Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
IX. Стужа и тепло
Гаттерасъ и Джонсонъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ ждали возвращенія охотниковъ, которые очень обрадовались, добравшись, наконецъ, до теплаго и удобнаго угла. Вечеромъ температура значительно понизилась и термометръ показывалъ семьдесятъ три градуса ниже точки замерзанія (-31° стоградусника).
Истомленные и почти замерзшіе охотники выбились изъ силъ. Къ счастію, печь дѣйствовала исправно; плита ждала только добычи охоты; докторъ преобразился въ повара и изжарилъ нѣсколько котлетъ. Въ девять часовъ вечера, пятеро застольниковъ усѣлись за сытный ужинъ.
– Хоть-бы пришлось прослыть за эскимоса, сказалъ Бэлль,– но я утверждаю, что ѣда имѣетъ существенное значеніе во время полярной зимовки. Попадись только человѣку порядочный кусокъ, и всѣ церемоніи въ сторону.
Такъ какъ у всѣхъ застольниковъ рты были полны, то никто не могъ тотчасъ-же отвѣтить Бэллю. Однакожъ, докторъ знакомъ далъ понять плотнику, что онъ совершенно правъ.
Моржевыя котлеты были найдены отмѣнными, и хотя никто не заявлялъ этого, тѣмъ не менѣе на столѣ ничего не осталось, а это было равносильно всевозможнымъ заявленіямъ.
За дессертомъ докторъ, по своему обыкновенію, приготовлялъ кофе. Клоубонни никому не позволялъ варить этотъ превосходный напитокъ, изготовлялъ его тутъ-же на столѣ, на спиртѣ, и подавалъ горячимъ, какъ кипятокъ. Если кофе не обжигало ему языка, то докторъ не удостоивалъ проглотить свою порцію. Въ описываемый вечеръ онъ пилъ кофе при столь высокой температурѣ, что товарищи не могли подражать ему.
– Да вы сгорите, докторъ, сказалъ Альтамонтъ.
– Никогда, отвѣтилъ онъ.
– Значитъ, нёбо у васъ обшито мѣдью? спросилъ Джонсонъ.
– Нисколько, друзья мои. Совѣтую вамъ брать примѣръ съ меня. Нѣкоторые люди, и я въ томъ числѣ, пьютъ кофе при температурѣ ста тридцати одного градуса (+55° стоградусника).
– Ста тридцати одного градуса! вскричалъ Альтамонтъ. – Рука не выдержитъ такого жара!
– Само собою разумѣется, Альтамонтъ, потому что рука выноситъ только сто двадцать два градуса жара. Но небо и языкъ менѣе чувствительны, и выдерживаютъ то, чего рука выдержать не въ состояніи.
– Вы изумляете меня, сказалъ Альтамонтъ.
– Что-жъ, я готовъ воочію убѣдить васъ.
Докторъ взялъ термометръ, погрузилъ его чашечку въ кипящія кофе, подождалъ, пока ртуть поднимется до ста тридцати одного градуса, и затѣмъ съ видимымъ удовольствіемъ выпилъ благотворный напитокъ.
Бэлль хотѣлъ было подражать доктору, но обжегъ себѣ ротъ и заоралъ благимъ матомъ.
– Недостатокъ привычки, замѣтилъ Клоубонни.
– Можете-ли вы, докторъ, спросилъ Альтамонтъ,– сказать намъ, какую степень жара способно выдержать тѣло человѣка?
– Это не представитъ мнѣ ни малѣйшихъ затрудненій, отвѣтилъ докторъ, тѣмъ болѣе, что по этому вопросу произведенъ цѣлый рядъ вполнѣ точныхъ опытовъ. Въ этомъ отношеніи я могу указать вамъ на чрезвычайно замѣчательные факты. Я помню два или три изъ нихъ; они докажутъ вамъ, что ко всему можно привыкнуть и, между прочимъ, выдерживать температуру, при которой жарится бифстексъ. Утверждаютъ, будто дѣвушки, служившія въ общинной пекарнѣ города Ларошфуко, во Франціи, втеченіе десяти минуть оставались въ печи, нагрѣтой до трехсотъ градусовъ (+132° стоградусника), т. е. до температуры на девяносто градусовъ, превышающей температуру кипящей воды. Вокругъ нихъ жарились въ печи яблоки и говядина.
