Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 2
Ноябрь 1125 года Михайловская крепость и окрестности
Жадность фраера сгубила. В верности этого изречения Ратников не раз убеждался в ТОЙ жизни и сейчас лишний раз удостоверился, что судьба непременно найдет средство укоротить губы любителям их раскатывать, а за неожиданное везение всегда так или иначе приходится платить. Как правило, в прямой пропорции.
Обрадовавшись невиданной удаче, которая буквально сваливалась на них несколько раз за неполные полгода, ратнинцы нахапали себе холопов сверх всякой меры и несколько расслабились. Кое-кто и вовсе решил, что уж коли даже строптивых обитателей Куньева городища удалось прижать к ногтю, то жизнь удалась окончательно и бесповоротно. Вот только у многих новоявленных холопов на этот счет имелось свое мнение, которое естественным образом нашло отклик в умах полоняников из-за болота, пригнанных в конце лета.
Что в ту толпу некоторое время спустя затесался не один «засланный казачок», Мишка не сомневался: обалдевшим от такого столпотворения хозяевам своих бы холопов в лицо запомнить – где уж там чужих перебирать. Понятно, что все равно противнику приходилось проявлять осторожность «в тылу врага», и для «подрывной работы» им понадобилось какое-то время, но длительное отсутствие сотни эту работу значительно облегчило. Полыхнуть должно было непременно – и полыхнуло!
С какого перепугу в бунт ввязались семьи мальчишек из Младшей стражи, никто так и не понял – возможно, они и сами не смогли бы это объяснить. Скорее всего, вечное «все побежали, и я побежал», но судьбы бунтовщиков это ни в коей мере не облегчало. И, что гораздо хуже, Мишкиных отроков – тоже.
Корней от случившегося в буквальном смысле озверел, а поскольку сдерживать его некому – Аристарх лежал чуть не при смерти – воевода обильно залил кровью берега Пивени. Сенька сказал, что снег и лед до сих пор юшкой мечены, а дед щадить никого не намерен. В том числе и мальчишек.
Но даже если бы боярина удалось убедить, то помиловать бунтовщиков не позволила бы сотня. Равно как не намеревалась – не имела права! – оставлять в живых мстителей за казнь родных. Будущие кровники никому не нужны – этот подзабытый было урок ратники вспомнили мгновенно, затвердили намертво и повторять прошлые ошибки не собирались.
Какими соображениями руководствовался сотник, неизвестно. То ли хотел на глазах у всего села схватить ни о чем не подозревавших родичей осужденных бунтовщиков и попутно продемонстрировать Ратному свою верность заветам предков, а заодно и лишний раз напомнить остальным холопам, что «поднявший руку на хозяина повинен смерти», да не один, а со всей семьей. То ли, зная строптивость своего старшего внука, не желал давать тому ни малейшего шанса защитить своих людей, устраивая ещё один бунт, теперь уже Младшей стражи против власти сотника и воеводы… То ли вообще не думал о таких деталях, ибо привык к тому, что его приказы выполняются беспрекословно.
При всей убежденности ратнинцев в своей правоте и в своем праве, давать им это сомнительное поручение воевода не стал, а сговорился с Алексеем, который привел из похода собственную дружину. Вот его-то воям, чужакам в Ратном, и поручили сразу же, чтоб никто глазом не успел моргнуть, выхватить из строя указанных отроков, разоружить их и отдать на суд. Если же по каким-то причинам это не удастся, тогда просто пристрелить их из луков, чтобы не устраивать долгие разборки, чреватые ещё одной замятней.
Как Анна узнала про эти планы свекра – неведомо, но узнала, потому и отправила Сеньку навстречу Младшей страже, придумав вполне годный предлог с молебном и доверив младшему сыну передать Мишке на словах, какая встреча ожидает их в селе.
Именно эти новости и стали причиной того бардака, что устроил на въезде в ворота Илья, и поспешного, без заезда в Ратное, форсирования отроками Пивени. Никак нельзя было допускать, чтобы дед отдал приказ Младшей страже – неважно какой, ибо прилюдное неподчинение молодого сотника воеводе приравнялось бы к бунту, и тогда назад пути уже не осталось бы – только через кровь, и кровь немалую. А вот то, что отроки, не заходя в Ратное, самовольно ушли в крепость, давало шанс потом договориться почти без потери лица и этой крови избежать. Небольшой шанс, но, тем не менее, пренебрегать им не следовало. К тому же Мишка сильно надеялся, что новости, привезенные боярином Федором и Никифором из Турова, немного охладят голову и деду, и прочим горячим парням.
К счастью, мост оказался не разобранным, так как по льду на рысях идти было ещё опасно, а долго возиться с переправой на виду у всего Ратного не хотелось. В общем, после всего произошедшего Мишке для полного счастья не хватало как раз этого самого змея, в лучших креативных традициях приветствовавшего усталое войско при возвращении домой. Хотя, надо признать, что православная тематика изображения вполне соответствовала моменту.
Впрочем, в отличие от отроков, Ратников не мог себе позволить впасть в ступор, а посему оглянулся на младшего братца и нарочито весело поинтересовался, демонстрируя подчиненным свою невозмутимость:
– Сенька! Не знаешь, кто это у нас в крепости такой рукодельный нашелся? Додумались, тоже мне…
– Так это Кузнечик! – Сенька, как Мишка и ожидал, удивления не выказал, а глядя на эффект, произведенный на старших, лыбился, словно он сам этого чертового змея сделал и запустил. Впрочем, как тут же выяснилось, это предположение недалеко ушло от истины:
– Мы все ему делать помогали! Даже девки полотнище шили… Переживали только, чтоб когда вы приедете, ветер был, какой надо, а то бы не вышло так. А я сразу и сказал, что коли это книжная наука, так ты про нее знать должен. А они ещё спорили! А Кузнечик, он такой, он умеет…
Наличие в крепости какого-то Кузнечика, который «умеет», Мишке мало что прояснило, но разбираться с этим прямо сейчас было некогда – впереди ждала ещё одна переправа. Паром, в силу конструктивных недоработок не снабженный функцией ледокола, через реку уже не курсировал, а лед, недавно сковавший Пивень, был опасен, поэтому переход по нему на тот берег полусотни всадников оказался не самым простым занятием: пришлось спешиться, вести коней в поводу, да ещё и слеги перед собой накидывать. Едва управились до темноты. То, что из Ратного вслед за ними никто так и не пожаловал, конечно, утешало и вселяло надежду, что его расчет оказался верным, но окончательно Мишка успокоился, когда все отроки оказались в крепости, а ворота заперты.
Что бы там ни случилось, а мать от ритуала, заведенного при прошлом возвращении, из-за болота, отказываться не собиралась и приготовилась, как положено. Все атрибуты этого действа, включая построенных в торжественном карауле отроков и девок в лучших нарядах, а также остальных обитателей крепости, присутствовали в полном объеме. После обязательного доклада и прочих официальных мероприятий Мишка ненадолго уединился с матерью, чтобы узнать от нее детали замысла деда.
Только войдя в горницу, Мишка понял, насколько он соскучился по Анне. Лисовин в нем не забыл, что она – самый родной человек, а Ратникова резануло сочувствие при виде новых жестких складок возле губ и на лбу, и темных кругов под глазами. Новый статус боярыни и хозяйки в крепости давался ей явно не просто, но она держалась: вернувшееся из похода войско встречала Боярыня. Здесь же, с глазу на глаз, его ждала Мать.
– Ну, здрав будь… сотник? – Только глухой не расслышал бы в этом вопросе гордости за сына.
– Сотник, матушка!
– И… – полушепотом, – княжий зять?
– Откуда ты?.. – за вырвавшийся идиотский вопрос Мишка чуть себе язык не откусил.
«Ну конечно, ей уже обо всем доложили, и наверняка не один раз. Для всей Младшей стражи поголовно, что гривна, что Дунька – одинаково. Княжья награда».
– Оттуда! Птички на хвостах принесли!
Соглашаясь с невысказанными мыслями сына, Анна фыркнула самым неподобающим для боярыни образом и, не удержавшись, повторила вопрос:
– Так все-таки, сынок, правду они мне начирикали, а?
– Правду, матушка, – тяжело вздохнул Мишка.
– Что такое? – моментально встревожилась она. – С невестой что-то не так?
– Да не с ней, – отмахнулся Мишка. – Ты же сама говорила мне, что возле князей – возле смерти. Помнишь, тогда весной? Слишком быстро и слишком высоко взлетаю, матушка. Сама понимаешь, такую дичь подстрелить много охотников найдется, как раз на взлёте ведь и стреляют…
– Конечно, найдутся. Вот только дичь разная встречается. Ты же у меня не утка, а сокол! – и опять в словах Анны звучала откровенная гордость матери за сына, а рука сама собой потянулась вверх – потрепать, как в детстве, голову, пригладить непослушные вихры. – Вот и вырос ты у меня, сынок, скоро и не дотянусь. Нагибаться тебе придется.
Анна приподнялась на цыпочки и дотронулась губами до лба Мишки. И опять Лисовин с Ратниковым, действуя вроде бы одинаково, на самом деле разделились: четырнадцатилетний Лисовин, обхватив мать руками, прижался к ней в поисках утешения, а Ратников обнял женщину вдвое моложе себя, чтобы защитить и поддержать. Анна же, не подозревая об этом раздвоении, купалась в сыновней любви.
– Что с дедом делать собираешься, Мишаня? – Анна освободилась наконец из объятий сына и взглянула ему в глаза. – Сам знаешь, если он удила закусил, просто так его не остановишь.
– Ну, сколько-то времени я сегодня выиграл. Вот только боюсь, матушка, не сам он удила закусил, а его как следует взнуздали, да ещё и следят, чтобы он из хомута не вывернулся.
«Ну что, леди Анна, запускаем мыслительный процесс? Сама додумается или придётся объяснять? Эх, поберечь бы ее от этого знания – не бабье дело. Но и она – не просто баба, и не я первый начал….»
– Догадался, Мишаня? – мать улыбнулась, но тут же снова озабоченно нахмурилась. – Ясное дело – не сам, оттого еще больше ярится: не терпит Корней, когда им крутить пытаются, а тут… – Мать даже кулаком слегка по столу пристукнула. – Я пыталась узнать, кто именно, да только больно сейчас в Ратном неспокойно. Слишком много крови пролилось, Мишаня, а кровь отмщения требует.
