Рецензии на книги издательства «Олимп»

Четверть века назад я с удовольствием почитывала любовные романы Екатерины Вильмонт. Они хорошо разбавляли обожаемую мной фантастику. В глубине души я относила её книги к особой разновидности вымысла, ведь не могут же люди на пороге пятидесятилетия всерьёз влюбляться, чудить и так глупо себя вести. Из-за большой на тот период разницы в возрасте я не очень-то и понимала её героинь, а книги иногда покупала скорее ради забавных моментов и лёгкого слога. Роман "Путешествие оптимистки..." положил конец моему увлечению автором. Слова "бабы" и "дуры", а уж тем более "все бабы дуры" меня тогда сильно покоробили, и на Вильмонт я больше не обращала внимание.
Как ни странно, сейчас именно эти слова меня и заинтересовали. Нестерпимо захотелось узнать причину внесения в заглавие такого спорного дополнения.
Сюжет романа немного перекликается с сюжетом фильма “Москва слезам не верит“. Двадцать лет назад Кирочка Мурашова до беспамятства влюбилась в импозантного Марата, который, будучи давно женат, ответил ей взаимностью. Всего два дня безумств, подогреваемых страстью, совместными планами и обещанием развестись, закончились классически: он исчез, она беременна. Через двадцать лет 47-летняя одинокая Кира летит в Израиль, навестить дочь, которая перебралась туда после свадьбы. В полёте Кира знакомится с Викентием Болеславовичем, который влюбляется в неё с первого взгляда. На земле обетованной случайная встреча перетекает в бурный роман с предложением руки и сердца. Но на очередной экскурсии Кира неожиданно сталкивается с Маратом, который, заводит старую, но такую приятную женскому уху песню: испугался страстных чувств, понял ошибку, по-прежнему люблю, разведусь, женюсь и будем счастливы до гробовой доски.
Марат - давняя любовь: 63 года, москвич, финансово обеспечен, отец единственного ребёнка, всё ещё любим.
Викентий, он же Котя, он же Вика, он же Кент - новая любовь.

Он москвич, пятьдесят восемь лет, вдовец, умный, веселый, интересный, архитектор и во мне души не чает!

Как быть ополоумевшей от чувств Кире Кирилловне? Ведь это только старый друг лучше новых двух, а старая любовь?

сердце билось уж очень неровно и от стремительного развития романа с Котей, и от предстоящей встречи с Маратом. Да, в моём возрасте такие приключения несколько утомительны. Хотя и занятны.

Да, книга оказалась на редкость занятная. С одной стороны: суматоха, "пафос вперемешку с любовным бредом" и бесконечная болтовня, с другой - точный психологический портрет зрелой женщины. Портрет без ретуши, искренний, точный и, к сожалению, теперь уже вполне узнаваемый. Прав был Пушкин утверждая, что "любви все возрасты покорны". Страсти на читателя выплеснутся нешуточные.

Ого-го, это будет весело, а все драмы как-нибудь утрясутся, рассосутся…

В книге рассказывается о судьбе двух мальчиков, их семей, а через них и о судьбе жителей послевоенной Германии.
Семья вроде и разная у мальчиков, один из бедной, второй не знает недостатка, но все равно после войны проблемы есть у каждой семьи.
Интересно было наблюдать за дружбой этих мальчиков, и конечно не оставило равнодушным узнавать, как жили жены убитых на той войне. У каждой семьи трагедия, они разные и проблемы у них разные. Любопытно было как мальчики узнают что-то новое о своих отцах, матерях, о войне .И конечно тема взросления каждого из этих мальчиков показана автором увлекательно. Вопросы , которые они задают сами себе, друг другу, своим родным, то как они к относятся к ситуации- в этом наверно самое главное и интересное в этой книге. Автор на примере двух разных семей сумел показать то, что происходило во время войны и после нее. И хотя война уже вроде давно закончилась, но какие же у нее страшные последствия и не только на стороне тех, против кого она велась, но и тех, которые вели ее .И конечно здесь хорошо описано, что не все немцы это фашисты, которые хотели эту войну.
Читать Бёлля интересно, книга написана приятным языком, сюжет неплох, и темы поднятые актуальны.

