Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава XIX
Что за хрупкая вещь добродетель! Что за редкий дар дружба! – А любовь дает крохи счастья за годы отчаяния! И все это проходит быстро, и мы переживаем это великое крушение и лишаемся всего, что мы считали себя вправе называть своим.
Наше посещение гадалки произвело глубокое и сильное впечатление на Гурта и повлияло очень заметно на его поведение. Про себя я не скажу, чтобы оно оставило меня совершенно равнодушным, но во всяком случае не отразилось на мне так сильно, как на нем. Старик Вордэн не мог вспоминать об этом визите иначе, как с негодованием, называя все эти предсказания глупой мистификацией, перечнем уличных сплетен и глупых шуток.
Язон, конечно, был в восхищении от предсказаний гадалки. Дирк отнесся к ним настолько серьезно, что заговорил уже в свои двадцать лет, что умрет холостым, и никакие мои шутки и утешения не могли заставить его изменить его решение. Гурт, как всегда, не считал нужным скрывать что-нибудь, касающегося его, и поэтому однажды сам заговорил об этом визите к гадалке, за завтраком в доме Германа Мордаунта, в присутствии майора Бельстрода.
– А в Англии у вас тоже есть колдуны, гадалки и предсказатели или ворожеи? – спросил Гурт Бельстрода.
– Чего только нет у нас, в старой Англии! Много у нас всего, и глупого, и хорошего! Я даже сам знаю в Лондоне двух ворожей, которые в последнее время, когда наш двор так огерманился, вошли в большую моду!
– Говорят, что и в Новой Англии были колдуны и ворожеи, но теперь многие совсем не верят в них.
– Судя по тому, как вы это говорите, я подумал, что вы сами уже успели посетить тетушку Доротею, пользующуюся большим успехом у олбанийцев. Некоторые из наших офицеров тоже побывали у нее!
– Да, мистер Бельстрод, – сказал Гурт совершенно серьезно, – я действительно недавно был в первый раз в своей жизни у старой тетушки Доротеи. Корни Литтлпейдж был со мной, и я должен сознаться, что был поражен ее проницательностью и решил во что бы то ни стало последовать ее советам и указаниям.
Мэри Уаллас подняла глаза от работы и устремила свой серьезный, немного печальный взгляд на Гурта, в этом взгляде было не одно женское любопытство, а скорее сердечное участие, но она ничего не сказала и предоставила другим продолжать разговор.
– В таком случае вы нам все расскажете, Тэн-Эйк! – воскликнул майор. – Ничто не может быть так интересно, как все эти рассказы о колдунах и гадалках!
– Извините, мистер Бельстрод, но так как это было дело интимного характера, то я ничего не могу рассказать вам о нем! Вот Корни Литтлпейдж подтвердит, что эта женщина сказала мне все поразительно верно. Во всяком случае, я в ближайшем будущем отправляюсь с Литтлпейджем и Фоллоком в леса, и так как войска еще не скоро вступят в дело, то мы успеем соединиться с вами под Тикондерогой, если только вам удастся добраться туда!
– Уж лучше скажите, в Монреаль, потому что я твердо рассчитываю, что наш новый главнокомандующий не даст нам засохнуть на корню!
Все это время Мэри Уаллас оставалась задумчивой и серьезной, даже тогда, когда все остальные шутили и смеялись.
– Если так, то мы с вами будем соседями, – сказал мистер Мордаунт, – так как земли Дирка и Корни смежные с моим поместьем, которым я уже владею больше десяти лет и куда я намерен теперь отправиться, как только позволит погода, с дочерью и мисс Уаллас! Я уверен, что нам не грозит никакая опасность, и наши войска смогут защитить нас от французов и от индейцев!
Надо ли говорить, что при этих словах Гурт и я испытали громадную радость, но на Бельстрода сообщение о том, что наши владения оказались смежными с поместьем Мордаунта, произвело не совсем приятное впечатление. Из его же расспросов я узнал, что именно из-за этого своего поместья Герман Мордаунт и приехал в Олбани, так как теперь, благодаря близости к театру войны, этому поместью могла грозить известная опасность, и некоторые из фермеров и поселенцев, арендовавших и обрабатывавших его землю, бросили все и бежали в другую часть колонии. Если их примеру вздумают последовать и остальные, то земля будет пустовать и умрет, и все долголетние труды по ее обработке пропадут даром. Воспрепятствовать этому повальному бегству поселенцев и было задачей Германа Мордаунта в данном случае.