Анна закаменела лицом. Теперь на Ратникова смотрела не мать, а боярыня. И смотрела не на сына, а на взрослого мужа, с которым сейчас держала совет:
– И ратнинцам плевать, что твои мальчишки ни в чем не виноваты – они из бунтовавших семей. Ты в селе не был, а я там много чего услышала.
– Боюсь, матушка, тут ещё хуже: этой породе все равно, из бунтовавших они семей или нет. И тем более – мальчишки или нет… Мальчишки даже и лучше: можно сильнее на жалость давить и больше выдавить… Скажи, матушка, а кто громче всего крови требует? Те, у кого родичей убили, или?..
«Ну, давай, вспоминай! Женщины такие вещи замечают, не отдавая себе в этом отчета».
Анна прикрыла глаза и замерла, опершись спиной о стену. Руки ее поначалу спокойно лежали на коленях, но в какой-то момент пальцы начали шевелиться, раз за разом сжимаясь в кулаки. Мишка поразился мгновенной смене выражений на лице матери: по мере того, как она что-то вспоминала, оно становилось то недоуменным, то расслабленным, то сосредоточенным, то хищным до кровожадности.
«Вот вам, сэр, наглядный пример процессора в действии. Никакого монитора не надо».
– По-разному было, Мишаня, – боярыня наконец открыла глаза. – Пятеро баб, из тех, у кого родню порезали, совсем обезумели. Их и оплеухами старались в разум привести, и водой отливали – только воют. Но с ними понятно – тут только время поможет. А вот насчет других… Пока ты не сказал, я об этом и не задумывалась, а ведь и в самом деле громче всех казни наших отроков требовали те, у кого только царапины, но…
– …Но есть причины не любить Лисовинов, так? – подхватил Мишка.
– Пожалуй что так… Всего я не знаю, да и в Ратном не была уже несколько дней, воеводе за это время много чего могли в уши надудеть, чтобы он не остыл, а Листвяне в такие дела встревать пока не с руки…
«Ага, без ключницы тут не обошлось, я так и знал! И, похоже, дамы таки нашли общий язык».
– Ну, любым человеком у власти кто-нибудь да пытается управлять, – усмехнулся Мишка. – Дурные на этом голову теряют, умные – себе на пользу поворачивают. Не думаю я, что дед совсем уж голову потерял – не вчера он сотником стал и не впервой ему с этим кублом разбираться. Что ты сама-то думаешь, матушка?
Анна закусил губу и покачала головой.
– Никому не говорила и не скажу, но мысли у меня нехорошие… Страшно, сынок… Не то страшно, что Корней ярится – страшно, что, выходит, кому-то этот бунт холопский так нужен был, что?.. Даже думать боюсь! Неужто холопов свои подбили? Вы, мужи, все норовите через кровь сделать, но так?..
«Нате вам, здравствуйте! Ни хрена себе вывод! Верно говорят – баба в мужском деле порой жестче и безжалостней любого мужика может оказаться. Тормоза, что ли, отказывают, когда гендерные различия самой приходится в себе убивать? Мать до такого еще не дошла, да и вряд ли дойдет – пока только предположила. Допустила то, что никому бы из мужиков и в голову не пришло бы. Хм… лучше все же не проверять – сможет или нет она сама ТАК решить, если край придет».
– Ну это ты зря! – поморщился Мишка. – Насчет крови ты права, но не с той стороны. Конечно, такая дурь никому из ратнинцев в голову прийти не могла, а вот уже пролитую кровь использовать – это запросто. «Поднявший руку на хозяина повинен смерти» – не на пустом месте появилось, дед этого закона не нарушит. Не может, не дадут ему. И права ты, что те, кто открыто шипит, не так страшны, как те, кто в лицо улыбается и молчит. Только поименно всех их искать смысла нет. С этими… дударями мы еще разберемся, но они говорят не сами за себя, матушка. Они – голос той части Ратного, которой не нравятся перемены в жизни сотни и села, точнее, то, в какую сторону эти перемены разворачивают все Погорынье и с какой скоростью. А еще больше им не нравится то, что во главе Ратного в такое время стоят не они, а мы. Значит, и все сливки с этих перемен достанутся нам, а не им, – Мишка коснулся гривны. – Уже достаются!
А тут удобный случай подворачивается: сотника загнать в ловушку, потому что, с какой стороны ни подойди, любое его решение оборачивается немалой кровью. Если он не согласится казнить моих ребят, отговорится тем, что они из своих семей вышли, то можно обвинить его в нарушении вековых устоев, в том, что пренебрегает безопасностью всего села, из-за чего уже погибло немало ратнинцев. И потом взять виру за их кровь, то есть разорить Лисовинов так, чтобы ни крошки, ни гвоздя ржавого не осталось. А в придачу к этому ещё и божьего суда потребовать… У нас в роду взрослых мужчин не так уж и много осталось, быстро управятся.
Если же воевода согласится, то тут два выхода, и оба для наших противников опять выгодные. Выдам я отроков – не останется у Лисовинов больше Младшей стражи, ибо кто нам после такого поверит? Не выдам, ослушаюсь приказа – это прямой бунт против княжеского воеводы и раскол в роду. Со всеми вытекающими.
– С чем, с чем? – не поняла Анна.
– Со всем, что за такое ослушание положено, матушка. В общем, как ни кинь – везде клин. Так что не дурит дед, а злится, оттого что загнали его в безвыходное положение. Если бы твое предупреждение вовремя не подоспело, большой кровью все умылись бы, зато сейчас не только дед голову ломает. Те, кто его под руку толкал, тоже влипли, с полной уверенностью, что против них всего-навсего слишком резвый внук воеводы… – Мишка зло дернул щекой. – Но им в Ратном как раз сегодня растолковали, что на самом деле они замахнулись на сотника князя Туровского и на зятя князя Городненского. А это уже совсем другой расклад. И тут мы можем играть свою игру.
«Тпруу, сэр Майкл. Не вздумайте ненароком брякнуть про козыри с джокерами – и без того у леди Анны вид задумчивый до томности. Не перегрузить бы…»
– А вот теперь давай, матушка, прикинем, кто может угомонить ратнинских дударей.
– Не знаю, Мишаня… – Анна задумалась. – Кто над ними власть имеет, я не знаю. Но, – она вскинула голову и презрительно скривила губы, – в Ратном быстро посчитают цену горшков, которые они хотят побить… об свои головы… Дураков там, конечно, хватает, но и осторожных – тоже: за Пименом-то не так уж и много народу пошло, хотя Лисовинов многие не любят.
– Значит, договариваться сюда приедет человек осмотрительный, у которого хватило ума не ввязываться в бунт. То ли Пимену со товарищи не слишком доверял, то ли не надеялся, что они верх возьмут – нам-то какая сейчас разница? Важно то, что слово его в Ратном имеет вес, и немалый – пустобреху такое дело не доверят.
– Да, пожалуй, ты прав… Вот только кто это у нас в Ратном такой?.. – Анна замялась, подбирая точное слово.
– Вот и посмотрим, кто договариваться приедет. Можно было бы предположить, что воевода приедет, но если я прав, он им такого подарка не сделает. Они бы, может, и рады, чтобы сотник сам свои терки с внуком решал, но ляп их, и Корней погонит их самих разгребать. Да ещё и открыть кой-кого из своих людей. Так что днями ждём гостей.
«Ну вот, сэр, и определились с ближайшей перспективой. Перебирать сейчас персоналии бесполезно, все равно не угадаем».
– Встретим как положено, Мишаня, не сомневайся. Мне уже сказали, что к плотникам семьи приехали; ратнинцы, небось, их сегодня на руках носят. Пусть, людям хоть немного радости не помешает, а то уж больно много смертей…
– Да, давно в Ратном столько народу за раз не хоронили… – Мишка помолчал, потом заговорил, уставившись на стиснутые кулаки. – Дед не один раз повторял, что самое страшное – смотреть в глаза семье того, кто погиб в походе. А тут не воины – бабы и дети… Старики… И после этого добавлять ещё крови? Не дождутся!
– Потому я тебя и предупредила, сынок, – Анна бережно накрыла тёплой ладонью Мишкины кулаки. – Уж не знаю, как там Листвяна сумела исхитриться и узнать – не выспрашивала, не до того нам тогда было… Вот тебе и недавняя холопка – какую беду отвела! Конечно, не потому, что о нас с тобой печётся. Умна баба, понимает, что ребенка лучше в сильном роду растить. Потому ей верить можно. Пока. А эта… родня… – последнее слово она чуть ли не выплюнула, – большуха, тоже мне!
– Ты про кого это? – безразлично спросил Мишка.
– Про Дарену, конечно! В ратнинской усадьбе у нее ничего не вышло, так она на выселках душу отводила… – вспомнив, с чего начался холопский бунт, Анна опять закипела. – Извела всех своими придирками – как с цепи сорвалась. Первой и получила. Да не одна, ещё несколько молодух, ее же племянницы, живьем сгорели. А все оттого, что дурная баба дорвалась до власти и забыла, что власть – это ей не только право холопов пороть. За род отвечать надо!
– Не она первая, матушка. А Славомир?
Разгорячившаяся Анна замолкла на полуслове, недоуменно уставившись на сына, открыла было рот, да так и застыла. Посидела, закусив губу, – Мишка опять засмотрелся на быструю смену выражений на ее лице – задумчиво покивала, пробормотала себе под нос что-то похожее на «проо́клятый род» и, наконец, со вздохом встала с лавки.
– Засиделись мы с тобой, Мишаня. И то – сколько не виделись! Но мне идти надо… – и ещё раз потрепала сына по голове.
«Тяжела ты, шапка боярская – даже с сыном о делах пришлось говорить.
Дурак ты, братец – именно так, а не «сэр Майкл»! Ведь не только не попрекнула, но даже и не напомнила, что она ради тебя – хотя на этот раз, будем справедливы, ради всего рода – отказалась от своего последнего шанса на женское счастье. Рудного-то она сдала с потрохами, хотя понимала, конечно, что если бы его дружиннички моих ребят тронули, ни о каком «семейном согласии» и речи быть не могло…
Кхе, так что облом вам вышел, герр Рудный гауптман. Облом и отставка – или я совсем ничего не понимаю в женщинах. И правильно – нечего детей обижать.
