На суше и на море. Сатанстое (сборник)

Глава XVIII

Почему вы дрожите так, милейший, и как будто боитесь вещей, столь прекрасных на вид? Во имя истины, скажите мне, кто вы такой.

Банко

Как я уже говорил, наше приключение на реке наделало много шума в городе, и почтенные особы, хмурившие раньше брови при имени Гурта Тэн-Эйка, даже самые строгие моралисты теперь говорили, что, в сущности, в этом Тэн-Эйке есть кое-что хорошее. Но не следует забывать, что мораль в целом свете дело условное. Есть специально городская мораль и дачная мораль в Америке; она подразделяется еще на три главных класса: мораль новой Англии одна, это чисто пуританская мораль, мораль центральных колоний – либеральная мораль, наконец, мораль южных колоний, мораль, отличающаяся большой терпимостью. Кроме того, еще какая масса всяких подразделений! Мораль Гурта и моя были две совершенно разные морали; у него была мораль голландского типа, у меня скорее английского. Отличительной чертой голландского типа считается склонность к излишествам в удовольствиях, с которой их мораль вполне мирится. Полковник Фоллок мог служить образцом этого типа, а его сын Дирк, несмотря на свою молодость и крайнюю робость, тоже не мог быть назван исключением из этого правила.

Во всей нашей колонии не было человека, более уважаемого и любимого всеми, чем полковник Фоллок: он был хороший муж и отец, добрый христианин, приятный сосед, преданный друг, верноподданный короля и безусловно честнейший во всех отношениях человек. Но и у него были свои странности, обычные и необычайные, ему необходимо было время от времени «нашалиться», как он выражался, и на эти шалости священник был вынужден закрывать глаза. Мистер Вордэн так и называл его «шаловливый полковник». Обычные шалости совершались раза два-три в год, когда он приезжал к нам в Сатанстое или когда мой отец отправлялся к нему в Рокрокарок, так называли его поместье в Рокланде.

В том и другом случае происходило изрядное потребление всяких напитков и продуктов, входящих в состав доброго пунша и других подобного рода напитков. Но эти маленькие дебоши надолго не затягивались, обычно участники громко и много смеялись, рассказывали друг другу легкого и веселого содержания анекдоты и смешные истории, но до настоящих безобразий дело не доходило. Правда, в этих случаях отец, и дед, и его преподобие мистер Вордэн, и полковник Фоллок обычно добирались, спотыкаясь и пошатываясь, до своих кроватей, но все же без посторонней помощи, причем уверяя, особенно мистер Вордэн, что у них от табака голова кружится.

Старик Вордэн, однако, всегда заканчивал свои заседания в дружеской компании уже с пятницы и возвращался на них не раньше понедельника вечером, потому что ему необходимо было успокоиться прежде, чем приступить к составлению проповеди на воскресенье, которое он, как лицо духовное, считал долгом чтить; вообще в исполнении всех своих обязанностей он был чрезвычайно добросовестен и методичен, и когда ему случалось опоздать к обеду и узнать, что, садясь за стол, мой отец не прочел молитвы, он заставлял всех, сидевших за столом, положить свои ножи и вилки и читать вслух молитву.

Не прошло и двух недель со времени моего знакомства с Гуртом Тэн-Эйком, как я узнал, что у него те же слабости, как и у полковника Фоллока. Большие шалости обыкновенно происходили у него в стенах его поместья, и мой отец никогда не участвовал в них. Товарищи полковника в этих случаях были лицами исключительно чистокровного голландского происхождения, и, как я слышал, эти оргии продолжались иногда целую неделю; все это время полковник и его друзья были счастливы, как милорды, и никогда не могли без посторонней помощи дойти до своих постелей. Впрочем, эти необычные эксцессы бывали не часто, приблизительно как високосный год, для наведения порядка в календаре.

За время моего пребывания в Олбани я ни разу не обнаружил подобных склонностей в моем друге Гурте, так как подобные необычные шалости трудно было бы совместить с его любовью к Мэри Уаллас, но по некоторым намекам и замечаниям я вскоре понял, что он не раз бывал участником таких шалостей, и Мэри Уаллас знала об этом; вероятно, это была единственная причина, заставлявшая ее колебаться принять его предложение, несмотря на ее несомненное чувство к нему. Даже Аннеке после нашего приключения стала относиться к нему благосклоннее, и я был уверен, что мечты его рано или поздно должны осуществиться. Мои же дела словно застыли на месте. Такое было мое мнение в тот момент, когда Гурт начал впадать в отчаянье.

Дело было в конце апреля, то есть месяц спустя после приключения. Гурт как-то утром зашел ко мне и, совершенно трагическим жестом кинув свою шляпу на стол, произнес:

– Ну, Корни, мне опять отказали!