Когда у меня спрашивают о любимой книге, я, не задумываясь, называю эту. Когда-то давным-давно я прочитал « Гавриил Троепольский - Белый Бим Чёрное ухо », пришёл к отцу и рассказал, как мне понравилось и как я сопереживал собаке, на что он ухмыльнулся и спросил: «Сложилось ли у тебя ощущение, что ты видел мир глазами собаки?» Я задумался, а он уже доставал с полки тоненькую книжку с серой обложкой, на которой была изображена нить колючей проволоки.

Не буду долго рассказывать, как я читал Руслана в первый раз, как стремился к окончанию и одновременно невероятно боялся его, ещё не понимая, что самое страшное будет даже не на последней странице. После того, как я весь в слезах первый раз в жизни окончил чтение, я понял, что это действительно «моя» книга на всю жизнь.

Постараюсь объяснить, почему она для меня "любимее" Набокова, Кафки и Оруэлла.

Когда я читаю Верного Руслана, я действительно ощущаю себя в голове собаки. Если бы я был кинологом или хотя бы собачником, а не кошатником, я бы, возможно, не был бы так категоричен, но, когда я «вижу» мир глазами Руслана, я всегда понимаю, что это не человек. Ощущение это не отпускает на протяжении всей книги: от самого начала

Он знал, что у хозяев это зовётся «снег», но не согласился бы, пожалуй, чтоб оно вообще как-нибудь называлось. Для Руслана оно было просто — белое. И от него всё теряло названия, всё менялось, привычное глазу и нюху, мир опустел и заглох, все следы спрятались.

до самого конца

Ему почудилось, что вернулся хозяин, — нет, не прежний его Ефрейтор, кто-то другой, совсем без запаха и в новых сапогах, к которым ещё придётся привыкать. Но рука его, лёгшая на лоб Руслану, была твёрдой и властной.

Это верхний слой повести, сообщающий атмосферу и восприятие. И он прекрасен сам по себе, потому что никто ни до, ни после не описывал мир глазами животного настолько правдоподобно. На него накладывается сюжет – история жизни караульных собак после расформирования системы лагерей. Тут «всё как у людей» - разные судьбы, разные характеры, разный подход к строгости принципов. И снова-таки, все собачьи характеры узнаваемы. Параллельно собакам выживают люди, прошедшие мясорубку лагеря и пытающиеся освоиться в новой жизни. Даже в этом сюжете уже есть немало сильных моментов, типа последней встречи с хозяином или процесса создания «шкапа». Но сама история при всей своей трагичности не тянет на глубокое откровение.

Третьим слоем идут простые идеи. О том, как люди превратили прекрасных умных животных в инструмент для выполнения примитивных задач, о том, как сами собаки вынужденно мыслят абсолютно в рамках линейных исполнителей (как в прекрасном романе «Смерть – моё ремесло»), о том, наконец, насколько собаки похожи и одновременно не похожи на людей, и конечно о предательстве и верности. Этих мыслей много, они все вкусные и отлично развёрнуты, но это всё ещё не шедевр, просто крепкая повесть.

Дальше идут более сложные темы. Ингус, как проводник идеи отношения людей к неукротимому собачьему духу. Инструктор, как проводник идеи попытки действительно понять собаку, его неуместность в системе и итоговое «превращение в собаку». Трезорка, как проводник идеи о неважности размера и важности убеждений. Это глубокие, красиво оформленные мысли, которые могли бы украсить любой хороший, трагичный текст. Но есть нечто, что возводит повесть в разряд абсолютной гениальности.

Это линия матери Руслана. Абсолютно чёрная и бесчеловечная. Не-собачья, одновременно гуманная и антигуманная. Я знаю этот кусок почти наизусть и всё равно каждый раз перечитываю с содроганием. В этих тяжёлых словах звучит для меня мрачный приговор человечеству, как мыслящей ветви эволюции.

«Верный Руслан» — это непростое испытание. «Не каждый сможет туда доплыть сквозь шторма своих судеб». С юности я перечитываю эту книгу раз в пару лет и каждый раз ужасаюсь той страшной мысли, которую настолько жестоко и гениально вложил автор в, казалось бы, совершенно эпизодического персонажа.

Какой же сговор был между нею и хозяином, какую ж зловещую правду она знала, что так покорно отдавала смерти своих детей?

И вы получаете это как последний гвоздь, уже в конце истории, когда знаете всё.

Есенину такое даже не снилось.