А подходящего кабальеро леди Анне мы ещё найдём!»
В общем, боярыня знала ненамного больше того, что уже сказал Сенька, и оставалось только ждать, что в сложившейся патовой ситуации предпримет дед. Чтобы не тратить время попусту и прикинуть как можно больше вариантов дальнейшего развития событий, Мишка собрал совет ближников вместе с Филимоном, исполнявшим в отсутствие Алексея обязанности старшего наставника. Тем более что после ухода Младшей стражи на ляхов покалеченный ратник, по поручению боярыни Анны, занял должность воеводы, да так на ней и оставался, потому что Рудный задерживался в Ратном.
Мизерный шанс на примирение с Корнеем всё-таки имелся, если дед сделает вид, что сегодняшний инцидент – мелкое недоразумение и ничего особенного не произошло, поэтому Мишка решил пока не посвящать отроков во все нюансы. Бунт и сохранявшаяся опасность нападения из-за болота сыграли ему на руку: никого не удивило усиление мер безопасности и ужесточение пропускного режима, включая приказ не пропускать в крепость без предварительного доклада бояричу никого, хоть даже и хорошо знакомых, ныне отсутствующих наставников и самого Илью Фомича. Порядка ради.
– Минь, а если боярин приедет и велит пустить?.. – почесал в затылке обескураженный такими строгостями Роська.
– А хоть и сам князь! – стукнул ладонью по столу Мишка и подмигнул ближникам. – Только зауважает нас за то, что воинский порядок блюдём, как положено, и службу понимаем правильно. Ясно? Выполнять!
Боярыня и воевода с распоряжением боярича согласились, на этом совет и закончился.
А после него навалилось то, о чем Мишка старался не думать все это время, но забыть так и не смог. Юлька…
Мишка ещё в Турове все решил и не переменил бы своего решения, если вдруг получилось бы этот кусок жизни отмотать назад, как пленку. Но решить – одно, а глядеть в ее глаза и знать, что уже не твои они, глаза эти – совсем другое.
И ещё: что-то такое случилось после поездки в монастырь, где три княгини плюс великая волхва выворачивали его мехом внутрь… То ли Нинея его там заворожила, ведьма старая – с нее станется! – то ли монастырский ладан, черт бы его побрал, подействовал и перекрыл канал связи. С чем? А хрен его знает, как назвать! Ратников всегда был атеистом и материалистом и отказываться от своих убеждений не собирался, но после всего, что с ним произошло, не мог отрицать, что есть что-то такое… Непознанное… Не Бог, конечно, сидящий на облаке, а нечто большее, чего пока не мог постигнуть человеческий разум в силу своей природы, как мужчина не может почувствовать и понять женское начало изнутри, ибо иной и по-иному устроен.
Астрал или космос, да хоть карма – называй, как хочешь, главное, оно действует – непостижимо и непредсказуемо, не всегда отчетливо, но действует. Иногда это ощущение так пробивает, что буквально печенкой начинаешь воспринимать прикосновение к твоей душе чего-то незримого. И вот эти невидимые нити оборваны, словно водопад, внезапно застывший в пространстве, как при замершем кадре на мониторе компьютера.
Юлька, ничего ещё не знавшая об этой катастрофе, с сияющими глазами стояла, как и в прошлый раз, недалеко от матери, и так и тянулась к нему навстречу. Почувствовала она что-то? Или показалось? Но в какой-то момент, когда Мишка встретился с ней глазами, между ними словно рухнуло что-то, и встала глухая стеклянная стена, через которую не докричаться и не достучаться. Или он себе это придумал, потому что уже знал про эту стену заранее, а она так и будет биться об нее, не видя и не замечая, пока тоже не узнает.
Юльку долго искать не пришлось: где же быть лекарке, как не в лазарете? Полноценный медосмотр прибывших она, конечно, провести в этот же день не успевала, но осмотреть раненых и устроить Мотьке выволочку за какую-то найденную оплошность ей времени хватило. Более чем достаточно на первый день – и так уже стемнело, а она все ещё хлопотала, привычно переругиваясь с кем-то.
Мишка задержался возле двери, непроизвольно оттягивая тот момент, когда надо будет войти, а потом остаться с ней наедине. И что-то говорить, отвечать на вопросы, самому спрашивать, а думать только о том единственном, что надо сказать. Пока она не услышала случайно. Если уже не услышала.
Толкнул дверь, сердясь на себя за то, что мнется на пороге, как пацан, вошел в ярко освещённую свечами горницу – их для лазарета не жалели – и наткнулся на ее потухший взгляд. Знает!
– Ну, здравствуй, сотник… – Юлькин голос звучал ровно и отстраненно. Всего он ожидал – криков, оскорблений, слез… Хотя, пожалуй нет, от Юльки вряд ли, скорее, гордого молчания – не тот характер, но вот это спокойное «сотник» с хорошо знакомыми Настениными интонациями было уже слишком. Делать ему тут больше нечего, разве что повернуться и уйти. Может, так правильнее, но он не мог сбежать, будто струсил.
– Здравствуй, Юленька…
– Опять под железо дуром подставился? Чего у тебя там? – и снова голос спокойный и деловой, самую малость насмешливый.
– Да нет, обошлось на этот раз.
– Тогда чего не спишь? Отбой уже сыграли… – Юлька пожала плечами и отвернулась, зарывшись в свои торбочки.
Девчонки, Юлькины помощницы, испуганными мышками забились в угол, хмурый Мотька и несколько отроков – постояльцы лазарета – замерли, кто где был, усиленно изображая из себя живые скульптуры и пытаясь слиться с обстановкой, но Мишку сейчас они мало занимали. Чувствуя себя полным дураком, он все-таки попытался… Чего? А и сам не знал, чего.
– Поговорить надо, Юль…
– Не о чем, сотник. Да и некогда мне, – Юлька спокойно и устало взглянула на него и кивнула себе за спину. – Видишь же, дел нынче много. У тебя срочное что? А нет, так иди, отдыхай…
Больше ему тут делать было нечего. Мишка повернулся на каблуках и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Все.
Про змея и его создателя – неведомого рукодельного Кузнечика, который в его отсутствие завелся в крепости, Мишка вспомнил, уже засыпая. Подумал, что завтра непременно надо увидеться с мальчишкой и, наконец, поговорить. Между прочими делами он успел выяснить, что Кузнечик – это тот самый приблудившийся мальчонка, о котором ему докладывали накануне похода.
Тогда разведчики Стерва ночью привели из леса беглеца из-за болота. Христиане – дед с внуком – бежали к единоверцам, но поблизости от крепости напоролись на кабана. Дед погиб, а мальца успели спасти. Мишка, занятый делами по самую маковку, так и не успел с ним поговорить, хотя и собирался, но дело показалось не срочным – куда бы он делся? Да и чего малолетний подмастерье мог знать такого особенного? Выходит, мог все-таки.
Мальчишку на следующий день отвезли к Аристарху, тот его расспросил для порядка и вернул назад, мол, сами с ним возитесь, да и мать сказала, что хочет оставить сироту при крепости – куда его ещё? В холопы – не по-божески, он христианин и сам пришел; выгнать – пропадет, а у них дело всем найдется.
Мишка ничего против не имел, но буквально на следующий день примчался гонец из Ратного с известием о ляхах – тогда и вовсе не до мальца стало. О пареньке он, естественно, за всеми навалившимися после этого событиями благополучно забыл и, если бы не этот самый змей, так бы и не вспомнил, наверное, пока не доложили бы или сам не наткнулся на него в крепости. Но теперь уже точно не забудет – даже с учетом всех нынешних событий, прижившийся за их отсутствие мальчишка требовал к себе пристального внимания.
«Прежде всего, извольте себе заметить, сэр, что никто, кроме самого Журавля, научить ребятишек мастерить этих самых змеев никак не мог. Это всем остальным вы можете сказки про книжную науку и свою невозможную гениальность втирать, но тот факт, что даже самый-распресамый талантище в этом времени ПРИДУМАТЬ такое не способен, вы под лавку ногой не запихнете, чтобы оно жить не мешало.
Не пытаетесь? Вот и правильно. Ни придумать, ни просто повторить виденное издали этот Кузнечик не сумел бы – только перенять у кого-то. Значит, дражайший Сан Саныч не только по пьяни песни поет и про «духов» своим соратникам рассказывает, но ещё и учит детишек змеев делать? От скуки, что ли?
Ни хрена себе поворот, не находите? Не вписывается это в уже сложившийся у вас образ «соседа». Ведь никто из приведенных до сих пор из-за болота ничего такого не то что не умел, но даже не рассказывал ни о чем подобном! Полевед – понятно, его для дела учили, животновод тоже, а змей зачем ему сдался? Да ещё христиане… Он же их там на колы сажает! А кстати, что с полеведом-то? Неужто и он в бунте замешан? Хоть бы дед его сгоряча не пришиб… Ладно, завтра… Все завтра. Гадание на кофейной гуще – не ваш профиль».
Следующее утро оказалось пасмурным и хмурым, темная, предвещавшая снегопад туча до половины закрыла небо, усугубив и без того по-зимнему поздний рассвет, наступивший гораздо позже подъема. Потому караульные на башнях у крепостных ворот не сразу разглядели непонятный темный мохнатый «сугроб» на противоположном берегу, что каким-то чудом образовался за ночь возле самой переправы. А когда разглядели, то срочно послали за Мишкой и дежурным наставником. Пока те поднялись на башню, утренние сумерки ещё немного рассеялись, и наблюдателям окончательно стало понятно, что таинственное явление есть не что иное, как шкура или шуба, накинутая на кучу лапника, под которой к тому же наблюдается некая форма жизни: время от времени она шевелилась и, кажется, даже делала попытки выбраться наружу.
Как раз к тому моменту, когда Мишка с Макаром поднялись на смотровую площадку, эти попытки увенчались успехом: из-под шубы вначале появилась одна нога в сапоге, потом другая – без сапога, в размотавшейся серой портянке, а потом, пятясь задом, на белый свет выполз и сам обитатель этого лежбища – тип взлохмаченный и расхристанный, но обряженный в добротный тулупчик, правда, без шапки и пояса.
– Зюзя! – ахнул один из караульных.
– Нее… – неуверенно возразил второй, – глянь, у него один сапог есть.
