Рецензии на книги издательства «Actes Sud»

Гонкуровскую премию в прошлом году получил Эрик Вюйяр за повесть "Порядок дня", довольно примечательный сплав публицистики и литературы с большой буквы, точнее публицистики, которая вооружается самым острым и заточенным стилем. Литературы, которая не видит необходимости черпать вдохновение в вымысле, а обращается к богатому материалу самой жизни.

Вюйяр пристально рассматривает по сути один важный вопрос -- как немыслимое ещё вчера становится действительностью сегодня? Серия незаметных или малозаметных шажков к пропасти. А потом вдруг все хватаются за голову -- боже, как мы здесь очутились? Вюйяр наводит зум.

Вот первая наводка -- с иголочки одетые как бы сейчас сказали олигархи Веймарской республики собираются на совещание в только недавно ставшем нацистским Берлине. Присутствует цвет немецкой экономики. Неужели эти холёные, сытые, отменно воспитанные люди из-за страха перед большевизмом поддержат популиста и горлопана Гитлера?

Снова зум -- вот 1937 год. Уже несколько лет как Германия ведёт лицемерную дипломатию, помесь террористических актов, шантажа и соблазнения. Перед нами её следующая жертва -- Австрия. Австрия, не понимающая куда ей деваться после окуцения 1918 года. Австрия нащупывавшая свой путь. Австрия почти поголовно стремящаяся к запрещённому ей Антантой объединению с Германией. И всё же остановившаяся буквально в одном шаге от пресловутого "воссоединения" с Германией. Да. Всё так. Но ещё для слишком многих не с Германией Гитлера.

Вот зум на национал-католическом правительстве расчистившем поляну от политических противников -- социал-демократов, коммунистов. Уже оно установило режим немногим слаще нацистского. Но Гитлеру этого мало, потому убивают Дольфуса, канцлера, противившегося аншлюсу под диктовку из Берлина. Шушниг, пришедший через какое-то время ему на смену, всем хорош, но есть у него при всем его пангерманском оптимизме один минус - он не нацист. Авторитарный консерватор, но носящийся с идеей независимой Австрии.
Это всё исторический фон, данный в "Порядке дня" как бы между делом. Вот перед нами встреча Шушнига и Гитлера, на которой последний ставит австрийцу дерзкий ультиматум, фактически лишающий его страну всяческой независимости -- требование под страхом оккупации назначить на пост министра внутренних дел одного видного австрийского нациста. Примечательно при этом болезненное желание Гитлера насколько это возможно следовать процедуре:

"Забавно насколько самые отъявленные тираны смутно стремятся к тому, чтобы соблюдать формальности до последнего, как будто бы они хотели впечатлить соблюдением всех процедур, топча при этом совершенно открыто все обычаи и нормы. Кажется, что самого могущества им недостаточно, и они получают дополнительное удовольствие видеть как их враги в последний раз следуют ритуалам, которые вот-вот будут сметены. "

А в это время Риббентроп, покидая Лондон, где он до этого был послом, непринуждённо трепется на прощальном приёме на Даунинг-стрит о теннисе, стараясь как можно дольше отвлекать почтеннейшую публику от тревожных новостей с континента. Снова зум. Нешаткий и невалкий блицкриг, "генерирующий" Гитлер, которому поломавшиеся танки и танкетки преградили дорогу к триумфу. Снова зум. Наэлектризованная толпа, ожидающая немцев. Девушки в традиционных платьях. Мужчины в пивной. Оккупируйте нас, пожалуйста! Настоящий праздник. После захвата подоспел и референдум -- 99.75% "за". Правда голосовать "нет" было попросту запрещено -- людей окликивали и заставляли исправить. А рядом несколько кряжистых молодчиков из СА. Праздник удался? Но как вписываются в атмосферу праздника 1700 самоубийств в Вене в неделю, последующую за Аншлюсом? "Никто из них не покончил с собой. Смерть этих людей никак нельзя увязать с историей их мучений. Нельзя даже сказать, что они решили умереть достойно. Нет. Не глубоко личное отчаяние опустошило их. Их боль -- вещь коллективная. А их самоубийство -- преступление совершённое другим."

Что же с нашими опрятными господами и их империями? Все они безболезненно пережили крах системы, которую когда-то выкормили. Несмотря на принудительные работы в концлагерях и мизерные компенсации выплаченные после войны тем, кому удалось вернуться с такой работы живым, 12 гитлеровских лет остались для этих компаний коротким недоразумением, о котором постарались поскорее забыть. Ведь многие эти фирмы старше, чем некоторые европейские государства, и "государственничество" их ничуть не менее звериное, чем у настоящих государств.
Эрик Вюйяр написал очень актуальную книгу. И не только потому, что сейчас сызнова свершившейся факт оказывается солиднее любого международного права, как когда нацисты устами Вюйяра говорили, что захватят Австрию без всякого разрешения и сделают это от любви. Но и потому что в сплошном информационном потоке наших дней всё сложнее отыскать действительно важное, эти вздрагивания минутной стрелки Истории. Может быть -- в это хочется верить -- повесть Эрика Вюйяра научит нас присматриваться и прислушиваться к на первый взгляд ничем непримечательным новостям, к фразам, жестам, а то, чему суждено наполниться всем содержанием лишь спустя годы, его и нельзя распознать в настоящем. И книга "Распорядок дня" ещё и об этом...