Вы спрашиваете — можно ли «присочинить» биографию историческому лицу? Должно. Но сделать это так, чтобы это было вероятно, сделать так, что это (сочинение) если и не было, то должно было быть. (Из книги А. Толстого «Художественное мышление»)
А я добавлю, что, какой бы разносторонней ни была личность (да, Пётр был не везде прав), хорошо, когда его положительные качества вдохновляют поколения на положительные поступки. Но это моё мнение. И тем не менее Толстой показывает Петра со всех сторон, правдоподобно, объёмно и увлекательно.
Что мне было важно и вкусно в этих книгах, как писателю, - слог и образы. Невероятная работа с языком! Да, не просто читать современному человека, но какое погружение в эпоху и какая пища для ума.
Здесь хочу упомянуть книги менее известного автора, но такого же важного для меня в плане достоверности, образности и слога – Элеонору Гильм, в женской саге которой я получила такую же пищу.
Это не только история становления императора Всероссийского, но и истории многих других людей, отдельные фрагменты, из которых складывается общая, невероятно живая, объёмная картина той эпохи: от крестьянского быта до царёва.
Какое описание природы, какие батальные сцены… Немало жестокости, но нет акцента на чернухе, как это сейчас обожают.
Кстати, интересно, И. Эренбург пишет, что Толстой рано отказался от черновиков и планов, работал, как скульптор, а не как архитектор, не знал заранее, что ждёт его героев. Он был писателем-художником. Может быть, поэтому ещё он мне и оказался так близок, хотя я к историческим романам отношусь очень с опаской (коверканье истории меня пугает).
«В этом коренное отличие художника от историка и исследователя. Учёному нужна цепь последовательных фактов, чтобы рассказать об истине. Художник берет на себя смелость, или дерзость, — на основании даже незначительных осколков, — своей фантазией, своей интуицией смело и уверенно рассказать об эпохе...

Если бы на обложке этой книги не стояло: "Фридрих Незнанский", то признать авторство "Звонок другу" за нашим германским другом было бы весьма затруднительно. Уж больно отличается стилистически этот роман от культовой трилогии "Ярмарка в Сокольниках", "Операция Фауст" и "Ящик Пандоры". Но сокрушаться об этом читателям явно не стоит, потому что под этой ретро-обложкой находится действительно очень сильное произведение, написанное мастером психологического детектива. Причём, следует отметить, что писал "Звонок другу" явно не мужчина. Об этом, в частности, свидетельствует тщательная прорисовка автором женских образов главных героинь романа: Анны Лавровой, Зои Третьяковой и их антипода Гуси Скотниковой, в отличие от мужских, изображённых скупыми мазками. Саша Турецкий, вынесенный кстати в названии серии "Турецкий и его команда", появляется в этом романе лишь эпизодически. Впрочем, Всеволод Голованов, Вячеслав Грязнов и другие действующие лица мужского пола выглядят в этом романе тоже как "инородные тела". Они вроде и присутствуют в тексте, но, в то же время их образам не хватает живости, свойственной героям знаменитой трилогии. На мой взгляд, "Звонок другу" является удачной мистификацией "Олимпа", выдавшего на гора сей продукт. Вот только при всех плюсах и минусах этого романа не стоит забывать, что к Фридриху Незнанскому "Звонок другу" не имеет никакого отношения. Судя по психологической выверенности сюжетных линий и весьма добротной детективной линии есть предположение, что "Звонок другу" принадлежит коллективу авторов-женщин. Уж больно много в этом произведении элементов, свойственных "женской прозе"... Признаюсь, изначально у меня была мысль поставить этой книге высший балл, но, мистификация, есть мистификация, пусть даже и супер-пупер удачная... Из достоинств книги можно также отметить оригинальное дизайнерское решение серии "Турецкий и его команда", выполненное в ретро-стиле...

О том как в нашу жизнь постепенно и незаметно проникает подлость, она становится частью общества, у неё всегда есть оправдание, прикрытие, она не враждует, «честно» смотрит в глаза, у людей вырабатывается привычка её оправдывать, прощать, а потом и не замечать, как обыденность современных отношений.

Московский подросток, школьник, по фамилии Глебов, по кличке Батон, тщательно формирует свой авторитет в классе. Мама билетерша в кинотеатре и Глеб может бесплатно проводить друзей на просмотр фильмов.