– Нечего сказать, дѣвушки! – вскричалъ Альтамонтъ.
– A вотъ вамъ другой, не подлежащій сомнѣнію фактъ. Девять нашихъ соотечественниковъ, Фордайсъ, Бэнксъ, Саландеръ, Благдинъ, Гомъ, Нусъ, лордъ Сифорсъ и капитанъ Филапсъ выдерживали въ 1774 г. температуру двухсотъ девяносто пяти градусовъ (+128° стоградусника) въ печи, въ которой жарился ростбифъ и варились яйца.
– И это были англичане? съ нѣкоторымъ чувствомъ гордости спросилъ Бэлль.
– Да, Бэлль, англичане, отвѣтилъ докторъ.
– О, американцы сдѣлали-би гораздо больше, сказалъ Альтамонтъ.
– Они изжарились бы, засмѣялся докторъ.
– Почему-бы и не такъ? отвѣтилъ капитанъ.
– Во всякомъ случаѣ, сдѣлать этого они не пытались, а потому я ограничусь моими соотечественниками. Упомяну еще объ одномъ невѣроятномъ фактѣ, если-бы только можно было заподозрить правдивость его очевидцевъ. Герцогъ Рагузскій и докторъ Юнгъ, французъ и австріецъ, видѣли, какъ одинъ турокъ погружался въ ванну, температура которой доходила до ста семидесяти градусовъ (+78° стоградусника).
– Мнѣ кажется, что это гораздо меньше сдѣланнаго служанками общинной пекарни и нашими соотечественниками.
– Между погруженьемъ въ горячій воздухъ и погруженьемъ въ горячую воду большая разница, сказалъ докторъ. – Горячія воздухъ производитъ испарину, предохраняющую тѣло отъ обжога, но въ горячей водѣ мы не потѣемъ, слѣдовательно, обжигаемся. Поэтому, высшая, назначаемая для ваннъ температура не превышаетъ вообще ста семи градусовъ (+42 стоградусника). Видно, турокъ этотъ былъ какой-то необыкновенныя человѣкъ, если онъ ногъ выносить подобный жаръ!
– Скажите, докторъ, спросилъ Джонсонъ,– какою вообще температурою обладаютъ животныя?
– Температура животныхъ измѣняется соотвѣтственно ихъ натурѣ, отвѣтилъ Клоубонни. – Такъ, наивысшая температура замѣчается у птицъ и, въ особенности у куръ и утокъ. Температура ихъ тѣла превышаетъ сто десять градусовъ (+43° стоградусника), но у филина, напримѣръ, она не выше ста четырехъ градусовъ (+40° стоградусника). Затѣмъ уже слѣдуютъ млекопитающія, люди; температура англичанъ вообще равняется ста одному градусу (+37°стоградусника).
– Я увѣренъ, что Альтамонтъ заявитъ требованія въ пользу американцевъ, засмѣялся Джонсонъ.
– Да, между ними есть люди очень горячіе, сказалъ Альтамонтъ,– но такъ какъ я никогда не измѣрялъ ихъ температуры, то ни въ какимъ опредѣленнымъ выводамъ въэтомъ отношеніи еще не пришелъ.
– Между людьми различныхъ расъ, продолжалъ докторъ,– нѣтъ большой разницы въ температурѣ, если они поставлены въ одинаковыя условія, каковъ-бы ни былъ родъ ихъ пищи. Скажу даже, что температура человѣческаго тѣла подъ экваторомъ и подъ полюсомъ одна и та-же.
– Слѣдовательно, спросилъ Альтамонтъ,– теплота вашего тѣла одинакова какъ здѣсь, такъ и въ Англіи?
– Почти одинакова, отвѣтилъ докторъ. – Что касается другихъ млекопитающихъ, то ихъ температура вообще нѣсколько выше температуры человѣка. Ближе всѣхъ въ этомъ отношеніи подходятъ къ человѣку: лошадь, заяцъ, слонъ, морская свинья и тигръ; кошка, бѣлка, крыса, пантера, овца, бывъ, собака, обезьяна, козелъ, коза достигаютъ температуры ста трехъ градусовъ, но температура привиллегированнаго животнаго, свиньи, превышаетъ сто четыре градуса (+40° стоградусника).
– Это очень обидно для насъ, людей, сказалъ Альтамонтъ.
