На суше и на море. Сатанстое (сборник)

Глава II

Я желал бы, чтобы не было возраста между десятью и двадцатью тремя годами – или же, чтобы этот промежуток протекал во сне.

Шекспир

О первых четырнадцати годах моей жизни я почти ничего не могу сказать; они похожи на жизнь всех мальчиков из хороших семей в нашей колонии. Небольшая сравнительно группа лиц голландского происхождения довольствовалась местным образованием для своих детей и не отправляла их ни в Англию, ни в другие заморские страны, считая Лейденский университет ничем не хуже Оксфордского или Кембриджского. И теперь многие с ними согласны, но в мое время такое мнение считалось людьми английского происхождения чудовищным. Все голландцы давали своим детям не бог весть какое образование, предоставляя им нахвататься того и сего, где и сколько случится, но они воспитывали в них незыблемые правила честности и порядочности, не менее полезные в жизни, чем всякие науки и познания.

Большинство же лиц, преимущественно английского происхождения, весьма заботились об образовании своих детей и отправляли их в Англию в учебные заведения первого разряда и в университеты.

Что касается меня, то я сначала обучался у мистера Вордэна, ректора нашего прихода и местной семинарии, слывшего человеком весьма ученым и весьма популярным во всей округе. Проповеди его всегда были кратки, но энергичны; двадцать минут было высшим пределом его проповеди, и только однажды его проповедь затянулась на двадцать две минуты, но, когда проповедь длилась всего четырнадцать минут, мой дед неизбежно уверял, что она была божественна.

Когда я мог уже сносно переводить две первые книги Энеиды и все Евангелие от Матфея, мог справиться с начальной математикой и знал еще кое-что из других наук, зашла речь о помещении меня в какой-нибудь колледж. Посылать меня в Англию не хотели, и у нас оставался выбор между Йелем – в Нью-Хэвене, в Коннектикуте и Нассау-Холле в Ньюарке, в Нью-Джерси. Но мистер Вордэн презрительно пожал плечами и заявил, что последняя средняя школа в Англии стоит во сто крат выше и что любой ученик грамматических классов Итона или Вестминстер-колледжа мог бы быть здесь профессором. Отец, родившийся в колонии и воспитанный здесь, был несколько обижен таким мнением; дед же мой, родившийся в Англии, хотя и выросший в колониях, не знал, как к этому отнестись. Я присутствовал при обсуждении этого вопроса в нашей большой гостиной, ровно за неделю до Рождества. Мне только что исполнилось четырнадцать лет.

В гостиной собрались капитан Гуго Роджер, мой дед, майор Ивенс, мой отец, матушка моя, высокочтимый мистер Вордэн и старик Ван-Валькенбург, друг семьи, голландец, которого друзья, ради краткости, звали всегда полковник Фоллок; он был другом и сослуживцем моего отца и дальним родственником моей матери. Человек с весом и всеми уважаемый, в это время года он постоянно приезжал в Сатанстое и на этот раз привез с собой и своего сына Дирка, который сделался моим другом (он был всего на год моложе меня).

– Так что же ты думаешь делать, Ивенс? – спросил полковник. – Дать ли мальчику высшее образование, подобно его деду, или же только среднее, подобно его отцу?

– Признаться по правде, – сказал отец, – этот вопрос у нас еще не решен, потому что мы прежде всего не можем прийти к соглашению, куда отправить мальчика.

Полковник удивленно посмотрел на отца и воскликнул:

– Кой черт! Да разве их так много, этих колледжей, что выбор представляется затруднительным?

– Для нас представляется выбор между двумя, – ответил отец, – так как Кембридж слишком далеко и мы не можем решиться отправить туда нашего единственного ребенка. Сначала мы было думали об этом, но потом совершенно отказались от этой мысли!

– Кембридж? Где это – Кембридж? – спросил полковник, вынув трубку изо рта.

– Это в Новой Англии, близ Бостона!

– Упаси вас Бог отдать туда Корнелиуса! – воскликнул полковник. – Там, высокочтимая миссис Литтлпейдж, слишком много праздников и слишком много священников, они совершенно испортят мальчика. Вы отправите туда честного мальчугана, а он вернется оттуда негодным малым.

– Как же так, полковник? – возразил мистер Вордэн. – Неужели вы хотите сказать, что праздники и духовные лица могут воспитать только негодяев?

Полковник ничего не ответил, а стал пускать громадные клубы дыма.