Не ждите Страшного суда. Он происходит каждый день.
Альбер Камю

Пишущий на французском алжирский журналист и литератор Камель Дауд, двадцать лет проработавший корреспондентом «Quotidien d’Oran» и только в этом году оставивший журналистику, чтобы «мечтать о литературе», оказался в эпицентре всеобщего внимания после выхода своего дебютного романа «Мерсо, встречное расследование» (Kamel Daoud. «Meursault, contre-enquête»). На его родине книга была опубликована в 2013-м издательством «Barzakh», а уже в следующем году ее значительным тиражом напечатало во Франции издательство «Actes Sud». Роман собрал целый букет престижных литературных наград включая Премию Франсуа Мориака (Le Prix François Mauriac), Премию пяти континентов (Le Prix des cinq continents de la francophonie), Гонкуровскую премию первого романа (Prix Goncourt du premier roman) и присутствовал в финале основного конкурса Гонкуровской премии литературного сезона того года.

На это произведение 46-летнего уроженца города Мостаганема вдохновила опубликованная в 1942-м повесть Альбера Камю «Посторонний», наделавшая много шума в литературной среде и все еще продолжающая будоражить умы. Главный герой «Постороннего» — Мерсо — убивает «араба» на пустынном, залитом злым солнцем алжирском пляже. На суде на вопрос — почему он это сделал, его ответ — «из-за солнца» — вызывает смех. Решающим основанием для вынесения присяжными обвинительного приговора становится свидетельство о том, что Мерсо не плакал на похоронах своей матери, умершей накануне преступления, а вовсе не сам факт убийства безымянного араба.

Автор романа «Мерсо, встречное расследование» наделяет убитого араба именем, нарекая его Мусой, и воскрешает память о нем повествованием его родного брата Гаруна, которое начинается словами:

«сегодня мама еще жива...»

Давая имена своим героям, автор, очевидно, прибегает к библейским аллегориям — красноречивый Аарон (в арабской транскрипции Гарун) должен был стать устами своего косноязычного брата Моисея (Мусы). Более того, нося вещи убитого брата, тела которого так и не нашли, Гарун ощущал себя отчасти перевоплотившимся в Мусу, как бы «донашивающим» его судьбу. Ночь за ночью, в оранском баре он, пребывая уже в преклонном возрасте, рассказывает неравнодушному слушателю о своем одиночестве, рассуждает о людях, которые собственные суетные и противоречивые чаяния норовят считать Божьим промыслом. Гарун давно разочаровался в стране, в которой провел всю жизнь, но не может о ней не тревожиться. Чужой среди своих, посторонний, он ожидает смерти как облегчения...

Своеобразная писательская манера и необычный угол зрения Камеля Дауда позволяют нам увидеть его роман и повесть Альбера Камю как единый палимпсест*, повествующий об одиночестве и абсурдности человеческого существования.

*Палимпсест — рукопись на пергаменте поверх смытого или соскобленного текста.

С моим ковром-самолетом и ее настроенным компасом, куда б я проложил курс?..

3 ноября 2015 года Матиас Энар с романом «Компас» (Mathias Énard. Boussole, изд. «Actes Sud», 2015) стал обладателем самой престижной литературной премии Франции — Гонкуровской (Prix Goncourt). Это десятая книга 43-летнего автора. В 2010-м роман Энара «Расскажи им о сражениях, королях и слонах» («Parle-leur de batailles, de rois et d’éléphants», изд. «Actes Sud») получил Гонкуровскую премию лицеистов (Prix Goncourt des lycéens). А два года спустя его «Улица воров» («Rue des voleurs», изд. «Actes Sud», 2012) была награждена Гонкуровской премией по выбору стран Востока (Prix Goncourt. Le Choix de l’Orient).