– Затѣмъ уже идутъ рыбы и земноводныя, которыхъ температура измѣняется согласно съ температурою воды. Змѣя имѣетъ только восемьдесятъ шесть градусовъ теплоты (+30° стоградусника), лягушка – семьдесятъ (+25° стоградусника), акула – столько-же, въ водѣ, температура которой ниже всего лишь на полтора градуса; наконецъ, насѣкомыя, повидимому, имѣютъ температуру воды и воздуха.
– Все это очень хорошо, сказалъ Гаттерасъ, до сихъ поръ не принимавшій участія въ бесѣдѣ,– и я очень благодаренъ доктору, который охотно дѣлится съ нами своими свѣдѣніями. Послушавъ наши разсужденія, можно подумать, что намъ предстоитъ переносить палящіе жары. Не своевременнѣе-ли было-бы поговорить о стужѣ, и указать самую низкую, до сихъ поръ наблюдаемую, температуру.
– Совершенно вѣрно, замѣтилъ Джонсонъ.
– Ничего не можетъ быть легче, отвѣтилъ докторъ,– въ этомъ отношеніи я могу сообщить вамъ кое-какія интересныя данныя.
– Еще-бы! сказалъ Джонсонъ. – Вамъ и книги въ руки.
– Друзья мои, я знаю только то, что другіе сообщили мнѣ, и когда я выскажусь, вы будете столь-же свѣдущи, какъ и я. Итакъ, вотъ что я могу сказать вамъ относительно холода и низкой температуры, которымъ подвергалась Европа. Насчитывается не мало памятныхъ зимъ; какъ кажется, самыя суровыя изъ нихъ повторяются въ періодъ сорока одного года, періодъ, совпадающій съ наибольшимъ появленіемъ пятенъ на солнцѣ. Упомяну о зимѣ 1364 года, когда Рона замерзла до города Арля; о зимѣ 1408 года, когда Дунай замерзъ на всемъ протяженіи своего теченія и когда волки переходили по льду Каттегатъ; о зимѣ 1509 года, въ теченіе которой Адріатическое и Средиземное моря замерзли въ Венеціи, Сеттѣ и Марсели, а Балтійское море не было еще свободно отъ льдовъ 10-го апрѣля; о зимѣ 1608 года, когда въ Англіи погибъ весь скотъ; о зимѣ 1789 года, во время которой Темза замерзла до Гревсенда, на шесть миль ниже Лондона; о зимѣ 1813 года, о которой французы сохранили столь ужасныя воспоминанія; наконецъ, о зимѣ 1829 года, самой ранней и самой продолжительной изъ зимъ девятнадцатаго столѣтія.
– Но здѣсь, за полярнымъ кругомъ, до какого градуса опускается температура? спросилъ Альтамонтъ.
– Мнѣ кажется, что мы испытали наибольшіе когда-либо наблюдаемые холода, такъ какъ спиртовой термометръ однажды показывалъ семьдесятъ два градуса ниже точки замерзанія (-58° стоградусника). Если не ошибаюсь, то наибольшіе холода замѣчены путешественниками: на островѣ Мельвиля – шестьдесятъ одинъ градусъ, въ портѣ Феликса – шестьдесятъ пять, и въ фортѣ Соединенія – семьдесятъ градусовъ (-56° стоградусника).
– Да, замѣтилъ Гаттерасъ,– насъ очень некстати задержала суровая зима.
– Задержала зима? переспросилъ Альтамонтъ, въ упоръ глядя на капитана.
– На пути къ западу, поспѣшилъ сказать докторъ.
– Такимъ образомъ, продолжалъ Альтамонтъ,– minimum и maximum испытанной человѣкомъ температуры вращаются приблизительно въ предѣлахъ двухсотъ градусовъ?
– Да,– сказалъ докторъ. Термометръ на открытомъ воздухѣ, защищенный отъ дѣйствія отраженныхъ лучей теплоты, никогда не поднимается выше ста тридцати пяти градусовъ надъ точкою замерзанія (+57° стоградусника), а при самой жестокой стужѣ никогда не опускается до семидесяти двухъ градусовъ (-58° стоградусника). Такимъ образомъ друзья мои, тревожиться намъ нечего.
– Но если-бы солнце вдругъ погасло,– спросилъ Джонсонъ,– развѣ на землѣ не стало-бы отъ этого холоднѣе?
