Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава восемнадцатая. Страшное слово
Пора бы уже было добраться до асьенды! Миссис Уэлдон настолько изнемогала от усталости, что не могла больше продолжать столь трудное путешествие. На ее маленького сына жалко было смотреть. Его личико пылало во время приступов лихорадки и было белее мела, когда приступы кончались. Мать страшно тревожилась и не доверяла его даже старой Нэн. Она не спускала теперь ребенка с рук.
Да, давно пора было добраться до асьенды! Но если верить американцу, именно в этот день, 18 апреля, маленький отряд должен был к вечеру вступить за ее ограду.
Двенадцать дней странствований по тропическому лесу, двенадцать ночей, проведенных под открытым небом, – этого было достаточно, чтобы подорвать силы даже такой энергичной женщины, как миссис Уэлдон. Но для маленького ребенка это было еще хуже, и вид больного мальчика, лишенного необходимого ухода и лекарств, окончательно ее сломил.
Дик Сэнд, Нэн, Том и его сотоварищи лучше переносили трудности и усталость.
Продовольствие, правда, подходило к концу, но пока его хватало, а потому состояние их было вполне удовлетворительно.
Что касается Гарриса, то, казалось, этот человек был создан для долгих путешествий по непроходимым дебрям, и усталость не имела над ним власти. Однако Дик заметил, что по мере приближения к асьенде Гаррис становился более озабоченным и не таким разговорчивым, как раньше. Казалось бы, все должно быть наоборот. Так по крайней мере думал юноша – он день ото дня все меньше доверял американцу. А с другой стороны, зачем стал бы Гаррис их обманывать? Дик Сэнд этого не понимал, но он очень бдительно присматривал за своим проводником.
Очевидно, тот чувствовал, что Дик косо на него поглядывает, и, несомненно, это недоверие «юного друга» и было одной из причин молчаливости американца.
Отряд снова двинулся в путь.
Лес поредел. Непроходимые чащи сменились небольшими рощами, между которыми лежали широкие поляны. Не начиналась ли настоящая пампа, о которой говорил Гаррис?
За первые часы похода не случилось ничего, что дало бы Дику новые поводы для беспокойства. Но два обстоятельства обратили на себя его внимание. Быть может, сами по себе они не имели особого значения, но в тех условиях, в каких находились путешественники, нельзя было пренебрегать даже мелочами.
Внимание Дика Сэнда привлекло прежде всего странное поведение Динго.
Собака, которая все эти дни словно шла по следу, внезапно стала совсем другой. До сих пор она бежала, опустив нос к земле, обнюхивая траву и кусты, и либо угрюмо молчала, либо оглашала воздух жалобным воем, в котором слышались не то боль, не то горе.
Но в этот день лай собаки вдруг стал звонким, сердитым, временами даже яростным. Динго лаял теперь так же, как на палубе «Пилигрима», когда там появлялся Негоро.
В мозгу Дика Сэнда мелькнуло подозрение, и оно еще более окрепло, когда Том сказал ему:
– Вот странно, мистер Дик! Динго не обнюхивает больше травы, как вчера. Он держит нос по ветру, шерсть на нем взъерошена, он злится. Можно подумать, что он учуял…
– Негоро, не правда ли? – докончил Дик, схватил за руку старого негра и сделал ему знак говорить тише.
– Да, Негоро, мистер Дик. Может, он идет вслед за нами?
– Да, Том, и, может быть, он сейчас совсем близко от нас?
– Но… зачем? – спросил Том.
– Или Негоро не знает местности, – ответил Дик Сэнд, – и тогда ему никак нельзя терять нас из виду, или…
– Или? – спросил Том, тревожно глядя на Дика.
– Или он ее хорошо знает, и тогда…
– Но как Негоро может знать эту страну? Ведь он никогда здесь не бывал!
– Никогда здесь не бывал?.. – прошептал Дик. – Но одно совершенно бесспорно: Динго ведет себя так, словно этот человек, которого он ненавидит, находится где-то рядом.
Он остановился и подозвал собаку. Динго нехотя приблизился.
– Ату! – сказал Дик. – Негоро, Негоро, Динго! Ату его!
Собака яростно залаяла. Имя судового кока произвело на нее обычное впечатление, и она бросилась вперед, словно Негоро притаился за ближним кустарником.
Гаррис издали видел эту сцену. Сжав зубы, он подошел к юноше.
– Что вы сказали Динго? – спросил он.