– А шапка где?
Впрочем, головной убор после некоторых поисков мужичок вытащил из недр своего «спальника», заботливо расправил и торжественно водрузил на макушку, предварительно горделиво тряхнув головой, после чего попытался подняться на ноги. Караульные расслабились, но не до конца: отсутствие второго сапога их все-таки смущало.
Попытка встать у предполагаемого Зюзи успехом не увенчалась, зато в результате сложных акробатических экзерсисов ему удалось перевернуться лицом к зрителям, с интересом наблюдавшим с крепостной стены за развивающимся представлением, и усесться на задницу. Оставив первоначальное намерение, пришелец решил удовлетвориться этим результатом своей активности, поерзал, устраиваясь поудобнее на месте, и принялся рассматривать открывшийся ему вид на крепость – даже руку козырьком картинно приставил ко лбу.
При отсутствии даже самых примитивных оптических приборов рассмотреть его лицо со стены во всех подробностях возможности не представлялось, определенно можно было сказать только, что это чужак, ибо такие смуглолицые, чернявые с проседью ни среди ратнинцев, ни среди обитателей крепости не встречались. Мишке пришел на ум лишь отец Меркурий, который остался с обозом в селе, но этот «подкидыш» на него даже издали совершенно не походил – хотя бы потому, что имел в наличии обе ноги. Да и одежда, и общий облик неведомого странника никак не соответствовали воинственному священнику.
Между тем пришелец разглядел на стене наблюдавших за ним отроков и Макара, приосанился, вскинул вверх растрепанную бороденку и открыл рот, намереваясь сообщить им наверняка что-то важное, но с первого раза издать достаточно сильный звук, чтобы его расслышали на противоположном берегу, у гостя не получилось. Он замолк, сообразив, что надо включить громкость, прокашлялся, напомнив Мишке докладчика на заседании парткома перед важным выступлением, и, наконец, сподобился:
– Чего вылупились, ироды?! – в голосе звучало искреннее возмущение высокородного пана, которого холопы не спешат вытаскивать из случайно встретившейся ему на дороге канавы, а легкий нездешний акцент указывал, что язык, на котором он сейчас изволит общаться, хоть ему и хорошо знаком, но не родной. – Не видите – християнину плохо?! И побыстрее там, будьте любезны!
– Эт-то ещё что за осел иерихонский на нашу голову? – несмотря на то, что налицо имелась явно нестандартная ситуация, а учитывая все предшествующие события и недавний бунт, относиться к подобному легкомысленно было бы глупо и непредусмотрительно, Мишка с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться, да и Макар прятал ухмылку в усы.
– Пьяный! – подал голос кто-то из караульных. – Или не проспался… – И добавил со смешком: – Точь-в-точь, как Сучок, когда с рыбалки…
– А вдруг он того… Зюзя все-таки?.. Поберечься бы… – снова занудил бдительный отрок.
– Сам ты Зюзя! – возмутился его напарник. – Он же сам сказал, что христианин.
– Христианин? Ну-ка, посмотрим, что это за христианин, – посерьезнел Макар. – Пьян, говорите? Придется его сюда забирать. Сам, похоже, не добредет или в полынью провалится. Опохмелить не обещаю, а мозги прочистим, – он обернулся к сотнику. – Михайла, я сейчас десяток разведчиков за ним вышлю да стрелков на стене поставлю – прикроют.
Операция по водворению в крепость новонайденного христианина прошла без приключений. Разведчики попытались поискать следы на берегу, но дело это было безнадежное изначально: прошедшая накануне конница плотно утоптала снег, а ночью его прихватило ледяной коркой. Отправлять же их на поиски в глубь леса Макар не стал до допроса неизвестного.
Отроки доставили эту неожиданную «находку» в крепость со всем бережением, буквально пронесли до ворот, подхватив под руки, а он и не сопротивлялся, наоборот, сам же просил поспешать. Одет пришелец был очень недешево, хотя все вещи носили заметные следы продолжительной оргии. И тулуп, крытый поверху дорогим синим сукном, и шапка, отороченная куньим мехом, и шерстяные порты в полоску отнюдь не из ряднины – все это наводило на мысли о немалом достатке. Подобное мог позволить себе если не боярин, то богатый купец. К тому же захваченные разведчиками с места «лежки» пожитки тоже тряпьем не выглядели: две искусно выделанные медвежьи шкуры, шелковый красный кушак с кистями и объемная дорожная сума тоже из хорошо выделанной кожи.
Перед воротами этот то ли пленник, то ли гость – делать выводы на этот счет Мишка пока воздержался – остановился, решительно стряхнул поддерживающие его руки отроков, гордо поправил свой тулуп (второй сапог на него натянули ещё на том берегу перед «эвакуацией») и, пошатываясь, но изо всех сил стараясь изобразить достоинство герцога, прибывшего в свой родовой замок после долгого отсутствия, дальше прошествовал самостоятельно.
Из всех стоящих у ворот пришелец в качестве единственного достойного себя собеседника выбрал наставника Макара, что, в общем, было логично: отроки на роль начальства по всем понятиям этого времени никак претендовать не могли. Для того чтобы миновать ворота и оказаться перед наставником, требовалось пройти всего с десяток шагов, но та сложная траектория, по которой двигался гость, позволила ему сделать этот путь минимум раза в два длиннее. Мишка с веселым изумлением наблюдал за теми замысловатыми коленцами, которые выписывали ноги их нежданного гостя в процессе преодоления этого расстояния.
«Ну, какой он там Зюзя, не знаю, но назюзюкался дядя знатно».
Продолжительная прогулка несколько утомила путника, но он мужественно продолжал держаться на ногах, когда, остановившись перед Макаром и окатив его и Мишку хорошо выдержанным перегаром, вопросил светским тоном:
– Я гляжу, неплохую крепость отгрохали… Когда успели? И кто же сей зодчий, позвольте поинтересоваться?
Правда, широкий круговой жест рукой в сторону крепостных стен, которым сей ценитель плотницких талантов Сучка сопровождал свою похвалу, делать ему не следовало, так как это резкое движение едва не привело к катастрофе – пришелец пошатнулся и только чудом сохранил вертикальное положение. Утвердившись на ногах, иностранный гость – при ближайшем рассмотрении у Мишки почти не осталось сомнений, что перед ними грек, – перешел к вопросу, который волновал его сейчас более всего:
– Я полагаю, постройку обмыть надо? – И вдруг облегченно выдохнул и даже легонько стукнул себя ладонью по лбу с видом человека, который нашел, наконец, решение сложной головоломки. – А-а-а, так это у вас сегодня наливают? То-то Медведь ещё говорил… А, кстати, где Медведь? Спит? Будите! Я пришел!
«Классика, блин! “Сова, отворяй! Медведь пришел!”» – машинально прокомментировал про себя Мишка набирающий обороты балаган, кусая губы, чтобы сохранить хотя бы видимость серьезности.
Вокруг уже собралась умеренная толпа зрителей. Разведчики, доставившие это сокровище, выглядели как рыбаки, которые добыли редкий экземпляр говорящей рыбы и теперь демонстрировали его восхищенным ценителям; Макар же рассматривал пришельца, как кот, с которым пойманная мышь мало того что внезапно начала разговаривать человеческим голосом, так ещё и потребовала адвоката. Впрочем, при последних словах он резко посерьезнел и решительно прервал представление, обернувшись к разведчикам.
– Тащите-ка его… – Макар задумался, соображая, где лучше всего допросить пленника, и посмотрел на Мишку. – Михайла, не обессудь, но я в твоей светлице в тереме с ним побеседую, – не спросил, а скорее сообщил он. – Там удобнее всего…
И, не дожидаясь Мишкиного разрешения, кивнул отрокам:
– Вон, в ка… в кабинет к бояричу его. Нечего тут…
«Твою ж мать! Это что тут происходит, позвольте вас спросить, господин сотник? Макар никогда не лез выше головы, а тут он незатейливо норовит вас из вашего же кабинета плечом выставить? С чего бы? Отвык, пока вас не было, что ли? И ведь спорить сейчас не станешь при всех… Ну, положим, фиг он угадал, но придется и тут свое право доказывать и все по местам расставлять, тудыть его! Как же надоели все эти танцы с бубнами… Ну да ладно, Макар – не Егор, и даже не дядюшка, разберемся…»
Впрочем, додумать свою мысль Мишка не успел, да и разведчики выполнить указания наставника – тоже. Всю мизансцену им поломал радостный мальчишеский вопль:
– Фифан! Дядька Макар, не надо его в темницу, это ж Фифан!
По крепостному двору вприпрыжку мчался какой-то незнакомый Мишке темноволосый мальчонка без шапки и в наспех накинутом на плечи тулупчике, с виду ровесник Сеньки. Проскочив мимо зрителей, он подлетел к пришельцу и радостно повторил:
– Фифан! Ты тоже к нам, да? У-у-у-у, ну и правильно, только тут строго – заарестовать могут… Хорошо, я тебя увидел! – и он опять обернулся к Макару. – Это же Фифан! – причем сказано это было с таким выражением, словно иных пояснений и не требовалось.
– Тимка, не лезь! – Мальчонку сзади за тулуп ухватила Верка Говоруха, которая материализовалась в толпе зевак одной из первых и уже несколько минут вовсю наслаждалась происходящим, а теперь пыталась отправить невесть откуда взявшегося мальчонку себе за спину, но тот упрямо мотнул головой.
– Мам Вер! Ну это ж Фифан!
«Это ещё что за явление, прости Господи? Тимка… Ах да, это тот самый змеевед и змеедел Тимка-Кузнечик, надо полагать… Стоп! А Верка тут при чем? Какая мама, мать их так?! Да что тут происходит?! Или я уже повторяюсь?»
На этом феерия не закончилась. Макар сурово зыркнул на мальчишку и, кажется, собрался его шугануть, но тут взял слово Тимкин подзащитный.
– Не Фифан, а Феофан, юноша! – с достоинством проговорил он, гордо оглядел присутствующих пока ещё мутным взглядом и сообщил: – Фе-о-фан, попрошу запомнить!
– Феофан Грек? – брякнул Мишка прежде, чем успел остановиться.
– Да что вы все заладили – грек да грек! Кстати, откуда вы знаете про грека? Хотя ясно, Журавль отметился. Тоже мне, зубоскал.
