнлайн - Кукловоды   Не понимая того как функционирует страна, собрав вокруг себя команду таких же не способных, Горбачев принялся ее реформировать. Во имя всего хорошего. Против всего плохого!

Первой жертвой стала экономика. Потом удар последовал по системам управления. В условиях падения уровня жизни и неопределенности, начинается обострение всех застарелых болячек. Русские из индустриальных центров не хотят восторгаться невероятным лидером, сделаем ставку на национальные окраины. Сделаем подарок нацикам всех мастей. Вот они союзники, с кем можно строить светлое будущее!

Слишком много управления и ответственности!? Раздадим все это на уровень ниже, тем самым национально озабоченным товарищам. Им виднее. Кто-то сопротивляется и догадывается куда все это катится. Вот они гады. Парализуем все возможные способы сменить руководство и запустим волну популистов, что бы ни у кого не получилось помешать.

Не получается то что запланировано. Прочь сомнения. Повышаем ставки. К черту внутреннюю политику. За рубежом можно столько всего сдать и обнулить, что вероятный противник возлюбит и будет обожать. Вот он способ войти в историю и пообщаться с приличными людьми. Соотечественники такое оценят, и позволят реформировать дальше.

И вот он 1991. Пустой кабинет в Кремле, проигравшийся в пух и прах игрок, которого выгоняют из родного кабинета. Шоу для западного тв и крокодиловы слезы человека который так и не понял где же он просчитался. А впереди - алкаш на троне, смута, и война.

У автора получилось гораздо спокойнее и сдержаннее)

Найстрашніше - що наших імен можуть не згадати вже за кілька поколінь.
У мого прадіда було вісім братів і сестер. Мама казала, що ціле село на Житомирщині мало одне-єдине прізвище - їхнє. Тож наречених собі їздили шукати десь подалі. Я не знаю їхніх імен.
У моєї прабабусі було четверо братів і сестер. Після того, як померли їхні батьки, двох хлопчиків-близнят підібрали російські солдати, більше про них ніхто нічого не чув.
Хтозна, що з ними було потім, і хто з них пережив Першу світову. Я не знаю їхніх імен.
Я навіть приблизно не знаю їхніх імен.
Книга Каті Петровської - це настільки масштабне дослідження, що складно уявити, скільки років вона проводила оті "розкопки".
Читаєш - і соромно. Бо своїх знаєш максимум до прадідів, та й то здебільшого без їхніх сестер та братів.
Ця книга не стільки про Голокост, наскільки я думала, це просто про людей. Різних людей, яких вже нема.

Книгу очень хвалил Леонид Парфенов аж в двух выпусках своего видео блога «Парфенон». Книга объемная, много действующих лиц, но читается легко, события развиваются динамично. Чтобы не запутаться в хитросплетениях судеб революционеров иногда приходиться заглядывать в википедию. Общему впечатлению это сильно не мешает.

Про репрессии
Эмоциональный апофеоз - глава об арестах. Никак не могу понять этого явления. Эти несгибаемые бойцы, революционеры, красные командиры предавали друг друга, расстреливали друг друга, находились в панике и ужасе! Есть действительно что-то мистическое в этом.
В книге можно в относительно компактной форме узнать много важных подробностей о т.н. «репрессиях». Зачем они были нужны? Автор предлагает версию «ритуального жертвоприношения». Для верхнего эшелона руководителей эта версия подходит. Схема, в которой Сталин верховный жрец, а оставшиеся в живых из его окружения Молотов, Каганович – жрецы рангом поменьше, вполне жизнеспособна. Но эта версия не объясняет целей массовых переселений национальных меньшинств. А для системы трудовых лагерей более правдоподобно выглядит экономическая целесообразность массового использования бесплатной рабочей силы. Решение проблемы дефицита рабочей силы в Березниковском химкомбинате с помощью труда заключенных это подтверждает.