– О, ничего особенного, – шутливо ответил Том. – Мы спрашивали у Динго, нет ли каких известий об одном нашем спутнике по кораблю, который куда-то запропастился.
– Ага, – сказал американец, – это тот португалец, судовой кок, о котором вы мне рассказывали?
– Да, – ответил Том. – Послушать Динго, так Негоро должен быть где-то неподалеку.
– Как он мог сюда добраться? – спросил Гаррис. – Вы, кажется, говорили, что он никогда не бывал в Боливии?
– Если только он не скрыл этого от нас, – ответил Том.
– Зачем бы он стал скрывать? – заметил Гаррис. – Впрочем, если хотите, можно обыскать кустарник. Может быть, бедняга нуждается в помощи, может быть, он попал в беду…
– Нет, это бесполезно, – сказал Дик Сэнд. – Если Негоро сумел добраться сюда, он сможет идти и дальше. Он человек энергичный.
– Как хотите, – ответил Гаррис.
– Молчать, Динго! – крикнул Дик Сэнд, чтобы прекратить неприятный разговор.
Второе наблюдение, которое сделал юноша, относилось к лошади американца.
По ее поведению незаметно было, что конюшня где-то близко. Лошадь не втягивала ноздрями воздуха, не ускоряла шага, не ржала – словом, ничем не проявляла нетерпения, свойственного лошадям, когда в конце долгого путешествия они чуют приближение отдыха. Она оставалась такой спокойной, словно асьенда, на которой она бывала много раз, находилась еще за сотни миль.
«Нет, если судить по лошади, конца нашему пути еще не видно!» – подумал Дик.
А ведь накануне Гаррис утверждал, что до асьенды осталось не более шести миль, и к пяти часам пополудни из этих шести миль, несомненно, уже было пройдено по меньшей мере четыре.
Однако лошадь все еще не учуяла конюшни, по которой должна была очень соскучиться, да и вообще ничто вокруг не выдавало близости такой большой плантации, как асьенда Сан-Фелисе.
Даже миссис Уэлдон, всецело поглощенная заботами о своем ребенке, удивлялась тому, что местность по-прежнему кажется такой пустынной. Ни одного туземца, ни одного слуги с асьенды, которая была так близко! Не заблудился ли Гаррис? Нет! Миссис Уэлдон отогнала от себя эту мысль: новая задержка могла быть гибельна для ее маленького Джека…
Тем временем Гаррис, как и прежде, шел впереди отряда. Но он всматривался в глубину леса, поглядывая то вправо, то влево с видом человека, не очень уверенного в себе… или в правильности выбранного пути.
Миссис Уэлдон закрыла глаза, чтобы не видеть этого.
За равниной, шириной в милю, снова показался лес, правда, не такой густой, как на западе, и маленький отряд опять вступил под сень высоких деревьев.
В шесть часов вечера путники достигли зарослей кустарника, сквозь который, видимо недавно, прошло стадо каких-то крупных животных.
Дик Сэнд внимательно осмотрелся кругом.
На высоте, намного превышающей человеческий рост, ветви были сорваны или обломаны. Трава на земле была примята, и местами на влажной почве виднелись следы больших ног – такие следы не могли принадлежать ни ягуарам, ни кугуарам.
Чьи же ноги оставили такие следы – аи или другого ленивца? И почему ветки обломаны на такой высоте?
Конечно, слоны могли бы оставить такие следы, проложить такую просеку в кустарнике. Но ведь слоны не водятся в Америке. Эти огромные животные не живут в Новом Свете, и их никогда не пытались туда ввозить.
Значит, догадку о том, что следы принадлежат слонам, приходилось отбросить.
Как бы то ни было, Дик Сэнд ни с кем не поделился мыслями, которые возникли у него при виде этих загадочных следов. Он даже не стал расспрашивать о них американца. Да и чего мог он ждать от человека, который пытался выдать жирафов за страусов? Гаррис придумал бы какое-нибудь фантастическое объяснение, но что от этого изменится?
Во всяком случае, Дик составил себе вполне определенное мнение о Гаррисе. Он чувствовал, что это предатель. Дик дожидался только случая, чтобы сорвать с него маску, и все говорило ему, что случай этот не заставит себя долго ждать.