«Это что же я пропустил-то? И кто у нас следующий? Эль-Греко или Айвазовский, с передвижниками на подтанцовке? Не-е, похоже, Босх».
Пытаясь хоть как-то собрать в кучу разбегающиеся тараканами мысли, Мишка потряс головой. Прежде всего требовалось решить ряд вопросов: каким попутным ветром занесло к ним это греческое чудо и откуда? Причем тут медведь и сова? Или нет, сова потом сама пришла… И вообще, не является ли все это коллективной галлюцинацией с особо тяжелыми последствиями в результате диверсионной деятельности обиженной Юльки, добавившей Плаве в котел грибочков, или его персональным сном после потрясения основ мироздания вчерашним полетом змея над крепостью?
Мелькнула даже дурная мысль, а не случился ли какой сбой программы у дражайшего Максима Леонидовича в результате перехода количества в качество его экспериментов с переброской попаданцев во времени и пространстве, вследствие чего какое-нибудь подпространство начало сворачиваться в ужасе от содеянного? Впрочем, эту мысль из головы он выкинул сразу по причине не столько ее бредовости, сколько бесполезности в данной ситуации, а также собственной некомпетентности в теории физики переносов, и, как следствие, отсутствия у него данных для любых предположений в этой области.
Феофан-грек тем временем чуточку церемонно поклонился перед аудиторией и вдруг вытаращился на Тимку, словно только что его заметил.
– Тимофей?! Ты? Нашелся! А Медведь уже знает? Там же… Мирон ищет! Сказал – всех на кол, если боярыча не найдут… Кха-кха… Ой…
Он закашлялся, суматошно повозил руками по застежкам тулупа, не глядя на мальчонку, и вдруг махнул рукой:
– Да чего уж теперь! Все уже знают… Ты где шататься изволил, боярыч?
– Че-го?! – Макар поперхнулся и замер с поднятой рукой, Тимка, приоткрыв рот, захлопал глазами, с искренним недоумением уставившись на своего знакомца, стоявшие вокруг зрители, включая разведчиков и отроков из караула, тоже обалдело пялились на участников сцены.
Мишка вдруг понял, что вспоминает в мельчайших нюансах и подробностях давно, казалось, забытую речь их старшины Барбашова, произнесенную тем в каптерке после того, как свалившаяся снегом на голову комиссия из штаба округа, войдя в казарму, попала на генеральную репетицию тремя пьяными, за-ради раскрепощения творческого начала, дембелями танца маленьких лебедей. При этом из обмундирования на героях сцены имелись только сапоги и казенные наволочки, изображавшие балетные пачки. Поскольку Ратников, как пристало мальчику из хорошей ленинградской семьи, посещал в детстве балетную студию, то он закономерно оказался в этом трио центральной «лебедью», и речь предназначалась во многом ему.
Тогда, да и вообще по жизни, он наслушался подобных филологических откровений во множестве, но именно старшина запомнился тем, что умудрился, не умолкая в течение получаса, ни разу не повториться и не произнести ни одного цензурного слова, кроме междометий.
Впрочем, тишина долго не продержалась. Верка, которая так и стояла возле Тимки, видимо, интерпретировала услышанное по-своему, а посему решительно задвинула мальчишку себе за спину и поперла грудью на Феофана.
– Ты чего несешь, лягух болотный? Грек он… Видали мы таких греков!
Но ее атака имела несколько неожиданные последствия. Пришелец, обнаружив напротив себя разъяренную бабу, вместо того чтобы испугаться ее напора, восторженно распахнул глаза, оценив по достоинству стати Тимкиной защитницы.
– Ух ты какая! – причмокнул он, с откровенным одобрением окинув взглядом ладную фигуру Макаровой жены, и поинтересовался: – Это ж кто такая? Тимофей, представь!
– Мама Вера это! – гордо сообщил Тимка, выбираясь из-за Веркиной спины, и похвастался: – У меня теперь матушка есть!
– Матушка? Тогда другое дело, раз матушка…
Грек икнул, испуганно закрыл рот рукой и ещё раз, уже совсем иначе, оглядел обалдевшую от такой наглости Верку. В не до конца проясненных мозгах что-то переклинило, и Феофан, поправив сползшую на ухо шапку, вдруг отвесил Верке поясной поклон:
– Прости уж меня… – Подумал и добавил прочувствованно: – Матушка-боярыня. Не знал…
Он выпрямился, вздохнул и печально посетовал:
– Вот оно как, значит…
Верка замерла с открытым ртом – впервые, наверное, за всю жизнь у Говорухи не нашлось что ответить, только глаза выдавали усиленную работу мысли. Наконец она беспомощно развела руками и обратилась за помощью к мужу.
– Макар? Да что же это деется-то?!
Мишка понял, что пора брать дело в свои руки.
– Так, циркус прекратить! Караульные, почему не на посту? Этого, – кивнул он разведчикам на продолжавшего что-то мучительно соображать грека, до которого только-только стало доходить, что попал он не совсем туда, куда собирался, – этого тащите пока в терем – найдите горницу свободную недалеко от моего кабинета. Там разберемся, – и тут встретился глазами с Андреем.
Немой, незаметно появившийся неведомо откуда – при начале представления его рядом не было – сейчас стоял рядом с Тимкой, по-хозяйски положив руку мальчишке на плечо. Мишке он кивнул одобрительно и подтвердил его последние слова, обращенные к присутствующим, таким взглядом, что все собравшиеся у ворот зрители явственно обозначили потерю интереса к происходящему и стремительно рассосались по своим делам. Остались на месте только Макар, Верка, Андрей, выглядывающая из-за его плеча Арина и сам герой торжества – Кузнечик. Феофана, безуспешно пытавшегося ещё что-то сказать, вспомнившие свои обязанности конвоиры уже волокли к терему.
Мишка посмотрел на Тимку. Тот в ответ выжидающе уставился на сотника широко распахнутыми темными глазищами с длинными, почти девичьими ресницами и плохо скрытым пацанячьим любопытством. Малец как малец. Разве что слегка смуглявее, чем остальные, да скулы намекали на некоторую примесь восточных кровей. И вихры темные. Не черноволосый, скорее, темный шатен, если Мишка не ошибался в названии масти.
– Ты чего без шапки-то бегаешь?
– Так торопился я… – Тимка смущенно шмыгнул носом. – Меня Сенька там послал… А тут вижу – Фифан.
Неожиданно Немой, привычно замерший памятником самому себе, отмер, полез за пазуху, вытащил оттуда шапку и нахлобучил ее на голову мальца.
– Спасибо, дядька Андрей! – поблагодарил его Тимка и снова повернулся к Мишке. – Ну так не мог же я мимо, раз Фифан…
– Ага, не мог, – усмехнулся Мишка. – Так что, ты, оказывается, тоже боярич?
– Наверное… – Тимка неуверенно пожал плечами. – Фифан говорит…
– Что значит, Фифан говорит? – от общего идиотизма происходящего Мишка уже не знал, морочит им голову мальчишка или и вправду не знает.
– Ну, вообще-то мой отец дядьке Журавлю родич, – Тимка почесал нос и вздохнул. – Пока не пропал, за него сколько раз оставался. Но он себя боярином звать не велел, говорил: я – Мастер, это никаким боярством не дается… Вот его и не звали…
Тимка ещё подумал и добавил:
– А бояричем и Юрку никто не зовет.
– Какого Юрку?
– Так сына же дядьки Журавля! – удивился Кузнечик Мишкиной непонятливости. – Но он калеченый, из дома редко выходит.
– А дядьку Журавля ты бы, как и грека, спасать кинулся?
– Так я ж и не… – и замолчал, встретившись с Мишкиным взглядом. Оглянулся на Андрея, потом на Макара, в поисках защиты, но потом решительно вздохнул и признался:
– Ага… Только он бы сюда не прибежал. Мирон его сам боится.
– А грек, значит, боится Мирона?
– Наверное… Мирона все боятся. Кроме Медведя. А грек – он свой! Он хороший и учил нас всему! Ты не гляди, что пьяный – он все-все знает. Даже чего дед не знал…
– А что ж дядька Журавль вас с дедом не защитил, раз вы в побег пошли?
– Так нету его! Как уехал, так, наверное, и не вернулся, раз Фифан сказал, что Мирон нас с дедом ищет… – Тимка снова вздохнул. – Деда говорил, боярин приедет – Мирона точно убьет.
– Значит, Фифан свой, говоришь?
Мальчишка поспешно кивнул.
– Змея он тебя делать научил?
– Не… Папка. Фифан сам удивлялся, когда запустили первый раз, – ухмыльнулся во весь рот Тимка. – Мы с пацанами в слободе часто запускали. Разных. А что образ – это уже тут боярыня Анна велела намалевать. Там волхв изругался бы… И боярыня звать змеем не велела, раз образ христианский, – не пожаловался, а скорее проинформировал он. – А что? Понравилось? Это мы все делали… Для вас…
– Мирон – волхв?
– Да не… – мальчишка скривился. – Мирон с боярином. А волхв – так. Он сам по себе. Да и не боится его никто – он в слободу только по кузнечным делам приходит, когда пускают. Просто кричит много. А грек с ним спорит…
– Грек христианин?
– Ну да… И волхва он как-то раз вообще побил.
– А Мирон?
– Да кто его знает! – задумался Тимка. – Крест нательный ему дед делал, а потом ругался, что он его надевает только когда с боярином куда едет, а сам с волхвом на их праздники в храм ходит, Сварога славить.
– А вы ходили?
– На праздники – нет. Но в храме работали. Дед потом поститься велел и молился.
– А отец Моисей у вас бывал?
– Это священник, что ль? Не-а… Я про него и не знал – тут уже сказали, что есть у нас там такой. Он к нам не ходил, в слободу только своих мастеров пускают или по делу кто. И слободским без охраны не выйти. Мы сами молитвы читали, – пояснил он и, не удержавшись, похвастался. – А зато меня здесь крестили! И теперь дядька Макар и тетка Арина у меня крестные!
Теперь Мишке стал немного понятнее интерес Андрея к отроку, да и с «мамой Верой» прояснилось.