– Солнце не погаснетъ,– отвѣтилъ докторъ;– но если-бы и погасло, то, по всѣмъ вѣроятіямъ, температура не опустилась-бы ниже указанныхъ мною предѣловъ.
– Очень странно.
– О, я знаю, что для пространствъ, находящихся внѣ земной атмосферы, нѣкогда допускали тысячи градусовъ холода, число которыхъ пришлось, однакожь, поубавить послѣ опытовъ французскаго ученаго Фурье. Онъ доказалъ, что если-бы земля наша была помѣщена въ пространствѣ вполнѣ лишенномъ теплоты, то замѣчаемые у полюсовъ холода проявлялись бы въ болѣе рѣзкой формѣ и что между температурами дня и ночи существовала-бы громадная разница. Изъ этого слѣдуетъ, что въ нѣсколькихъ милліонахъ миль отъ земля не холоднѣе, чѣмъ здѣсь.
– Скажите, докторъ,– спросилъ Альтамонтъ,– правда-ли, будто температура Америки ниже температуры другихъ странъ свѣта?
– Безъ сомнѣнія, но, пожалуйста, не гордитесь этимъ,– улыбнулся докторъ.
– Чѣмъ-же это объясняютъ?
– Объяснять-то объясняютъ, но только весьма неудовлетворительно. Такъ, Галлей утверждаетъ, что комета, столкнувшись съ землею, измѣнила ось вращенія послѣдней, т. е. положеніе ея полюсовъ. По его мнѣнію, сѣверный полюсъ, нѣкогда находившійся въ Гудсоновомъ морѣ, перемѣстился къ востоку, и страны прежняго полюса, такъ долго скованныя стужею, сохранили значительную степень холода, который не могли разсѣять даже многіе вѣка солнечной теплоты.
– Но вы не допускаете этой теоріи?
– Ни на одну минуту, потому что если она оправдывается относительно восточныхъ частей Америки, то оказывается несостоятельною относительно ея западныхъ частей, температура которыхъ значительно выше. Нѣтъ! Необходимо допустить существованіе различныхъ изотермическихъ земныхъ параллелей – вотъ и все!
– A знаете-ли, докторъ,– сказалъ Джонсонъ,– что очень пріятно бесѣдовать о холодѣ при обстоятельствахъ, въ которыхъ мы находимся.
– Именно, Джонсонъ. Мы даже можемъ призвать практику на помощь теоріи. Полярныя страны – это громадная лабораторія, въ которой можно производить интересные опыты относительно низкихъ температуръ. Только надо соблюдать правила осторожности и благоразумія: если какая-нибудь часть тѣла у васъ отморожена, тотчасъ-же натрите ее снѣгомъ, чтобы возстановить кровеобращеніе. Да и съ огнемъ обходитесь поосторожнѣе, потому что можно обжечь себѣ обѣ руки или ноги, даже не замѣтивъ этого. Въ такомъ случаѣ потребовалась-бы ампутація, а, между тѣмъ, ничего своего мы не должны оставлять въ полярныхъ странахъ. Затѣмъ, друзья мои, мы хорошо сдѣлаемъ, если отдохнемъ нѣсколько часовъ.
– Охотно,– отвѣтили товарищи доктора.
– Кто сегодня дежуритъ у печи?
– Я,– отвѣтилъ Бэлль.
– Такъ постарайтесь, чтобы огонь въ печи не погасъ, потому что сегодня чертовски холодно.
– Не безпокойтесь, докторъ. Холодно-то холодно, а между тѣмъ, посмотрите, все небо въ огнѣ!
– Да,– сказалъ докторъ, подходя къ окну,– великолѣпнѣйшее сѣверное сіяніе. Что за чудное зрѣлище! Я такъ-же, какъ и вы, Бэлль, не могу вдоволь наглядѣться на него!
Докторъ всегда восхищался этого рода космическими явленіями, на которыя его товарищи не обращали большаго вниманія. Замѣтивъ, что сѣвернымъ сіяніямъ всегда предшествуютъ пертурбаціи магнитной иглы, докторъ по этому поводу приготовлялъ уже и обрабатывалъ обширную статью для Weather-Book30.
Бэлль дежурилъ у печи, а его товарищи, улегшись на своихъ кушеткахъ, вскорѣ погрузились въ глубокій сонъ.