«Эта привилегия была основой могущества Глебова в классе. Он пользовался ею расчетливо и умно: приглашал мальчиков, в дружбе которых был заинтересован, от которых чего-либо ждал взамен.»

Такое отношение к жизни автор оценивает как отголоски прошлого, основанные на мелкобуржуазных стремлениях. Вот что сказала о Глебове мама его подруги:

«…он с каким-то особенным вниманием всегда осматривает их квартиру, на кухне его интересовали холодильник под окном и дверь грузового лифта. Однажды он подробно расспрашивал ее о даче в Брускове, сколько там комнат, есть ли водопровод, сколько соток участка, как будто собирался покупать…»

Ему нравилось в его подруге, Соне, покорность, она всегда находила ему оправдание, жалела его. И ему нравилось относится к ней как к собственности, он примеривал к себе всю атмосферу будущего удачного для него предполагаемого брака.

В классе появляется персонаж из более социальнозначимого слоя общества и он рушит выстраиваемую Глебовым расстановку авторитетов. Левка Шулепа был более циничен и обладал ресурсом своего отца, куда было Глебову тягаться с ним, ему оставалась только роль в свите Левки. Но сначала он провоцирует друзей проучить Левку, а потом их сдает отцу Левки. Он не хотел, так получилось, но сдал, нашлись слова оправдать, для себя, предательство. Эти слова всегда находятся. И эти друзья незаметно исчезли из его жизни, можно забыть, нужно забыть и жить дальше. Можно вспомнить как Глебов получил свою кличку:

«Когда-то давно он принес в школу белый батон, сидел на уроке, щипал мякиш и угощал желающих. А желающих было много! Кажется, пустяк: притащил батон, который всякий может купить в булочной за пятнадцать копеек. Но вот никто не догадался, а он догадался. И на переменке все просили у него кусочек, и он всех оделял, как Христос. Впрочем, не всех. Некоторым он не давал»

Вот так по кусочку. Затрат всего ничего, пятнадцать копеек. Зато авторитет и выгода.
Первые страницы книги было читать тяжело и неинтересно. Скучны были мысли и стремления Глебова, его взгляд на жизнь был неприятен. Хотелось бросить читать книгу, но постепенно становилось понятным намеренность автора показать мир Глебова изнутри. Многое было знакомым и по нашей жизни. Торговые отношения между людьми всегда остаются, речь только о том, чем торгуют.

А чем торгуют? Чем торгует мальчишка, выискивая нужных друзей? Что он отдает, может быть теряет?
Автор вспоминает о метаниях Раскольникова, о границе когда «все дозволено». Ничто не меняется, только эта граница вседозволенности обмельчала. Нет проблем физического выживания, но есть, допустим, зависть, собствинечество, личные стремления и т.п. И есть окружающие нас люди, через которых можно переступить. Никакого топора уже нет.
Буржуазный строй свергнут, а человеческая суть осталась.
Вот и мечется Глебов, одновременно хочет блага семьи Сони, а его подталкивают на льготы в карьере, которую можно получить предав отца Сони. При этом, почти ничего не делая.
Так чем торговал Иуда, будучи учеником Христа? Наверное доверием, искренней любовью, совестью, душой и т.п. Вроде хотел внешних благ и жертвовал внешним, выбирал между выгодами, людьми, а торговля произошла внутренняя. Глебов сделал массу мелких шагов, мучительных, тщательно взвешивая, чтобы в итоге, незаметно для себя, встать на сторону предательства. Ему нет дела до духовных метаний, он просчитывает и не хочет вспоминать свое прошлое, хочет забыть его, живет успешной жизнью. Если не растрачиваться, то, наверное, есть ещё чем торговать, найдутся покупатели.

«Глебов не знал, что настанет время, когда он будет стараться не помнить всего происходившего с ним в те минуты, и, стало быть, не знал, что живет жизнью, которой не было.»

Есть еще в книге тема прощения, выраженная в Соне, которая всех жалеет, прощает, оправдывает. Чем-то близко к христианству. Неудачно складывается судьба Сони. Явно автор на её примере высказал мысль о нежелательности подобного поведения. Хотя это дискуссионный вопрос, но Отец Сони по поводу одного из своих врагов высказался:

«— А знаете, в чем ошибка? В том, что в двадцать седьмом году мы Дороднова пожалели. Надо было добить.»

Если бьёшь, то добивай. Раненый враг найдет время, силу и место, чтобы ударить снова.