«Усыновили Макар с Веркой, значит, сироту, у них-то одна дочь. Логично… Блин, а ведь придется им теперь боярство давать! И не отвертишься… Стоп, сэр! Но это выходит, они теперь и ваши родичи? И Макар с Веркой, и боярич этот новоявленный, который Журавлю родня… М-да-а… По-сравнению со всеми остальными новостями, это уже пустяки между делом.
Ну что ж, сэр, должен признать, увертюра впечатлила. Пошли слушать арию».
Предчувствия Ратникова не обманули: подтверждение этому он получил немедленно в качестве ответа на свой же следующий вопрос:
– Не выйти, говоришь? Так вы же с дедом вышли? И грек.
– Нас дядька Медведь провел. И Фифана он тоже, видать… – Тимка почесал в затылке. – Иначе бы никак…
– А Медведь?
– Что Медведь?
– Он кто?
– А он у лешаков главный. С ним дядька Аристарх говорил…
«Какие ещё лешаки?!»
Мишка посмотрел на Андрея, стоявшего рядом с мальчишкой. Немой утвердительно коротко прикрыл глаза, а потом показал взглядом на Макара. Наставник до этого момента внимательно наблюдал за происходящим, но не вмешивался, только слушал разговор молодого сотника со своим крестником и, похоже, что-то решал про себя. В ответ на вопросительный взгляд Мишки кивнул утвердительно.
– Все так, Михайла. Только негоже тут разговаривать. Пойдём в терем, – и повернулся к Верке с Ариной. – Чего смотрите? Тимку никто не обидит – идите себе…
Верка было открыла рот, но ее опередила Арина.
– Так и не было нас тут, Макар, – спокойно сообщила она. – Мы с Верой о своих делах говорили, недосуг нам слушать, что и где… – и, подхватив подругу за рукав, потянула ее прочь. Верка, против обыкновения, так и не издав ни звука, пару раз открыла и тут же закрыла рот, кивнула Макару и поспешила за Ариной.
Мишка снова посмотрел на Тимку.
– Выручить своего грека хочешь?
– А чего его выручать… – попробовал было тот непонимающе захлопать глазищами и сделать невинно-наивную физиономию, но Мишка смотрел серьезно – прямо в глаза.
– Так хочешь или нет?
– Хочу… – вздохнул Тимка, признавая свое «поражение» и кивнул уже по-деловому. – Чего делать надо?
– Пока ничего. Пока ты все правильно делаешь. А на будущее – хитрить не надо, сразу говори, если что. А где надо схитрить – я тебе сам скажу. Понял?
То, что Тимка не стал упираться и оправдываться – мол, я и не думал – а просто снова кивнул, Мишка оценил и продолжил:
– Тогда так. Я сейчас с наставниками поговорю, а ты нас подождешь, возле моего кабинета. Потом вместе с твоим Феофаном и побеседуем. Понял?
Мальчишка вытянулся, демонстрируя, что время, проведенное в крепости, он зря не терял, и бодро отрапортовал:
– Так точно, господин сотник! Ждать у кабинета, пока не позовешь с Фифаном говорить!
– …Да пойми ты, Михайла! Не могу я тебе всего сказать! – Макар досадливо поморщился, чем-то напомнив Мишке Егора во время их памятного разговора перед освобождением княгини, когда десятник его так гениально развел, заставив взять на себя ответственность за операцию. Вот только Макар сейчас, похоже, не играл.
– Тимка сразу ко мне попал. Только потому Аристарх меня к этому делу и пристроил, мальца оберегать и присмотреть за ним. И не знаю я всего, о чем староста с Медведем договаривался – без меня они встречались. Тимка мой крестник, вот за него отвечаю и перед Богом, и перед людьми, ну так от этого и не отказываюсь. Точно тебе скажу – про боярство он не врет. И правда, видать, не знал или не думал, иначе уже проговорился бы…
Макар задумчиво покрутил головой:
– Удивительно, конечно, как о таком можно не знать, но там у них все не по-людски устроено, в слободе этой. Видать, не велено говорить и все. Кто его знает, от кого этих мальцов берегли… Мож, и не говорили ему нарочно. И учили его не на боярича, а на мастера, но тоже как-то наособицу. Сколь живу – нигде такого не видел. Вроде и ремесленник, а не простой. Нам с Аристархом сразу в глаза бросилось, что он не как все: блаженным его не назовешь, однако все равно как не от мира сего. Тебе рассказать тогда так и не успели – мы с ним в тот день поздно в крепость вернулись, а наутро вы в Ратное ушли, а потом на ляхов. Почему Аристарх не сказал, так это ты не у него – у деда спрашивай, с сотником обо всем говорено. Не про Тимку, конечно – про Медведя. Аристарх с ним встретился после того, как вы ляхов побили и к Княжьему Погосту пошли, а сотня ещё в селе задержалась…
Мишка слушал и охреневал, хотя до того казалось, что уже и так охренел – дальше некуда. Выяснилось, что очень даже есть куда.
Теперь, наконец, стало понятно, почему дед, прекрасно зная про разворошенное осиное гнездо за болотом, увел в поход и сотню, и Младшую стражу. Похоже, Аристарх от этого самого Медведя привез какие-то гарантии. И что? Гарантии, выходит, не сработали? Бунт-то из-за болота кто-то поддерживал. Или, напротив, сработали? По всему получалось, что староста откуда-то заранее узнал, где встречать подмогу, которая шла к мятежникам из-за болота. Там и устроил засаду. Потому и не дошли вои, посланные на помощь бунтовщикам, – всех положили.
Да и бунт мог обернуться худшими последствиями, если бы староста перед этим не услал холопов от семей из Ратного, на лесозаготовки. Собственно, если бы на выселках не загорелось, могло бы все и обойтись, потому как после возвращения сотни тем более никто бы не решился бунтовать, но не повезло. И тут уже Аристарх неповинен – не мог он разорваться. Оттягивал, как мог, но чуть-чуть не дождался.
Бабам в Ратном, конечно, и так досталось, но им и поспешившим на выручку отрокам и девкам из крепости пришлось иметь дело только с холопами, вооруженными кто чем придется. Толпа – не войско. А если бы и впрямь подоспели те три десятка воев, которых побили в лесу староста с мужами, что могли держать в руках оружие, да с воинскими учениками – тогда кранты Ратному. Среди бунтующих набралось всего несколько воинов, так и то они едва-едва ворота не высадили – хорошо, Сучок со своими подоспел.
Эпическая, без преуменьшения, история про оборону Ратного плотницкой артелью впечатляла. И, что уж там – вселяла надежду: нет, зря иной раз Мишка грешил на своих нынешних современников, мол, дальше своей задницы не видят. И такое, конечно, случалось, и, скорее всего, до того времени, когда понятия «Родина» и «Отечество» удастся сделать тут такими же значимыми и святыми, какими они были для него самого, он не доживет, а все же… Сучок-то на смерть пошел. Живота не пожалел за други своя – без всяких скидок и дурацких ухмылок.
«Признайте, сэр, что плотники в этом бою проявили не просто отвагу, а настоящий героизм. В бой они кинулись почти гарантированно без единого шанса выжить. Мужики неглупые, битые и то, что происходило там, видели: против них озверевшая толпа, а они с одними плотницкими топорами и без брони, даже самой непутящей. Что из крепости уже идет подмога, они не подозревали и все-таки не отступились. Могли ведь сторонкой-сторонкой и отойти хоть в крепость, хоть в лес и там пересидеть, пока все закончится. В крайнем случае, подались бы до Княжьего Погоста, мол, убежали со страху – их бы и не упрекнул потом никто. Закупы, а защищали село, в которое их сослали за долги. Значит, и они тут своими стали, и Ратное для них больше не чужое. Сучок – скандалист и пакостник, каких поискать, и тем не менее…»
Впрочем, пока что требовалось решить насущные вопросы. По всему выходило, что перед самым походом дед санкционировал переговоры старосты с неведомым Медведем – командиром лешаков, как сказал Тимка. Надо думать – тех самых «пятнистых». Как и почему приближенный Журавля вдруг сам пошел на такой контакт, да ещё и привел в крепость боярича Кузнечика, до чего они с Аристархом договорились, и что вообще произошло в Жури, знал только сам староста, который сейчас лежал без памяти. А Макар не решался без его благословения выдать Мишке допуск к информации с грифом «Совершенно секретно».
«А ведь герр бургомистр у нас, похоже, ведает не только хозяйственными делами общины. Когда сотня уходит в поход, невозможно охранять богатое село, оставаясь с женщинами и пацанами, в окружении недружелюбных соседей, и при этом не стать разведчиком, контрразведчиком и дипломатом в одном флаконе. Иначе на месте Ратного давно бы головешки травой порастали. Этакое КГБ Ратного в одном лице. Тайный приказ, если угодно подыскать более близкую данному времени терминологию.
Похоже сэр, вас снова ткнули носом в новое откровение о структуре сотни. Интересно, как много открытий чудных вам ещё предстоит сделать по мере повышения своего статуса? А вы чего хотели, собственно? Сами могли бы догадаться, что зеленому лейтенанту, каким вы пока что являетесь в глазах деда, несмотря на все его на вас надежды, никто не станет раскрывать всего. Ратное – это гарнизон на осадном положении со всеми отсюда вытекающими, и никто не отменял введенное сто лет назад чрезвычайное положение в варианте двенадцатого века.
Сотня просто не выжила бы эти сто лет, если бы не озаботилась подобной структурой. И, похоже, в эти дела старосты сотник без особой нужды не лезет, а получает только необходимую ему информацию.
…Елки-палки, а такой ли уж неожиданностью на самом деле оказалась Журь для лорда Корнея, не говоря уж про самого Аристарха? И поход этот за болото – такой ли уж экспромт? Ладно, с этим разберемся по мере поступления информации, сейчас надо разбираться с конкретной ситуацией…»
– К сотнику надо! Пусть он и решает.
«Приехали, сэр… Думайте быстро, как выкрутиться! Пока лорд Корней свой ход не сделал, посвящать Макара в тонкости ваших взаимоотношений с дедом уж очень не хочется, да ещё вопрос, как он тогда среагирует… Ладно, попробуем зайти с другой стороны».
– И что ты воеводе собираешься докладывать? Грека-то Медведь именно сюда доставил, а не в Ратное. Медведь знает, что Аристарх тебя к Тимке приставил?
– Знает, – кивнул Макар.