«Компас» предлагает нам совершить путешествие во времени и пространстве, не покидая венской квартиры смертельно больного музыковеда Франца Риттера, который заново проживает всю свою жизнь между одиннадцатью часами вечера и семью утра в вихре воспоминаний-галлюцинаций, вызванных обезболивающими опиатами. Примерно столько же — восемь часов — потребуется, чтобы прочесть четыре сотни страниц этого необыкновенного романа о любви к женщине и страсти к путешествиям как возможности выразить свои чувства. Образ Сары — молодой рыжеволосой женщины, самозабвенно исследующей Ближний Восток, — путеводной звездой проходит сквозь все повествование. Она в шутку дарит Францу компас, указывающий вместо севера на восток. «С моим ковром-самолетом и ее настроенным компасом, куда б я проложил курс?..» — не сомневается главный герой, погружаясь в воспоминания...

«В жизни есть муки, которые, как проказа, медленно гложут и разъедают душу изнутри. Об этих муках никому не поведаешь: большинство людей считает подобные страдания случайными или исключительными, редкими, а если кто и напишет о них или расскажет, то люди в соответствии с общепринятыми представлениями и собственными воззрениями воспримут это с насмешкой. Ведь человечество не нашло еще никаких средств, никаких лекарств против страданий, и единственный способ забыться видит в вине и искусственном сне, который даруют опиум или другие наркотики. Увы, их действие временно, и после некоторого облегчения и успокоения боль лишь усиливается. Но можно ли вообще постичь тайну этих неясных, необъяснимых чувств, это сумеречное состояние, появляющееся между смертью и воскресением, между сном и пробуждением?..»

Эти строки из повести «Слепая сова» иранца Садега Хедаята, который сжег большую часть своих произведений и, дабы никого не обременить своей смертью, оставил на столе в своей парижской квартире сто франков перед тем как включить газ, открывают галерею отражений и преломлений облика Востока.

Память Франца Риттера сплетает в персидский шелковый ковер нити воспоминаний, строки восточных поэтов, мысли Томаса Манна, Ницше, Блеза Сандрара, ориентальные образы Курбе, Делакруа, Энгра, ноты «Турецкого марша» Моцарта и «Джамиле» Жоржа Бизе. Бесконечная ретроспектива собственных впечатлений рассказчика, наложенная на впечатления европейцев, открывающих для себя Восток, путешествуя по его землям и по страницам его бессмертных книг. Это и знаменитые писатели, художники и музыканты, и малоизвестные путешественники, оставившие нам свои вдумчивые путевые записки, и даже обыкновенные авантюристы. Эрудиция автора настолько глубока, а роман настолько насыщен культурологическими и историческими отсылками, характерными, скорее, для эссе, что бытовало мнение, будто роман этот будет весьма и весьма сложен для восприятия неподготовленным читателем. К счастью, эти опасения оказались напрасными...

Невозможно не оценить шанс взглянуть своими глазами на то, чего мы уже не увидим никогда, путешествуя в Пальмиру...

«Вид был волшебным — на восходе и на закате солнечный свет, скользя, нащупывал друг за другом: храм Баала, лагерь Диоклетиана, Агору, Тетрапилон, стены театра, и мы легко можем представить себе изумление англичан, в XVIII веке открывших оазис для европейцев и сделавших первые рисунки с видами Пальмиры — Невесты пустыни — выгравированные затем в Лондоне и разлетевшиеся по всему континенту». И опять же, необыкновенное внимание к деталям и всем сторонам истории, которое ничуть не вредит органичности повествования. Даже о гостинице «Зенобия», в которой во время пребывания в Пальмире останавливаются герои, мы узнаем, кажется, все — от судьбы ее архитектора, тесно переплетающейся с музыкой, до полной шокирующих поворотов жизни ее бывшей хозяйки — эксцентричной Марги д’Андюрэн; от вида из номеров и очертаний бронзовых светильников до подмеченных рассказчиком капителей и барабанов античных колонн, приспособленных для садовых столов и скамеек.

Портрет Пальмиры был бы не полным, не проведи нас автор бетонно-серыми современными кварталами города к стенам «печально известной тюрьмы Сирии, черного и кроваво-красного цветов флага, развернутого над всей страной династией Асадов. В ее застенках жестокие, средневековые пытки стали рутиной и не преследовали иной цели, кроме как распространять по всей стране тяжелый, как навозный смрад, запах страха». Слово Тадмор — так по-арабски зовется Пальмира — заставляет сжиматься от ужаса сердца многих сирийцев...

Калейдоскоп впечатлений от путешествий по шумным городам Востока, по его горам и пустыням вырывается за границы стереотипов, пряных и пестрых образов-клише, рожденных Западом. Тем более, когда журналисты стремятся выдать за облик Востока «смеющееся лицо бородача, перерезающего сонную артерию неверного».

«Компас» Матиаса Энара не содержит готовых рецептов. Он убеждает нас попытаться не столько понять, сколько почувствовать Восток. Именно почувствовать, услышать его чутким ухом музыковеда. Найти, руководствуясь поэтическим компасом, ориентир в самом буквальном и одновременно символическом смысле, — встать лицом к Востоку-Ориенту.