Надо заметить, что Гурт еженедельно повторял свое предложение Мэри, и она неизменно до этих пор отвечала ему «нет».

– Понимаешь, она твердит это слово «нет», «нет» и «нет»! И мне начинает казаться, что ее уста совершенно разучились произносить другие слова, более приятные для моего слуха. Знаете, друг мой, на что я решился? Пойти к тетушке Доротее!

– К Доротее? К кухарке мэра?

– Нет! К тетушке Доротее, нашей лучшей гадалке и ворожее. Но, может быть, вы, Корни, не верите ни в гадалок, ни в ворожей; я знаю, что некоторые люди совсем не верят в них!

– Я не могу ни верить и ни не верить, – сказал я, – я никогда не имел случая видеть таких женщин.

– Как? Неужели у вас в Нью-Йорке нет ворожей, гадалок, колдунов?

– Думаю, что есть, но я их не видел и никогда не слышал о них ничего, и если вы намерены пойти к этой тетушке Доротее, то я охотно пойду с вами.

Гурт очень обрадовался и признался, что одному ему ужасно не хотелось идти в ее берлогу, а со мной он готов пойти к ней сейчас же.

Здесь я должен сказать, что со времени приключения на льду я ни разу не говорил Аннеке о своей любви; мне казалось, что после услуги, оказанной ей мною, нехорошо было бы требовать награды за нее, да и по отношению к Бельстроду я считал некорректным использовать чувство благодарности девушки в мою пользу, а между тем мое настроение было не из веселых.

– Только знаете ли, Корни, нам нельзя идти к ней так, какие мы есть; необходимо переодеться простыми рабочими и слугами! Возьмите у вас в гостинице у кого-нибудь из слуг его костюм на несколько часов; что касается меня, то я привык ко всяким переодеваниям; меня никто не узнает. Это вместе с тем послужит и пробным камнем для талантов колдуньи, пусть она сумеет угадать наше звание и социальное положение под маскарадным нарядом! Переоденьтесь и приходите ко мне, Корни; я буду уже готов, и мы отправимся вместе к колдунье.

Все было сделано, как сказано, и когда я пришел к Гурту, он сам открыл мне дверь, я принял его за слугу и спросил, дома ли его барин.

Гурт очень тщательно замаскировался, я же был в этом отношении довольно небрежен, но, встретив на улице мистера Вордэна, решил испытать, можно ли меня узнать в моем новом наряде, и, подойдя к старику, изменившимся голосом спросил его:

– Ваше преподобие, это вы венчаете людей бесплатно?

– Бесплатно, а также платно, и предпочитаю последнее! – ответил он. – Но скажите, ради Бога, Корни, зачем вам вздумалось так нарядиться?

Пришлось признаться ему, и едва он узнал о нашем намерении, как стал просить, чтобы мы прихватили и его с собой. Нечего делать, мы вернулись к Гурту; мистер Вордэн быстро переоделся и стал действительно неузнаваем, так как мы все привыкли его всегда видеть в духовном платье.

– Я иду с вами, Корни, только потому, что я обещал вашей матушке постоянно быть возле вас, когда вы затеете какую-нибудь глупость, – сказал старик, а, в сущности, ему просто хотелось позабавиться вместе с нами.

Судя по наружному да и по внутреннему виду дома, ремесло колдуньи не было слишком прибыльным: все было довольно грязное и довольно убогое. Нас впустила молодая женщина и сказала, что тетушка Доротея сейчас занята с двумя посетителями, но скоро придет и наша очередь, и попросила нас войти в маленькие сенцы, смежные с главной комнатой, где находилась Сивилла и ее посетители.

Через притворенную дверь были слышны голоса, и я сидел так, что с моего места были видны ноги одного из этих посетителей, судя по знакомым мне пестрым шерстяным чулкам это был Язон, а когда он заговорил, то в этом уже не осталось ни малейшего сомнения. Он говорил довольно громко и убежденно; гадалка отвечала ему тихим, скрипучим голосом, тем не менее каждое ее слово доносилось до меня.

– Ну что же, тетушка Доротея, я вам хорошо заплатил за труды, не так ли? Теперь я хотел бы знать, есть ли здесь, в этой колонии, дело, подходящее для бедного молодого человека, как я, имеющего достаточно друзей и достаточно достоинств?

– Ты под этим молодым человеком подразумеваешь себя, – говорила колдунья, – я это вижу по картам, ты здесь затеял дело, хорошее для тебя дело, не бросай ничего, ни от чего не отказывайся и оставляй все у себя, это лучшее средство преуспевать в жизни.

