Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
XXIX
Путники остановились у дома главнокомандующего Голицына. Князю доложили о прибытии священника. Тот его пригласил в спальню, где уже был в халате.
– Извините, батюшка, – сказал, наскоро одеваясь, главнокомандующий. – Дело важное, воля высшего начальства… Я сперва должен взять с вас клятвенное обещание, что вы вечно будете молчать о слышанном и виденном в предстоящем деле. Клянетесь ли?
– Как приносящий бескровную жертву, – отвечал отец Петр, – я буду верен монархине и без клятвенных слов.
Голицын было замялся, но не настаивал. Он сообщил священнику сведения, добытые о пленнице.
– Знали ль вы о ней что-нибудь прежде? – спросил князь.
– Кое-что дошло по молве…
– Известно ли вам, что она теперь в Петербурге?
– Впервые слышу.
Голицын сообщил о тревоге государыни, об иностранных враждебных партиях, о поддельных завещаниях.
– Доктор более не ручается за ее жизнь, – прибавил фельдмаршал, – не только дни, часы ее сочтены.
Отец Петр перекрестился.
– Она желает приготовиться, – продолжал князь, подбирая слова, – не мне вас учить. Вы, как добрый пастырь, доведете ее, вероятно, до полного раскаяния и сознания, кто она, и если обманно звалась принятым именем, то узнаете, кто ее тому научил… исполните ли?
Священник медлил ответом.
– Даете ли слово помочь правосудию?
– Долг пастыря и свои обязанности знаю, – покашливая, сухо ответил отец Петр.
– Можете ехать, – сказал, кланяясь, князь, – вас проводят, куда нужно; а меня простите за тревогу в такое время.
Карета с священником и Ушаковым направилась к крепости. У дома обер-коменданта они приметили другой экипаж. Духовника ввели в особую комнату. Там его встретил генерал-прокурор, князь Вяземский. Рядом стояли рослый, бравый и румянолицый обер-комендант крепости Чернышев и разряженная, еще моложавая жена последнего.
– Готовы ли все? – спросил Вяземский, оглядываясь.
– Готово, – ответила, несмело приседая, в шуршащих фижменах, обер-комендантша.
– Милости просим, – обратился князь Вяземский к священнику.
Все вошли в соседнюю комнату. Там уже горели в высоких поставцах свечи; между ними стояла купель, и какая-то, в мещанской шубейке, женщина держала что-то завернутое в белое.
– Приступайте, батюшка, – сказал Вяземский, указывая на купель и на то, что держала женщина.
Отец Петр надел ризу, взял поданное Чернышевым кадило, раскрыл книгу и начал крещение. Восприемниками были разряженная, метавшая жеманные взгляды обер-комендантша и сам генерал-прокурор. Имя новорожденному дали Александр. Обряд был кончен. Обер-комендантша все металась с ребенком на руках, глазами и плечами усиливаясь обратить внимание князя на себя и на свое шуршавшее платье.
– Чье дитя? – спросил вполголоса священник, почтительно склоняя крест к подошедшему восприемному отцу.
– Как записать в книгу? – спросил отец Петр. – Кто родители?
– Да разве это непременно нужно? – недовольно спросил генерал-прокурор.
– Как повелите… По долгу обряда… мало ли что в будущем… мы должны.
– Запишите, – сказал князь Вяземский. – Александр Алексеев, сын Чесменский.
Священник молча, вздрагивавшей рукой, занес это имя в книгу крещаемых.
– А теперь другая треба… вот ваш вожатый! – сказал со вздохом князь Вяземский, указывая духовнику на вытянувшегося во фронт обер-коменданта. – Надеюсь, все исполнится, как повелено.
С этими словами он вышел и уехал.
Отец Петр, с дароносицей у груди, пошел за Чернышевым. Его сердце сильно забилось, когда они через внутренний мостик вступили в особый, со всех сторон огражденный двор; он понял, что это был роковой Алексеевский равелин…
Чернышев и его спутник взошли на невысокое крыльцо с длинным полуосвещенным коридором, приблизились к небольшой двери.
«Она здесь», – шепнуло сердце священнику. За дверью оказалась невысокая опрятная комната. Часовых уже там не было. Свеча у кровати слабо озаряла из-за особой тафтяной заставки остальную часть комнаты. Воздух был спертый, с легкой примесью запаха лекарств и как бы ладана. Священник огляделся и молча ступил за ширму.
Больная неподвижно лежала на кровати, но была в памяти.
Она, медленно вглядываясь в вошедшего, узнала, по его одежде, священника и, тихо вздохнув, протянула ему руку.
– Очень, очень рада, святой отец! – проговорила она по-французски. – Понимаете меня? Может быть, вам доступнее немецкий язык?
– Oui, oui comme il vous plait!34 – неумело выговаривая, ответил отец Петр, вздрогнув от этого грудного, разбитого голоса.
– Я готова, спрашивайте, – проговорила арестантка. – Помолитесь за меня…