Переехав на эту зиму в Олбани, мистер Мордаунт желал быть ближе к театру действий и внушить доверие своим арендаторам Равенснеста (Воронье Гнездо) (так называли его поместье), следя за движением войск. Если же у него и была какая-нибудь политическая миссия при этом, то она держалась им в строжайшем секрете, и никто ничего не знал о ней.
Впоследствии мне стало известно, что Бельстрод еще раньше нас узнал от Германа Мордаунта про намерение поселиться этим летом в Равенснесте с дочерью и мисс Уаллас, которая, будучи сиротой, находилась под его опекой. Зная это, Бельстрод устроился так, чтобы получить командование тем отрядом, который должен был быть расположен ближе всех к Равенснесту, в расчете иметь возможность время от времени приезжать к Мордаунтам и в то же время считаться как бы их защитником и охранником.
Бельстрод купил лошадь и пригласил желающих посмотреть на нее. Гурт, Дирк и хозяин дома спустились с ним на улицу посмотреть лошадь, а я остался с барышнями. Едва успели они выйти, как Аннеке с лукавой улыбкой, которую она старалась спрятать, спросила меня:
– Так, значит, вы тоже посетили гадалку, мистер Литтлпейдж… Я знала, что такие особы существуют, потому что слышала о них от наших экономок и слуг, которые ходят к ним за советами, но никогда не думала, что и мужчины, да еще люди образованные, так же наносят ворожеям визиты.
– Я не вижу, какую разницу здесь может играть пол или степень образованности: ее знание одинаково пригодно для всех, и, как вы изволили слышать, даже многие офицеры побывали у нее!
– Я желала бы знать, был ли в их числе мистер Бельстрод; он еще молодой, хотя и в большом чине, и майор может быть так же любопытен, как попутчик или барышня, потерявшая свою любимую ложечку! Не так ли, Мэри?
Мэри тихонько вздохнула, но ничего не ответила.
– Вы к нам строги, Аннеке, – сказал я. – Разве мистер Мордаунт, будь он в моих годах, не поступил бы так же, как мы?
– Ну, полноте, Корни! Ваши оправдания не изменят вашего поступка, но я надеюсь, по крайней мере, что вы хоть поделитесь с нами теми великими сообщениями, которые вы слышали от вашей колдуньи!
– Что касается меня лично, то тетушка Доротея была весьма неразговорчива. Гурту же она действительно сказала много, но я считаю себя не вправе раскрывать чужие секреты. Спросите его самого. Гурт воплощенная откровенность и, наверное, все расскажет как на духу; он всегда весь открывается своим друзьям!
– Ну, а Корни Литтлпейдж не мог бы хоть приоткрыться? – спросила Аннеке.
– Мне нечего скрывать, – ответил я, – особенно от вас. Мне гадалка сказала, что моя царица – царица многих сердец; что река мне не повредила и что мне следует остерегаться баронетов!
Говоря это, я внимательно следил за выражением лица Аннеке, но не заметил в нем ни малейшего изменения, разве только румянец ее стал немного гуще; но зато Мэри Уаллас вдруг отбросила свою сдержанность и взглянула мне прямо в глаза, улыбаясь.
– И вы верите всему, что вам сказала гадалка? – спросила Аннеке, немного спустя.
– Дело в том, что раньше, чем пойти к ней, я знал, что царица моего сердца – царица многих сердец, что река не принесла лишь вреда, хотя я не вижу никакой пользы от нее; знал также и то, что мне следует остерегаться баронетов!
Аннеке улыбнулась и перевела разговор на другую тему. В последнее время прибыло из Англии еще несколько полков; в числе выдающихся офицеров из числа вновь прибывших находился лорд Гоу, с громкой репутацией и с большими надеждами. В то время как мы разговаривали о нем, вернулся Герман Мордаунт и увел меня с собой показать мне некоторые приготовления к предстоящему путешествию.