– Право, Дирк, этот совет мне очень по душе, и я думаю, что я ему последую! Но теперь поговорим о земле и о месте для мельницы…

– Да, да… вы думаете приобрести… карты так и говорят, – приобрести землю; да… подождите немного, я вижу воду… да, да, это вода!.. место очень удобное для мельницы… Но это еще не мельница, а лишь место для нее; мельницу еще нужно построить, и вы хотите купить эту землю и эту мельницу за бесценок… да, да… за бесценок!

– Спасибо вам, тетушка Доротея, а теперь скажите, как закончится моя жизнь, и я больше не буду беспокоить вас расспросами!

– Закончится хорошо, прекрасно, мирно и по-христиански… Подождите, я вижу на вас как будто священнические одежды и книгу в руках.

– Нет, нет, это, видно, не я! Я не сторонник богомолья…

– Но я вижу, что это вы. Вы не любите англиканского духовенства, осмеиваете его, да… Но это вы – пресвитерианский священник, руководящий каким-то тайным собранием.

– Ну, довольно! – сказал Язон. – Пойдем, Дирк: мы и так уже задержали тетушку Доротею, а я слышал, что ее ждут другие посетители!

Язон встал и вышел из дома, пройдя через сени и не удостоив нас даже взглядом. Но Дирк задержался еще на минуту; он, по-видимому, не был доволен тем, что ему было предсказано раньше.

– Так вы думаете, что я никогда не женюсь? – спросил он таким голосом, судя по которому было видно, что он придавал этому вопросу очень серьезное значение. – Я хотел бы это знать точно, прежде чем уйти отсюда.

– Молодой человек, у меня что один раз сказано, то сказано! Не я делаю будущее, – отвечала гадалка. – Оно не в моих руках, и я ничего не могу изменить. Ваш король – и ее король; она ваша королева, но вы не ее господин и никогда им не будете. Но если вы найдете женщину английской крови с сердцем голландки, у которой не будет возлюбленного в Англии, тогда сватайтесь к ней, и вам будет удача, не то оставайтесь, как вы есть один, до конца жизни!

Я услышал, как бедняга Дирк глубоко вздохнул; я знал, что он думал об Аннеке; он прошел через сенцы, не поднимая головы от пола, и поэтому не видел нас. Я знал, что он ушел от тетушки Доротеи с разбитыми надеждами, быть может, с разбитым сердцем, и впоследствии мне всегда казалось, что посещение колдуньи имело большое влияние на его судьбу!

Настала наша очередь. Нас впустили в смежную комнату, где находилась сама тетушка Доротея, а по полу скакал старый ручной ворон. Колдунье на вид было лет шестьдесят; худая, морщинистая, с седыми клочьями волос под черным кисейным чепцом, в сером платье, одного цвета с бегающими, глубоко впавшими глазами – она своей наружностью вполне соответствовала своему ремеслу.

Войдя, мы все трое поклонились и положили на стол перед ней каждый по одному французскому экю. Со времени появления французских войск у нас в колониях эта монета стала ходкой; утверждали даже, что посредством этого талисмана французы добывали у некоторых наших поставщиков все, что им было необходимо.

С общего согласия было решено, что в первую очередь станут гадать мистеру Вордэну, причем мы останемся в комнате. Старуха стала тасовать колоду страшно грязных карт, а глаза ее все время пытливо и тревожно перебегали с одного на другого, словно впивались в наши души. Затем она попросила мистера Вордэна снять карты и долго и внимательно разглядывала их после этого. Никто из нас за это время не проронил ни слова, и все невольно вздрогнули, когда вдруг раздался тихий свист, на который черный ворон поспешил к своей госпоже и тут же уселся у нее на плече.

– Ну, сударыня, – заговорил мистер Вордэн, не скрывая своего нетерпения, – скажите мне что-нибудь о моем прошлом, чтобы я мог легче поверить тому, что вы станете говорить мне о будущем. Скажите о моих посевах, сделанных мной прошлой осенью, – сколько мер я засеял, на скольких акрах, на новой или на старой пашне?

– Да, да, ты сеял… но семена твои упали на плевелы, на каменистую почву, и ты не спасешь ни одной христианской души! Сей, сей пригоршнями, и все-таки жатва твоя будет плохая!

Мистер Вордэн сердито кашлянул.

– Ну а как обстоит дело с моим скотом? Много ли я отправлю овец нынче на базар?

– Волк в овечьей шкуре! – пробормотала старуха. – Нет, сударь, вы любите горячий ужин, доброе вино, любите читать поучения кухаркам, а не работать в вертограде Господнем! Смотрите на этого бубнового валета! Он рассказывает мне о «коленцах его преподобия». Да, да! Смотрите, как старик бежит, – словно за ним гонится сам Вельзевул!