Но какая тайная цель могла быть у Гарриса? Какая участь ждала доверившихся ему людей? Дик Сэнд повторял себе, что он все еще отвечает за судьбу своих спутников. По-прежнему – и больше чем когда бы то ни было – он обязан заботиться о безопасности всех, кого крушение «Пилигрима» выбросило на этот берег. Именно он должен спасти своих товарищей по несчастью: эту женщину, ее маленького сына, негров, кузена Бенедикта. Но если юноша был в силах что-то сделать как моряк, будучи на борту корабля, то что мог он предпринять здесь, перед лицом опасностей, которые предвидел?
Дик Сэнд не хотел закрывать глаза на ужасную истину, которая с каждым часом становилась все более ясной и неоспоримой. Пятнадцатилетнему капитану «Пилигрима» в минуту грозной опасности снова приходилось взять на себя трудную миссию командира и руководителя. Но он не хотел говорить ничего, что встревожило бы бедную мать Джека, до тех пор пока не настанет пора действовать.
И он ничего не сказал даже тогда, когда, обогнав свой отряд на сотню шагов, внезапно увидел впереди, на берегу довольно широкой речки, огромных животных, которые быстро двигались под прибрежными деревьями.
«Бегемоты! Бегемоты!» – хотелось ему крикнуть.
Да, это действительно были они – толстокожие животные с огромной головой, широкой мордой и огромной пастью, вооруженной длинными, более фута, клыками, с тяжелыми короткими ногами и голой, словно дубленой, шкурой. Гиппопотамы в Америке?!
До вечера отряд продвигался вперед, но с большим трудом. Даже самые выносливые начинали сдавать. Пора было бы добраться до асьенды. Иначе они вынуждены будут остановиться на ночлег.
Всецело поглощенная заботами о маленьком Джеке, миссис Уэлдон, быть может, не замечала, как утомлена она сама, но силы ее были на исходе. Все – одни больше, другие меньше – были измотаны. И только один Дик не поддавался усталости: он черпал энергию и стойкость в сознании своего долга.
Около четырех часов пополудни старый Том нашел какой-то предмет, лежавший в траве. Это оказался нож странной формы, с широким кривым лезвием и толстой рукояткой из куска слоновой кости, украшенной довольно грубой резьбой.
Том отнес нож Дику Сэнду. Рассмотрев внимательно находку, юноша показал ее американцу.
– Видимо, туземцы где-то недалеко, – сказал он.
– Действительно, – ответил Гаррис. – Однако…
– Однако? – повторил Дик Сэнд, глядя прямо в глаза Гаррису.
– Мы должны были бы уже подходить к асьенде, – нерешительно сказал Гаррис, – но я не узнаю местности…
– Значит, вы заблудились? – живо спросил Дик.
– Заблудился? Нет. Асьенда должна быть теперь не дальше трех миль. Чтобы сократить дорогу, я пошел напрямик, через лес… Кажется, я ошибся…
– Возможно, – сказал Дик Сэнд.
– Я думаю, лучше мне одному пойти вперед на разведку, – сказал Гаррис.
– Нет, мистер Гаррис, – решительно заявил Дик, – нам не следует разлучаться!
– Как хотите, – ответил американец. – Но ведь ночью я не смогу найти дороги.
– Ну что ж! – воскликнул Дик. – Мы остановимся на ночлег. Миссис Уэлдон согласится провести еще одну ночь под открытым небом, а завтра с наступлением дня мы снова тронемся в путь. Последние две-три мили можно будет пройти в час.
– Пусть будет так, – сказал Гаррис.
В эту минуту Динго яростно залаял.
– Назад, Динго, назад! – крикнул Дик Сэнд. – Ты отлично знаешь, что там никого нет, ведь мы в пустыне!
Итак, решено было в последний раз заночевать в лесу. Миссис Уэлдон не произнесла ни слова, предоставляя все своим спутникам. Маленький Джек, уснувший после приступа лихорадки, лежал у нее на руках.
Стали искать место, где бы расположиться на ночлег.
Дик выбрал для этого купу больших деревьев, росших вместе. Старый Том направился было к ним, но внезапно остановился и вскрикнул:
– Смотрите! Смотрите!
– Что там такое, Том? – спросил Дик спокойным тоном человека, готового ко всему.
– Там, там… – бормотал Том, – под деревом… кровавые пятна… а на земле… отрубленные руки…
Дик Сэнд бросился к дереву, на которое указывал Том. Затем, возвратившись назад, он сказал:
– Молчите, Том! Не говорите никому!
На земле действительно валялись отрубленные человеческие руки. Рядом с ними лежала порванная цепь и сломанные колодки. К счастью, миссис Уэлдон не видела этой страшной картины.
