5

Автор в увлекательно-грандиозной форме эпопеи о многовековой битве между естественниками и богемой знакомит нас с историей становления отечественной (по преимуществу отечественной) психиатрии и психологии, историей родной литературы ну и просто с историей России указанного периода. (Начиная с Гоголя.)
На самом деле с битвой я загнула. Боюсь, баталии – это то, о чем я в глубине души хотела бы прочитать, но у меня не получилось.
Бросается в глаза явное предвзятое отношение Сироткиной к психиатрам. (Классовое, в ее рассказах о конкретных врачах видны интерес и уважение.) Во введении, казалось бы, замечено, что «будет неверно видеть в поэтах и художниках исключительно жертв стигматизации». «Иногда в том, что за ними закрепился ярлык безумия, есть их собственная «вина», – сообщает нам автор. Однако, обращаясь к судьбам и книгам конкретных писателей, она почти не показывает нам, в чем именно вина заключается. Не предлагается и версий о том, зачем эта стигматизация могла бы понадобиться «поэтам и художникам». Историческое развитие обозначено – от греческого энтузиазмоса через немецких романтиков и к символистам. Но не более.
Активная, действующая в книге сторона – лишь одна из названия. Это психиатры. Тому есть, конечно, совершенно объективная причина: классиков было меньше, и они рано или поздно становились ну очень «пассивными», покидая этот мир. Каждый классик был (стал) человеком особым и отдельным, а психиатры воспроиводились из поколения в поколение и продолжали вершить свое дело – развинчивание-разбирание на составные, снабжение бирочками, укладывание полученного материала в соответвующие эпохе, политической ситуации и личным вкусам схемы.
Исключением из этого правила можно (на мой вкус, с некоторой натяжкой) назвать пару очерков из главы о Толстом – про «Смерть Ивана Ильича» и врачуемых без толку Наташу и Китти.
В целом же тот или иной писатель получается просто каким-то третичным по отношению к автору или читателю «Классиков и психиатров» – как материал, на котором нам красочно демонстрируются изгибы, развилки и переплетения психиатрической мысли: то реакционные, то прогрессивные Гоголь и Достовеский; то политический строй, то неправильное воспитание как основная причина неврастении; то дегенерация, то прогенерация как вектор развития (ни много ни мало) всего человечества – а заодно и «естественная основа» одаренности.
Причины, побуждающие психиатров лечить иногда давно покойных классиков, названы вскользь в заключении: это желание «популяризовать психиатрию» и личная амбициозность. Замешивается все это в необходимость для психиатра, как и для любого человека, жить в обществе, разговаривать, высказывать свое мнение.

На самом деле книга... безумно интересная. Меня особенно впечатлила глава «Гений в психиатрическом диспансере» - одновременно про формирование советской системы здравоохранения и евгенику. А еще я узнала, что слово «лодырь» происходит от фамилии «Лодер». Лодер был владельцем «заведения искусственных минеральных вод», где до 125 пациентов лечились не только водами, но также прогулками, музицированием, чтением и беседой.»

Отдельно я бы отметила замечательное чувство юмора Ирины Сироткиной:

По версии психиатра, «после несчастливой любви» Гоголь якобы «предавался в течении многих лет онанизму», а затем «стал знаменитым писателем».

Ломброзо отнес писателя [Л.Толстого] к больным гениям на основании его якобы болезненной наследственности, капризов и чудачеств в юности, его эпилептических припадков и раздражительности. (…) Однако увиденной в Ясной Поляне разубедило его. Хозяин предложил выкупаться; они поплыли, и вскоре Ломброзо начал отставать от Толстого. Выйдя на берег, он выразил удивление физической силой писателя, которому было почти семьдесят лет. В ответ тот, по словам Ломброзо, «протянул руку, отрвал меня от земли и поднял вверх, как щенка». Позже их беседа зашла в тупик. Основатель криминальной антропологии был задет той безапелляционностью, с которой хозяин отверг его теорию о врожденном преступном типе. В свою очередь, у Толстого сложилось впечатление о госте как об «ограниченном и мало интересном болезненном старичке».

Для самых разных людей образ Пушкина служил идеалом или эталоном – чего именно, зависело от их занятий и интересов.

И т.д.