Но мистер Вордэн уже не слушал: он схватил свою шляпу и выбежал не только из комнаты, но из дома, как будто за ним действительно гнался Вельзевул.

Гурт покачал головой в раздумье, и лицо его заметно вытянулось, когда он подошел к столу, на котором старуха раскладывала карты; тасуя их, она впилась глазами в Гурта, и я заметил, что углы рта ее сложились в странную, многозначительную улыбку.

– Ну, и вы, конечно, прежде всего, в виде испытания желали бы услышать что-нибудь из прошлого, чтобы лучше поверить тому, что я вам предскажу в будущем?

– По правде сказать, тетушка, я мало забочусь о прошлом: что сделано, то сделано! Прошлого не воротишь и не переделаешь, и лучше не вспоминать о нем, особенно когда желаешь стать лучшим, чем был! Все мы бываем молоды в своей жизни, и лишь после того, как пройдет молодость, наступает своим чередом старость.

– Да, да… знаю! – сказала колдунья. – Утки, утки, утки, индюшки, индюшки, поросята, ягнята, куры и гуси… да, да!.. – и она принялась так искусно подражать всем этим животным, что из сеней можно было подумать, что находишься рядом с птичьим двором какой-нибудь фермы.

– Довольно! – воскликнул молящим тоном Гурт. – Я вижу, что вам все известно. Но скажите мне, суждено ли мне когда-нибудь жениться; за этим, в сущности, я и пришел сюда!

– На свете много женщин, хорошеньких особ в Олбани тоже не мало, а такой молодой человек, как вы, может даже дважды жениться!

– Нет, нет! – запротестовал Гурт. – Если я не женюсь на известной особе, то вовсе никогда не женюсь!

– Хм, да! Вы влюблены… и та, которую вы любите, красива, мила, добра, умна и молода… она многим нравится… да, да… я это вижу…

– Но почему она так долго колеблется, почему не хочет дать мне согласия и принять мое предложение, почему?

– Она не может решиться… да, она колеблется… нелегко читать в сердце девушки; одни всегда спешат, другие не спешат… Вы хотите добиться от нее ответа прежде, чем он совсем созреет в ее душе. Надо уметь ждать!

– Но скажите, добрая тетушка, что я должен делать, чтобы добиться ее согласия?

– Надо просить о нем раз, два и три… Та, которую вы любите, и любит и не любит вас, она хочет выйти за вас и в то же время не хочет, она в душе и в мыслях говорит себе «да», а уста ее говорят вам «нет»!

Гурт невольно вздрогнул:

– Послушайте, Корни, я полагаю, что можно будет спросить, во вред или на пользу мне было это приключение на льду? – сказал он, обращаясь ко мне, и, не дождавшись моего ответа, повторил вопрос старухе.

– Гурт Тэн-Эйк, – ответила она, – что ты меня пытаешь? Я знала твоего отца и мать, и деда, и бабку, знала твою семью из поколения в поколение. Могла ли я не узнать тебя? Знаю я и твоих вороных, Джека и Моиза, знаю и случай на реке; береги только птицу, и рано или поздно она достанется охотнику. Но ответь мне на один только вопрос и ответь правду: знаешь ты одного молодого человека, который собирается ехать в леса?

– Да, тетушка, этот молодой человек мой друг, и, как только погода установится, он должен уехать.

– Хорошо, так поезжай с ним! Разлука даст девушке время разобраться в своих чувствах, и если ты услышишь, что поблизости стреляют, то иди туда, где стреляют: страх за человека, которого любит девушка, часто заставляет говорить ее сердце и уста. Больше я тебе ничего сказать не могу!.. Теперь подойдите вы сюда, обладатель целой груды испанских червонцев, дотроньтесь пальцем вот до этой карты! – сказала гадалка, обращаясь ко мне.

Я сделал, как мне было сказано, и старуха принялась с поразительным проворством перебирать всю колоду, разглядывая с особым вниманием королей, валетов, тузов и дам; дойдя до дамы червей, она вынула ее из колоды и с торжествующим видом подала ее мне.

– Вот ваша дама, – сказала она, – она царица многих сердец, но Гудзон сослужил вам добрую службу… да, да… река вам во многом помогла. Но в слезах можно также захлебнуться, как и в реке. Остерегайтесь баронетов!

На этом она вдруг замолчала и не стала отвечать ни на один из наших вопросов. Тогда нам сказали, что нам следует уходить, но, видя, что мы еще не решались уйти, она проворно выложила по червонцу на каждого из нас и с видом, полным достоинства, удалилась в дальний угол комнаты. Тогда мы поклонились и вышли, конечно, не взяв обратно своих денег.