Гаррис стоял в стороне. Если бы кто-нибудь взглянул на него в эту минуту, то был бы поражен переменой, которая произошла в американце: его лицо дышало теперь неумолимой жестокостью.
Динго подбежал к окровавленным останкам и злобно зарычал.
Юноше стоило большого труда отогнать собаку.
Между тем старый Том замер в неподвижности, как будто его ноги вросли в землю. Не в силах оторвать глаз от колодок и цепей, он судорожно стискивал руки и бормотал несвязно:
– Я уже видел… видел… эти колодки… совсем маленьким… Я видел…
Смутные воспоминания раннего детства теснились в его голове. Он старался вспомнить… Он хотел заговорить…
– Замолчи, Том! – сказал Дик Сэнд. – Ради миссис Уэлдон, ради всех нас молчи!
И юноша поспешил отвести в сторону старого негра.
Место для привала нашли немного в стороне и всё устроили для ночлега.
Приготовили ужин, но к нему почти никто не прикоснулся: усталость превозмогла голод. Все чувствовали какое-то неопределенное беспокойство, близкое к страху.
Сумерки быстро сгущались, и вскоре наступила темная ночь. Небо затянули черные грозовые тучи. На западе, далеко на горизонте, в просветах между деревьями мелькали зарницы. Ветер утих, и ни один листок не шевелился на деревьях. Дневной шум сменился глубокой тишиной. Можно было подумать, что плотный, насыщенный электричеством воздух утратил способность проводить звуки.
Дик Сэнд, Остин и Бат караулили все вместе. Они напрягали зрение и слух, чтобы не пропустить какого-нибудь подозрительного шороха и увидеть малейший проблеск света. Но ничто не нарушало покоя, царившего в темной лесной чаще.
Том не спал, но, погруженный в воспоминания, он сидел неподвижно, опустив голову, словно не мог оправиться от какого-то неожиданного удара.
Миссис Уэлдон укачивала своего ребенка, и все ее внимание было поглощено только им.
Лишь кузен Бенедикт спокойно спал, ибо его одного не томила общая тревога. Его способность предчувствовать так далеко не заходила.
Вдруг около одиннадцати часов вечера вдали раздался долгий и грозный рев, к которому примешался более пронзительный вопль.
Том вскочил и протянул руку в направлении густой чащи, находившейся не больше чем в миле от привала.
Дик Сэнд схватил его за руку, но не успел помешать Тому громко крикнуть:
– Лев! Лев!
Старик негр узнал рыканье льва, которое ему часто приходилось слышать в детстве.
– Лев! – повторил он.
Дик Сэнд не в силах был больше сдерживаться, выхватил нож и бросился к тому месту, где расположился на ночь Гаррис.
Но Гарриса там уже не было, и вместе с ним исчезла его лошадь.
Истина молнией озарила Дика Сэнда… Отряд находился не там, где он думал.
Итак, «Пилигрим» потерпел крушение не у берегов Южной Америки. Дик определил свое положение в море не по острову Пасхи, а по какому-то другому острову, находившемуся на западе от того континента, на котором они очутились, совершенно так же, как остров Пасхи находится к западу от Америки.
Компас часть пути давал неверные показания, и можно догадаться почему. Корабль, увлекаемый бурей, уклонился далеко в сторону от правильного курса, обогнул мыс Горн и из Тихого океана попал в Атлантический! Ошибочными были оценки скорости хода «Пилигрима». Буря удвоила эту скорость.
Вот почему ни на побережье, ни в лесу путешественники не встретили ни каучуковых, ни хинных деревьев. Они растут в Южной Америке, но то место, куда судьба забросила путников, не было ни Атакамской равниной, ни боливийской пампой.
Да, на поляне от них убежали жирафы, а не страусы! Дорогу в кустарнике протоптали слоны! У ручья Дик потревожил бегемотов! Муха, пойманная кузеном Бенедиктом, действительно была страшной мухой цеце, от укусов которой гибнут вьючные животные в караванах. И наконец, сейчас рычал в темноте лев! А колодка, цепи, нож странной формы – то были орудия работорговцев. Отрубленные руки – то были руки черных пленников.
Португалец Негоро и американец Гаррис – несомненно, сообщники.
Догадки Дика Сэнда превратились в уверенность, и страшные слова вырвались наконец из его уст:
– Африка! Экваториальная Африка! Страна работорговцев и рабов!..
