Новый роман Дмитрия Быкова «Июнь»

В «Редакции Елены Шубиной» в начале сентября выходит долгожданный роман Дмитрия Быкова «Июнь». Книга будет представлена автором на Московской международной книжной выставке-ярмарке в день открытия, 6 сентября.

Каждый новый роман Дмитрия Быкова – литературное событие, эксперимент, творческий опыт над текстом, сюжетом, самим собой и читателем. «Июнь» ждали несколько лет. И это эксперимент втройне. Три, казалось бы, самостоятельные истории, три разные жанра, объединенные временем – конец тридцатых годов прошлого столетия. Это и трагикомедия, в которую попадает поэт, студент Института философии, литературы и истории (ИФЛИ). И драма советского журналиста: любовь и измена, эмиграция и донос, арест и предательство. И гротескная, конспирологическая сказка о безумном ученом, раскрывшем механизмы управления миром с помощью языка и текста. Все три истории пронизаны тревожной атмосферой надвигающейся войны.

Причем Быков так подробно описывает открытия последнего героя, что закрадывается подозрение, не использует ли он сам эту «уникальную методику», где жанр и сюжет уже не играют определяющей роли для раскрытия смысла, а важна только конструкция и правильно выбранная соразмерность всех ее частей.

В тщательно структурированном романе «Июнь», где три разноплановых рассказа с трех сторон бешено рвутся к единому финалу, – в центре остается судьба человека и его столкновение с эпохой. Эпохой, когда одни жизни ломались на партсобраниях и в лагерях, а другие – от всепоглощающего страха. Реальность этих сломленных жизней ярче и гуще чувствуется, когда понимаешь, что Быков выдумал их только «наполовину», ведь у каждого героя есть прототипы, пусть достаточно условные.

Аннотация:

1940 год. Студента выгоняют из знаменитого московского Института философии, литературы и истории (ИФЛИ). Возлюбленная журналиста и редактора, эмигрировавшая из СССР вместе с матерью и вернувшаяся в тридцать шестом, отправлена в лагерь. Пожилой филолог маниакально убежден, что может воздействовать с помощью текстов на любого читателя, в том числе на того, от которого зависят судьбы мира. У этих трех героев есть один общий знакомый – молодой московский шофер из числа «типичных представителей». В воздухе разлито вязкое предчувствие войны, и расплачиваться за эту войну, которую бессознательно приближают трое, приходится четвертому.

Автор о книге:

«Ни одна книга не давалась мне так трудно, как эта, но и ни одна книга не рассказывала обо мне так много ужасных вещей». Дмитрий Быков

Цитаты из книги:

«Они встретились в буфете «Октябрьской». Рядом шумно обедали какие-то полярные летчики. Боря с Ивановой разговаривали тихо, как больные среди здоровых. Оба с первого взгляда поняли, что черная метка на них одна и оба были не из этих лет. Еще повезло вам, сказала она, закатывают и дальше по нашим-то статьям. Его не покоробило это «наше», хотя раньше он бы отдернулся. Да, еще, вы не удивляйтесь. Я ехала, все понимала, но не могла представить... Мы думаем, что там хоть что-то общее... с ними, с прежними. Хотя бы внешняя оболочка. Этого нет. – Как? – не понял Боря. – Так. Их просто нет. Это другая форма исчезновения. Даже если когда-нибудь, непостижимым образом они вернутся, – это будут совсем не они. Просто не ждите. Если вы действительно едете, – кажется, она не верила, что кому-то, кроме нее, обломится такая милость, – то не ждите, что вот... Там ничего, ни-че-го. Постарайтесь как-то заранее… Я не смогла скрыть, и он все прочел по глазам. И так улыбнулся, знаете... так, как мой муж никогда бы не улыбнулся».

«Надо было как можно скорей сочинить остальное, как можно больше выхватить из внезапно приоткрывшегося окна, которое вот-вот должно было затянуться снова, – тем более что и вечер начинал сгущаться, и было странное чувство, что кончается нечто огромное <…> Может быть, кончалось и само это жалкое чувство весеннего воскрешения, равноденствия (ах да – он вспомнил! – равноденствие), и подступало нечто гораздо более грозное».

«…всякий моральный выбор непременно превращал тебя в подлеца: если ты сопротивляешься, ты желаешь зла миллионам, которые счастливы. Если не сопротивляешься, ты предатель собственных взглядов. Слово «предатель» вообще становилось самым употребительным».

«Больше всего на свете Крастышевский боялся войны. Нет, больше всего на свете, как мы помним, Крастышевский боялся замкнутого пространства. Но война-то и представлялась ему апофеозом замкнутого пространства: окоп, со всех сторон сыплется земля, нельзя никуда пойти без разрешения, все время куда-то бежать, обязательно умирать, а смерть и есть самая безнадежная замкнутость».

«Взамен войны шло азартное самоистребление, дети подглядывали за родителями и отрекались от них. Следовало арестовать столько-то и столько-то, кого ― никто уже не вглядывался. Если посмотреть трезво, это было все-таки лучше газовой атаки, от которой вовсе уж не было спасения…»

Новость предоставлена Редакцией Елены Шубиной.