– Да, – сказал он, – теперь все пойдет по-новому, Корни! Как видно, мистер Питт, являющийся теперь душой Палаты Общин, хочет проявить себя во всех областях правления: повсюду проснулась жизнь, а период зимней спячки миновал. Лорда Лаудона забрали от нас, а генерал Аберкромби – старый вояка, от которого много ожидают, так что все предвещает нам блестящую кампанию. Лорд Гоу, о котором говорила Аннеке, молодой человек с блестящими качествами; говорят, что в его жилах течет кровь Ганноверского дома; его мать была сводной сестрой нынешнего короля.
Далее разговор перешел на наше соседство, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что между нашей землей и владениями Мордаунта было около четырнадцати миль расстояния, нас разделял друг от друга большой девственный лес. Конечно, мы все-таки были соседями, так как между нами не было ни одного человеческого жилья. Впрочем, как выражался Язон со своей коннектикутской точки зрения, не всегда соседи, живущие дверь в дверь, лучше знают друг друга! Он воображал, что знал всех людей лучшего круга в Вест-Честере, потому что прожил у нас год или два, но так как с большинством этих людей он никогда не разговаривал, то утверждал, что вполне достаточно увидеть человека выходящим из его дома, или переходящим улицу, или входящим в церковь, чтобы знать его; после того весьма понятно, что число его знакомых возрастало с невероятной быстротой.
Приготовления мистера Мордаунта к предстоящему путешествию были весьма разумны: он заказал громадный крытый фургон для провианта и багажа, затем другой крытый фургон, немного поменьше, но все же весьма вместительный и удобный, для барышень и для себя, с особыми помещениями для вещей. Все было прекрасно, прочно, элегантно и обдуманно.
Похвалив эти приготовления, я простился с мистером Мордаунтом и барышнями и пошел домой.
Спустя дня два полк, в котором состоял Бельстрод, выступил из города на рассвете, но майор не поехал вместе со своим полком.
В день выступления я был приглашен на завтрак к Мордаунтам вместе с Гуртом и Дирком и, подходя к дому, увидел слугу майора, прогуливавшего перед крыльцом лошадь своего господина. Войдя в гостиную, мы застали Бельстрода уже там в полной походной форме; он мне показался озабоченным и как будто опечаленным предстоящим отъездом. Но в чертах Аннеке я не мог заметить ничего, похожего на эти чувства, хотя она и не проявляла особенной веселости, что, конечно, не было бы прилично в данном случае.
– Я с большим сожалением покидаю эту страну, мадемуазель, – говорил майор. – Вы сделали ее дорогой моему сердцу!
Слова эти звучали более сердечно и тепло, чем я мог того ожидать от Бельстрода. Аннеке слегка покраснела, но рука ее, державшая в это время чайник, не задрожала.
– Мы скоро увидимся, Генри, – сказал Герман Мордаунт очень дружеским тоном, – через недельку поедем и мы, а затем мы будем соседями, и добрыми соседями, надеюсь!
– Вы, конечно, будете посещать нас, мистер Бельстрод, – сказала Мэри Уаллас, – ведь нам, дамам, довольно затруднительно путешествовать по пустыне, да и неудобно приезжать в военный лагерь!
– Вероятно, это вовсе не будет военный лагерь, – сказал майор, – там построены настоящие бараки тем батальоном, который там стоял раньше нас, и я надеюсь, что там можно будет при случае принять даже дам.
Из всего дальнейшего разговора о будущем соседстве видно было, что Герман Мордаунт смотрел на Бельстрода как на члена семьи, что, однако, могло объясняться в глазах остальных тем, что они находились в родстве, но что в моих глазах принимало совершенно другое значение. Когда Бельстрод встал и стал прощаться, я дорого бы дал, чтобы не присутствовать при этой сцене. Майор был больше растроган и огорчен, чем я считал это возможным с его стороны; взяв руку Германа Мордаунта, он долго сжимал ее в своей, прежде чем собрался с силами сказать что-нибудь.