Про элиту
Разные сорта мороженного для начальников из НКВД одновременно с тотальным голодом и людоедством среди простых людей – очень яркая картинка, подтверждающая цинизм «народной власти». Таких примеров там много. Дети чиновников из Дома правительства называют своих соседей из окружающих бараков «татарами» с соответствующим к ним отношением. Дети руководителей партии создали подпольную фашистскую организацию, декларирующую своей целью захват власти, были разоблачены и… прощены. В это же время простых граждан расстреливали за «скрытую пропаганду фашизма и идеологические диверсии» если обнаруживали случайно совпавший со свастикой рисунок в иллюстрации к детской книжке.

Про секту
Большевики – секта. Это главная мысль автора, в которую он так и не смог развить до логического конца. Главным убедительным аргументом в пользу этой теории было бы название «бога», которому поклоняются члены этой секты. Нет «бога» - нет секты. Вместо секты есть группа сплоченных единомышленников, обладающая достаточным цинизмом и агрессивностью, чтобы быть успешнее других конкурирующих групп. Дальнейшая эволюция этой группы подвержена хорошо описанным законам групповой динамики. Внутригрупповая борьба, концентрация власти, устранение конкурентов и т.п.

Думаю, с трудом можно будет найти человека, кто не пропитается ненавистью к советской власти после чтения этой книги.

Дуглас Смит восстанавливает для нас историю жизни четырех знатных дворянских семей после революции: Шереметевы, Голицыны, Бобринские, Сабуровы. Какая-то часть из них успела эмигрировать до революции, а другие остались, движимые желанием вписаться в новую реальность или искренним патриотизмом к своей стране без привязки к государственному строю. Да и куда бежать, когда вы — и есть русская культура, её производители и хранители, а в ваших домах лучшие библиотеки страны, драгоценные полотна великих художников, а сами дома и дворцы составляют тот до сих пор нам знакомый облик Петербурга и Москвы? Куда бежать, если всё это невозможно забрать с собой.

Они могли вписаться, они хотели остаться, но ненавидевшие их за богатство и положение бывшие рабы стали их палачами. Даже выросших и ставших сознательными после революции отпрысков князей отправляли в лагеря, арестовывали и выжимали с работ: как писала Татьяна Трубецкая письмо в НКВД после того как её арестовали "Каким образом, писала она, ее арестовали как «бывшую княгиню», если она родилась в 1918 году, через год после большевистской революции? («Мне двадцать лет. Хочется учиться, жить, хочу быть счастливой и радостной, как все честные девушки Советского Союза. <…> Я – воспитанница Октября. <…> Единственная моя „вина“ в том, что я дочь бывшего князя Трубецкого. Что я Трубецкая»). Она провела несколько лет в исправительно-трудовом лагере и умерла там от тяжелых работ. Их именовали "бывшие люди", а таким не было места в новой России.

Ради чего убили дворянство? Единственных носителей русской культуры на тот момент. Уж неужели необразованные, озлобленные и грубые крестьяне могли заменить дворянство на месте прослойки интеллигентского класса? Не могли, и поэтому бывшие люди (до прихода Сталина к власти и начала Большого Террора) работали там, где нужно было их образование: в музеях в своих же имениях, в библиотеках, в связях с иностранными представительствами и везде, где требовалось знание иностранных языков, которым не обладало новое население страны. Инженеры ГУЛАГа, Дмитлага — это всё были бывшие люди.
Но перед войной они все в итоге были расстреляны, никого не оставили в живых. Не осталось тех, кто хранил столетиями русскую культуру, в чьих домах рождались русская литература, кто понимал ценность своего, частного, и относился с уважением к окружающему.

А сейчас мы удивляемся, почему у нас так плохо все в стране, почему люди невоспитанные, почему им наплевать на свою же культуру, почему вокруг в городах грязь, разруха — так это потомки тех людей, которых советская власть отучала думать о чем-либо как о частном, всё было общее, государственное, а значит ничьё и можно портить, плюнуть, намусорить, расписать граффити.

Княжна Сайн-Витгенштейн: "Кто учил их любить родину? Жадность, грубость, наглость и глупость — их отличительные черты, но можно ли ожидать большего от людей, которые недавно были рабами?"

Неужели они думали,что смогут построить что-то лучшее без самых лучших представителей своей страны?
Русская революция — самая большая трагедия нашей страны, после двух мировых войн.

Как сказал Пришвин: "Русский народ погубил цвет свой".