– Значит, ему надо встретиться. И, видимо, срочно. Случилось там что-то, если он грека вот так, нежданным подарком, к нам притащил. Аристарх сейчас без памяти лежит, наверняка Медведю и это известно. Кто-то ещё в Ратном в эти дела посвящен?
– Кроме сотника разве что Егор, – Макар задумчиво почесал в бороде. – Их десяток прикрывал Аристарха с Тимкой, когда он с Медведем договаривался.
«Кхе, как изволит выражаться лорд Корней, все любопытственнее и любопытственнее, не находите, сэр? Опять Егор и его команда. Чем дальше в лес, тем толще партизаны… Вы же сами мужиков в спецназеры определили, так чему удивляетесь? Макар воин опытный, но общевойсковик, если на наши деньги, с делами Тайного приказа раньше, похоже, вот так непосредственно не сталкивался, хотя и в доверии у старосты. А вот Егоров десяток – другое дело. Логично, что они приписаны к соответствующему ведомству и если Аристарху не подчиняются напрямую, то переходят в его распоряжение для подобных операций.
А не староста ли поручил Егору за вами в походе приглядывать? Ну, помимо того, что дед… Хотя, вероятно, тут мы имеем полное непротивление сторон, так сказать. Тем проще…»
– А ведь Егоров десяток воевода в походе к нам приставил. С ними мы и из Турова вернулись, – прищурился Мишка. – Не Алексея или Глеба, а Егора. Я же не только сотник и боярич, но и Окормля. Вот оно что… – протянул он задумчиво, словно рассуждал сам с собой. – Егор не столько боярича оберегал, сколько Окормлю наставлял…Теперь многое ясно стало.
То, что перед походом Аристарх мне ничего не сказал – понятно, нужды не было, раз уходили; в походе не про то думать надо, а вот сейчас… Сам посуди: Туробой ранен, Егор был с нами в походе и обо всем, что у вас тут в наше отсутствие происходило, тоже понятия не имеет. Кроме того, все, что в крепости случилось или может случиться – мое дело. Я теперь за все отвечаю не только перед воеводой, но перед князем, как его сотник. Так что, дядька Макар, пока, кроме тебя, некому меня дальше учить.
«Вот, теперь у Макара два выхода: или принять на себя ответственность РЕШАТЬ или спрятаться за железобетонную отмазку всех времен и народов – «не велено». В первом случае сделать заявку как бы не на боярство, с учетом статуса его приемыша, а во втором – расписаться в отсутствии претензий на что-либо большее, чем место рядового наставника, руководствующегося старой солдатской премудростью: подальше от начальства – поближе к кухне; тепло, светло, сытно, а от мух и отмахнуться не в лом. Ну, давай, Макар, не подведи! Не дурак же – дурак к Аристарху в доверие не попал бы. Решать надо, причем здесь и сейчас – воеводу ждать некогда, у нас тут перрон отходит – держи вагон…»
– Тебя, пожалуй, научишь! – Макар, судя по всему, с трудом сдержался, чтобы не выругаться. – Меня самого кто бы раньше научил! Надо с греком вначале поговорить, может, и выясним, с какого перепуга его сюда, как порося в мешке, притащили да нам подбросили. А там и решать будем.
– Грек Тимофею вроде как не чужой, – кивнул Мишка. – Он его когда увидел, в самом деле обрадовался, как родному. Пьяный-пьяный, а тут трезветь начал. Думаю, пусть он поговорит с мальцом, пока не до конца в себя пришел, а мы с тобой послушаем. Медведь же его к нам не просто так прислал…
Грек и правда уже почти протрезвел, но зато теперь маялся жестоким похмельем, судя по бледной физиономии и тому, как зябко он кутался в свой тулупчик, несмотря на жарко натопленную с утра печь.
«Сколько же он пил-то, если не заметил, как его через болото тащили, и вообще не помнит дорогу? Черт, и налить ему сейчас нельзя, а надо бы – как бы его белочка не стеганула – тогда расспрашивать и вовсе некого станет. Интересно, Юлька с таким явлением, как алкогольная абстиненция, справится? Ладно, будем надеяться, продержится с полчаса, а потом и нальем – не звери же…»
К счастью, пока что симптомов помутнения рассудка у Феофана не проявлялось. Напротив, он оглядел присутствующих настороженно и изучающе. Когда разведчики, повинуясь Мишкиному приказу, вышли за дверь, Феофан дернулся то ли поклониться, то ли подойти к столу, где сидел Мишка с наставниками, но передумал, нарвавшись на взгляд Немого, и замер на месте. В его нынешнем состоянии любые резкие движения наверняка причиняли немалые мучения: Ратников пару раз в жизни имел опыт подобного погружения в эту нирвану и хорошо помнил ощущения, когда обстоятельства из нее резко выдергивают. А в данном случае обстоятельства сами по себе любого закоренелого трезвенника-язвенника заставили бы вспомнить о выпивке.
Хотя при взгляде на Андрея Феофана заметно передернуло, присутствие Тимки немного выправило ситуацию – взглянув на него, грек не то чтобы расслабился, но как-то успокоился и взял себя в руки. И, оправдывая Мишкину надежду, что с мальчишкой он станет разговорчивее, обратился к Кузнечику:
– Так, значит, вот куда вы с дедом подались… А сам-то Гордей где? Небось, в мастерской?
Тимка сник, словно с разбега нарвавшись на неожиданное препятствие, и опустил голову.
– Нету деды… Кабан его в лесу задрал, – шмыгнул он носом. – Меня разведчики спасли…
– Вот оно как… – Феофан тяжело вздохнул, вытер лоб, поклонился присутствующим и машинально пошарил рукой у себя на поясе, потом поднял взгляд на Макара, видимо, выбрав его в качестве главного:
– Благослови вас Господи за Тимофея нашего, что пропасть ему не дали! – Мишка почувствовал, что грек их сейчас благодарит за спасение не боярича, а конкретно вот этого вихрастого пацаненка. – А Гордей… Стало быть, судьба… Помянуть бы? – в голосе грека не слышалось и тени просительного заискивания – скорее просьба уважить погибшего. – У меня при себе сумка была, там фляга. С кальвадосом. Прикажи принести, мил человек, уважь… Гордей того стоил. Мастер был от Бога… – и опять Феофан не лукавил, говорил искренне. Похоже, смерть Тимкиного деда его огорчила настолько, что он на какое-то время забыл опасаться за свою дальнейшую судьбу.
– Эта? – Мишка пододвинул к себе лежавшую на лавке сумку грека, которую вместе с его остальными вещами разведчики принесли в кабинет перед началом разговора. Собственно, кроме фляги да нехитрой закуски в виде луковицы и куска сала с хлебом, завернутых в чистую тряпицу, ничего интересного в вещах Феофана не нашлось, что укрепило Мишкины подозрения – эвакуация проводилась спонтанно и в спешке. Про это он и спросил, доставая кружки, пока грек, приняв из его рук свое сокровище, вытаскивал пробку:
– Гляжу, в дорогу-то наспех собирался? Что так? – и кивнул Тимке. – Пододвинь скамеечку дядьке Феофану – вон у стены стоит.
Мальчишка кинулся выполнять указание, а грек горестно махнул рукой.
– Так разве ж я собирался? К виноделу новому собирался, было дело, с собой десяток кувшинов взял, но мы их, кажется, там и того… – сокрушенно развел он руками.
Подумал ещё и с надеждой поглядел на Макара:
– А может, и не того? Может, послать туда, а? Не должно быть, чтоб мы вдвоем столько… Охране-то из бочонка наливали. Или Медведя попросить, чтоб послал.
– Может, и пошлем, – хмыкнул Мишка и кивнул на расставленные кружки. – Наливай, помянем мастера.
Феофан с некоторым сомнением посмотрел на Мишку, потом покосился на Макара и осторожно спросил:
– А не рано ли, юноша? Сие питие крепкое зело.
– Знаю. А потому мне чуть плесни, только ради уважения. Да и себе много не наливай – разговор-то мы только начали. А вот Тимофею и впрямь рано. Молитвой деда помянет.
Мишка, все это время не упускавший из внимания мальчонку, с одобрением отметил, что Тимка готов всячески защищать и опекать своего Фифана. Вот и сейчас он только шмыгнул носом и перекрестился, но смолчал и остался стоять за плечом грека.
Выпили молча. Феофану заметно полегчало, во всяком случае, лицо приобрело некоторый румянец, а взгляд – ясность. Зажевав куском сала живительный глоток, он с тоской посмотрел на флягу, но от дальнейшего лечения воздержался.
– Да-а… Строго тут у вас поставлено, – обернувшись к Тимке, он притянул его за плечи к себе поближе. – Я сразу так и понял, когда вы с дедом пропали, что без Медведя не обошлось, и Мирон тоже, похоже, уже догадывается… – вздохнул он. – Правда, обвинять впрямую не решается, но лютует сильно, а дней десять последних и вовсе мечется.
– Из-за этого тебя Медведь сюда привел, да?
Тимка осторожно потерся щекой о плечо грека и убежденно добавил:
– Тут тебя Мирон не достанет! А теперь и подавно! Тут охрана знаешь какая?
– Да уж вижу, что охрана, – серьезно кивнул грек. – Это из-за тебя, что ли?
– Не, – помотал головой Тимка. – Тут вообще так. Это потому что крепость воинская.
– Что крепость, я вижу… Только чего сия крепость охраняет? У нас понятно – слободу, – задумчиво проговорил он, рассуждая сам с собой. – Боярина нашего тоже охраняют. Так он боярин, ему положено. А тут кого?
– Так вот же боярич! – Тимка указал на Мишку. – Сотник наш. Он тут самый главный!
– Главный?
Грек перевел взгляд на молодого сотника, потом поглядел на Макара. Осторожно покосился в сторону Немого, подумал с минуту-другую о чем-то и, наконец, спросил:
– Так это ты, юноша, тут такой… э-э… режимный объект устроил? И кабинет этот – он осторожно обвел рукой вокруг себя, – тоже твой? Кто же тебя научил сему?