– Ну а что вы скажете о Йеле, полковник? – спросила моя мать.

– Там тоже все болтуны, краснобаи, целый день говорят и ничего путного не делают! Зачем порядочным и честным людям такая набожность? Когда человек действительно хороший, то эта набожность может только повредить ему. Я говорю про религию наших янки! – добавил полковник.

– Я могу возразить против Йеля то, что у них там говорят убийственным английским языком! – заметил дед.

– Ах, и не говорите мне об их английском языке, он положительно невыносим! – подтвердил полковник, который сам не мог сказать двух слов по-английски, не исковеркав их до невозможности.

– Ну, в таком случае придется отправить нашего мальчика в Ньюарк, в Нью-Джерси! – сказал отец.

– С этим могла бы и я согласиться, – заметила мать, – если бы не приходилось переезжать море.

– Как так переезжать море? – спросил мистер Вордэн. – Ведь мы говорим, сударыня, о Ньюарке, который находится не в Англии, а у нас в колониях!

– Я знаю, глубокочтимый мистер Вордэн, но ведь туда нельзя попасть иначе, как переправившись через страшный пролив между Нью-Йорком и Поулес-Хуком, и каждый раз, когда мой бедный мальчик будет возвращаться домой, ему придется ехать этим ужасным путем! Нет, это невозможно: у меня не будет ни одной минуты покоя!

– Но он может пользоваться Доббским бродом, миссис Литтлпейдж! – спокойно заметил полковник.

– Это ничем не лучше: брод есть брод, и Гудзон всегда останется Гудзоном от Олбани до Нью-Йорка, вода – везде вода! – возразила моя мать.

– В таком случае, – сказал полковник, многозначительно взглянув на отца, – есть возможность обогнуть Гудзон! Правда, это маленький крюк, и придется ехать мысом; всего только два месяца пути; но все же это лучше, чем оставить мальчика без образования! Я даже могу показать ему дорогу.

Матушка заметила, что над ней подтрунивают, и больше не сказала ни слова. Но остальные продолжали обсуждать вопрос, и в конце концов было решено отправить меня в Ньюарк.

– Вы и Дирка отправите туда же, мой друг, – заметил мой отец, – жаль было бы разлучать наших мальчиков: они так дружны и во многом так похожи между собой.

На самом же деле между Дирком и мной было не больше сходства, чем между мулом и конем.

– Дирк – мальчик солидный, рассудительный, – продолжал мой отец, – он из того теста, из которого в Англии сделали бы епископа!

– Нам не нужны епископы в нашей семье, майор Ивенс, и ученые нам тоже не нужны; нас никогда ничему не учили, и мы тем не менее не отстали от других! Я, как видите, полковник; мой отец был тоже полковник, мой дед тоже, и Дирк также может стать полковником, не имея надобности переправляться через тот страшный брод, который так пугает миссис Литтлпейдж!

Полковник любил пошутить, и, пока я обучался в Ньюарке и даже после моего выпуска из колледжа, моей бедной матушке частенько приходилось выдерживать целые залпы сарказмов по поводу страшного брода.

– Все мы согласны с тем, что вы прекрасно устроились в жизни, полковник, – сказал мистер Вордэн, – но как знать, может, вы были бы теперь генералом, если бы прошли колледж!

– У нас нет в колонии генералов, кроме главнокомандующего, – возразил он. – Мы не янки, чтобы из пахарей делать генералов!

– Вы правы, Фоллок, – воскликнул мой отец, – с нас достаточно и полковников, лишь бы полковники были люди, заслуживающие уважения и достойные своего звания! Но немного познаний не может повредить Корни, и он отправится в колледж, это дело решенное, и мы больше не будем говорить об этом!

Действительно, я отправился в колледж, и как раз тем страшным бродом. Хотя поместье наше было очень близко от города, тем не менее только теперь, отправляясь с отцом в Ньюарк, я впервые посетил остров Манхэттен, где жила моя родная тетка, пригласившая нас остановиться проездом у нее на Квин-стрите. В былое время люди не ездили, как теперь, с места на место, не проводили половину времени в дороге и путешествиях, и даже мой отец и дед редко бывали в Нью-Йорке, кроме тех случаев, когда их туда призывали законодательные обязанности. Мать бывала здесь еще реже, хотя миссис Легг была ее родная сестра. Муж ее был известный адвокат, но так как он держался оппозиционного образа мыслей, то и не мог пользоваться сочувствием нашей семьи.