– Одному Богу известно, что будет этим летом, – вымолвил он, наконец, – и увидимся ли мы снова. Но что бы ни случилось, прошедшее – это милое и дорогое для меня прошедшее – оно мое! В случае, если бы нам не пришлось увидеться, моя переписка с моими родителями, которую я распорядился переслать вам в подобном случае, докажет, до какой степени я был тронут и благодарен вам за ваше доброе ко мне отношение! В этих письмах вы яснее, чем в моих словах, увидите мои чувства к вам и к вашей семье.
– Ну, полно, полно, дорогой Генри, что за мрачные мысли! – прервал его Герман Мордаунт, смахнув слезу. – Как можно так относиться к столь непродолжительной разлуке, ведь недели через две мы увидимся!
– Увы, каждый военный, стоявший на расстоянии неприятельского выстрела, не может спокойно смотреть на разлуку, даже самую кратковременную, а для меня эта кампания будет решающей, – добавил он, бросив многозначительный взгляд на Аннеке. – Я должен вернуться победителем в известном смысле, или же лучше мне вообще не вернуться. Прощайте, мистер Мордаунт, будьте счастливы и верьте, что я никогда не забуду вашего ко мне расположения.
Он был, видимо, сильно растроган. С минуту он колебался, глядя то на ту, то на другую молодую девушку, затем вдруг подошел к Мэри.
– Прощайте, Мэри, – сказал он, взяв протянутую ему руку и с чувством поцеловал ее. – У вас, конечно, много друзей и почитателей, но я готов поручиться, что нет ни одного, который бы больше меня умел ценить все ваши высокие качества.
Мэри отняла платок от глаз и ответила ему так же тепло и сердечно. Говорят вообще, что американки не чувствительны, что они легкомысленны и фамильярны, тогда как им следовало бы быть сдержанными, и что они холодны как лед там, где следовало бы проявить теплоту и сердечность. Но это едва ли верно, верно только то, что молодые американки не притворны, что они не имеют привычки из приличия показывать чувства, которых у них нет в сердце; но если у них нет напускных чувств, то истинные чувства их не менее искренни, сильны и глубоки, чем у других девушек.
В данном случае Мэри, не стыдясь и не скрывая своего волнения, в горячих, искренних словах пожелала Бельстроду счастливого пути, поблагодарила его за доброе мнение о ней, высказав надежду, что все они вскоре увидятся и летом непременно будут видеться довольно часто. Аннеке тоже плакала, а когда она отняла платок от глаз, личико ее было бледным и губы дрожали, когда же она улыбнулась, то улыбка была такая ласковая, тихая, добрая, что у меня сжалось сердце. Ей Бельстрод не сказал ни слова, он только молча взял ее руку и прижал ее к своему сердцу, поцеловал ее и вложил в нее записку, низко поклонился и вышел. Мне было стыдно следить в этот момент за выражением лица Аннеке, и я стал смотреть в сторону, не желая увеличивать ее смущение. Но я видел, что она была еще больше взволнована и расстроена, чем Мэри, но, быть может, то, что я принимал за нежность, за любовь, было чувство прошлой дружбы и благодарности к этому человеку.
Мужчины вышли проводить Бельстрода на крыльцо; он всем нам крепко пожал руки и, вскочив на коня, сказал:
– Надеюсь, что вы все трое, друзья мои, встанете волонтерами в наши ряды, как только услышите, что мы двинулись на неприятеля! Чего только нельзя было бы сделать с тысячей человек таких молодцов, как вы! Вы сумели себя показать тогда на льду. Храни вас Бог, Корни! – добавил он, наклонясь ко мне с седла, чтобы еще раз пожать мне руку. – Нам надо во что бы то ни стало остаться друзьями!
Можно ли было устоять против таких сердечных слов? Я горячо пожал его руку и от всего сердца сказал ему те же слова:
– Храни вас Бог, Бельстрод!
Он уехал, а мы вернулись наверх и вскоре разошлись по своим домам.
Славный майор уехал, но мне от этого было не легче, и заговорить теперь с Аннеке о моей любви к ней я не мог, опасаясь неблагоприятного ответа с ее стороны.