«Интересно, откуда он таких словечек нахватался? Вернее, на что ссылался их боярин, когда вводил им этот новояз? Вы на покойного отца Михаила и его книги киваете, а тут знания не христианские… Впрочем, а кто сказал, что они языческие? Знания – они знания и есть, сиречь наследие от древних. Аристотель тоже не христианин, однако же признается за авторитет. Но ловок, шельма, норовит повернуть разговор так, чтобы не мы ему, а он нам вопросы задавал. Ну уж нет, обобьется. А светскую беседу и мы вести умеем…»
– Было кому учить, – кивнул Мишка и усмехнулся уголком рта. – Впрочем, хороших учителей много не бывает, если желание учиться есть. На том стоим и стоять будем. Только ты сам сказал, охрана положена боярину, а у вас Слободу охраняют. И что в той вашей слободе такого, что ее охранять требуется не хуже боярина?
– Коли учен, то, может быть, и слово такое слышал – «тайна коммерческая»? – прищурился Феофан. – Вот она и есть.
«Тайна-то тайна. Только вот коммерческая ли? У Журавля на лице следы, по описанию похожие на пороховые. За болотом мы на огнестрел, слава тебе Господи, не нарвались, и никто из пленных ни о чем подобном даже не заикался, но такую тайну как раз в слободе и беречь. Тимка говорил, что грек ученый, а эта публика сейчас не может не знаться с алхимией. Чем черт не шутит? Узнать-то надо…»
– Коммерческая, говоришь? То есть торгуете и технологии от конкурентов таите? – быстро спросил Мишка, с удовлетворением констатируя, что слово «технологии» у Феофана недоумения не вызвало. – А порох тоже на продажу делаете или для себя только?
– Да какая продажа! – поморщился грек. – Всего-то и удалось сделать горшочек маленький. Пыхает хорошо, но и что с того? Его ещё надо довезти до того места, где им пыхать. А как, если он у тебя в руках полыхнуть пытается. Только и получилось, что дверь в курятнике разнесло. А все от излишней поспешности – боярину хотели угодить, видишь ли! Говорил я – рассчитать надо… Баб напугали, петуха пришибло, куры нестись перестали, да черт бы с ними – порох зря извели! А его делать дорого: сколько трудов да трат даром, теперь все снова…
Он вдруг запнулся на полуслове и застыл с открытым ртом, потрясенно уставившись на Мишку. Подумал немного, икнул и осторожно поинтересовался:
– Про порох тебе кто рассказал? – строго посмотрел на Тимку. – Тимофей, ты? А сам откуда знаешь? Неужели до моей лаборатории добрались? Сколько раз говорил – туда носа не совать! Без головы остаться можно…
– Не, нам тогда подсмотреть не получилось.
Тимка, вероятно, впервые слышал эти подробности и сейчас, несмотря на всю серьезность момента, наслаждался своей причастностью к тайне. И тут же попытался добыть ещё кусочек интересующих его сведений:
– Так это от пороха в тот раз так бумкнуло? Мы только слышали, что ворота над речкой летали и петух на ту сторону плыть собрался, а от чего – не знали. А такой бабах был! – не сдержал мальчишка своего восторга. – И ворота в щепу, они, правда, старые совсем были, а все равно здорово! А его трудно делать?
Мишка краем глаза заметил, как лицо Макара окаменело почти до состояния Андреева, а у Немого потемнели глаза; не приходилось сомневаться, что оба воина прекрасно оценили пассаж про выбитую дверь и «бабах» от маленького заряда, хотя ни один, ни другой о возможностях огнестрела понятия не имели.
«Дай бог, чтоб и не получили. Не хватало сейчас тут бомбы – и так не скучно живем… Но известие, что пороха мало, он дорог и изготовить его быстро не получится, утешает. Спасибо, Фифан, успокоил…Хотя… А какие ещё сюрпризы там заготовлены?
Поговорить я тебе дал, почувствовать себя в разговоре ведущим позволил, теперь пора инициативу перехватывать – желая ее себе вернуть, ты язык, надеюсь, и развяжешь…»
– А что боярин за оружие хотел сделать? – поинтересовался Мишка, оставив пока без ответа вопрос грека «откуда», но зато сделав себе четкую зарубочку на его словах о лаборатории.
– С оружием плохо. Порох делали, чтоб скалу подорвать, – машинально ответил грек и снова резко осекся, напряженно глядя на Мишку так, словно впервые его заметил. Но вопросов больше не задавал.
«А вот это весьма интересно, досточтимый сэр! И где же это Журавль на наших болотах скалу нашел, и чем она ему мешала, что он порохом озаботился? И смотри, как замолчал сразу, будто лишнего сболтнул. Макар с Андреем вон как уши навострили – мигом сообразили, что если двери от курятника летают, то ведь и ратнинский тын при случае полететь может – не скала, чай… А ну-ка, подкинем ещё вопросик в топочку Феофанового любопытства. Он уже и так на вас вылупился, как на говорящую собаку, может, от удивления ещё о чем интересном проговорится».
– Чтоб в руках не взрывался и горел лучше, его гранулировать надо.
– Экспериментирую пока – с гранулированием плохо получается, да и мало совсем осталось – два года кобыле под хвост с этим салютом! – машинально посетовал грек и снова замолк, что-то мучительно соображая про себя.
– А компасов у вас много? – демонстративно игнорируя выразительные взгляды Феофана, продолжал расспрашивать Мишка.
– Да пяток сделали, – грек вздохнул с сожалением. – Правда, там без Гордея трудно придется – тонкую работу всю он исполнял. Может, вот Тимофей теперь освоит…
– А как стрелку намагничивали? Магнитным железняком?
Грек смотрел на Мишку со все возрастающим удивлением, словно до него вдруг стало доходить нечто сродни откровению.
– Нет, слабые они – не получается, – после некоторой заминки тем не менее ответил он. – Электрикой…
«Охренеть пять раз и не встать! Надеюсь, они там электрификацию всей страны… Тьфу! Журавлиных земель не затеяли? Хотя сделать на коленке элементарную батарейку любой пацан сообразит…»
– Батарея, значит… А электроды из чего? Медь и железо? Значит, компасов можно много наделать, если понадобится… – последнее Мишка проговорил скорее про себя.
– Ну, как много? – Феофан с сомнением пожал плечами. – Одна катушка есть. Можно, конечно, ещё сделать, только это чистую медь опять надо, а где ее возьмешь? Потом проволоку тянуть тонкую, а потом изолировать опять же….
– Проволоку тоже медную делали?
– Не получается с медной, – ухмыльнулся грек, довольный тем, что тут Мишка не угадал. Несмотря на терзавшие его вопросы, глаза его невольно разгорелись. – Тонкая очень, рвется. Серебряную сделали.
– Электрику для чего применяете? Не ради одних только компасов возились?
– Ещё серебрение и позолоту делают, – грек отмахнулся, – но это не интересно, я вон мастеров научил, они сами. А вот для чего ещё? Боярин говорил, через нее даже говорить можно, хоть за сто верст…
– Можно, – согласился Мишка, – только опять провода нужны, и много. И проводить их… Не получится – только если забавы ради…
– Да где же ты все это постиг, юноша?! – не выдержал, наконец, Феофан. – Боярин наш то же самое говорил…
– Боярин или ученый человек, что у него в клетке сидит? – резко спросил Мишка.
Грек неожиданно икнул, закашлялся, посинел и прохрипел:
– Тимофей! Стукни! По спине…
Пока мальчишка старательно стучал его по хребту, Феофан быстро поднес палец к губам и показал глазами на Тимку. Видимо, обсуждать этот вопрос при бояриче он по какой-то причине не желал.
«Ну и ладно – главное, вовсе не отказывается. И не таится. Одно слово – ученый. Похоже, весь в своей науке. Где же его Журавль откопал? Вон как глаза загорелись, когда начал рассказывать про свои опыты; если бы его не прервали, мигом скатился бы на обсуждение технических деталей. Значит, из этого и будем исходить.
Надо как-то объяснить свою осведомленность в этих технических деталях, а то у Макара тоже вопросы в глазах светятся, и не надо ему их оставлять. Впрочем, лишние сущности плодить не будем: есть у нас покойный отец Михаил и его «библиотека», про которую вы даже мадам прабабушке успели макаронных изделий на уши навешать – вот ее и далее задействуйте по полной программе. А главное, сам грек тут вам лучшее алиби: о чем именно мы говорим, мужики вряд ли половину поймут, но то, что говорим на одном языке и оперируем одними понятиями, не могут не усечь. И, значит, ничего уникального в них нет, раз они известны уже достаточно широкому кругу людей. От этой печки и будем дальше плясать…»
– Спрашиваешь, откуда мне сие известно? – Мишка уставился на грека. – От учителей. Был у нас тут священник, отец Михаил. Погиб от руки находников. Человек редкого ума, образование получил в Константинополе. Он мне и давал читать списки. Что-то сам переводил с иноземных языков, а что-то уже по-нашему написано. Наука та христианству не противна. Вот только откуда у язычников эти знания? Или ты их им принес? Ты же от Христа не отрекся, а у нас говорят, там за крест на колы сажают…
– За крест? Да кто ж такое врет? – поперхнулся от возмущения грек. – Вон Тимофей христианин, и дед его христианин был, и отец… – тут Феофан снова покосился на Тимку и не очень умело сменил тему. – Вон, у Медведя спроси. Он хоть и язычник, а человек правильный и врать не станет… А кстати, где он? Мне вообще-то домой пора – Мирон и так орал дурным голосом, отпускать не хотел, уж и не знаю, почему вдруг передумал. А задержусь у вас – и вовсе потом ни по какой нужде из слободы не выпустит, даже под охраной…
– Что, Мирон у вас главный? – приподнял бровь Мишка. – Разве ему Медведь не указ?
– У нас боярин всем указ, – отмахнулся грек. – А Мирон с Медведем… Не знаю я про их дела. Чего они там не поладили – пусть сами разбираются. Главное, чтобы ко мне не лезли!
– Ну, значит, с Медведем и поговорим, – кивнул Мишка. – Ведь он же тебя и прислал, чтоб нам встречу назначить? Что велел передать?
– Да ничего не велел! – грек немного подумал и вздохнул с некоторым раскаянием. – А может и велел, да я ничего не помню… Как у винодела пили – помню, а потом… Медведя и спрашивай!
Он ещё раз огляделся и сказал уже Макару:
– Если Медведь хочет, чтоб его нашли, то найдется, на то он и Медведь. А юношу этого непременно ему представьте. И от меня передайте – с ним пусть говорит. Разумен ваш боярич на диво, даром, что молод…