В городе образовалась партия, имевшая претензии требовать от правительства отчета в использовании каждого шиллинга налогов и податей, но такое вмешательство, совершенно неуместное со стороны управляемых в делах, их не касающихся, энергично отвергалось правящими. Мистер Легг был, конечно, на стороне населения, а мой отец и дед – на стороне власти. Завязался горячий спор, и тетка, чтобы положить ему конец, попыталась дать другое направление разговору.

– Я весьма рада, что Корни приехал сюда именно теперь, потому что завтра предстоит большой праздник для негров и для детей!

Я ничуть не обиделся, что меня приравняли к неграм, так как у нас они постоянно участвовали во всех увеселениях, но я был несколько задет тем, что меня могли причислить к детям. Однако не подал вида и даже заинтересовался праздником. Мой отец осведомился об этом у тетки за меня.

– Вчера получили известие, что патрон Олбани на пути в Нью-Йорк в экипаже, запряженном четверкой, с двумя форейторами, и что он должен прибыть завтра поутру. Многим детям из хороших семей родители разрешили идти встречать его; что касается негров, то им пришлось разрешить, так как в противном случае они обошлись бы и без разрешения.

– Я всегда рад, – сказал отец, – молодым людям полезно смолоду учиться почитать старших!

– В сущности, патрон Олбани – человек весьма почтенный и богатый. Пусть Корни идет его встречать, но, с вашего разрешения, Помпей и Цезарь пойдут с ним! – заявил дядюшка.

На другой день, ранним утром, я и мои провожатые вышли из дома, по пути они указывали мне на все красоты и достопримечательности Нью-Йорка, который и тогда уже был красивым и величественным городом. Около одиннадцати часов утра целые толпы негров и детей устремились за город, увлекая нас за собой. Наконец мы остановились под сенью маленькой вишневой рощицы напротив грациозной загородной дачи де Лансеев. Тут были не одни негры и дети, но и немало рабочего и мастерового народа, даже, судя по шпагам, лица высшего класса. Наконец, после довольно долгого ожидания, на дороге показались сперва верховые, а затем и запряженный четверкой экипаж патрона. Лошади были вороные, крупные, чистокровные фламандские, как мне сказал Цезарь, а патрон видный, дородный мужчина в красном мундире, большом парике и треугольной шляпе со шпагой с массивным серебряным эфесом; он отвечал поклонами на приветствия толпы и казался весьма довольным.

Мне этот день надолго остался памятным, так как со мной произошел маленький весьма забавный случай. В толпе зрителей было несколько маленьких девочек, которые, судя по их наряду и манерам, принадлежали к избранному обществу. Среди них мне особенно приглянулась одна девочка, лет десяти-двенадцати, с большими голубыми глазами и очаровательной улыбкой; оказалось, что Помпей был знаком с негритянкой, сопровождавшей эту девочку, и, здороваясь с маленькой барышней, назвал ее мисс Аннеке (сокращенное от Анна-Корнелия). Это имя мне показалось тоже очень красивым, и, желая завязать знакомство, я предложил хорошенькой девочке яблоки и вишни, нарванные мной по пути. Девочка приняла угощение, и мы обменялись с ней несколькими фразами относительно того, видала ли она уже патрона и кто выше, патрон или губернатор. Вдруг мальчишка мясник, пробегая мимо, грубо толкнул Аннеке и выхватил у нее из рук яблоко, отчего у девочки на глазах появились слезы.

Я не выдержал и треснул кулаком мальчишку по спине. Тот был приблизительно моих лет и моего роста; обернувшись, он презрительно смерил меня взглядом с головы до ног и сделал мне знак, приглашая последовать за ним в соседний огород. Несмотря на просьбы Аннеке, я поспешил последовать за ним, а Помпей и Цезарь за мной. Мы уже сбросили куртки, когда они подоспели, и хотя они старались помешать поединку, но так как я нанес удар, то не мог отказать и в удовлетворении. Мистер Вордэн был превосходный боксер и научил меня и Дирка своему искусству, которое мне теперь очень пригодилось: мясник-мальчишка вынужден был просить пощады и пошел домой с окровавленным носом и подбитым глазом, а я отделался несколькими царапинами и ссадинами, которые завоевали мне даже известный почет в колледже. Когда, по окончании поединка, я вернулся на прежнее место, Аннеке уже там не было, и я не посмел спросить ее фамилию ни у Цезаря, ни у Помпея.