4.5

Свыше одного миллиона человек погибло в блокадном Ленинграде, не дожив до 27 января 1944 года. Свыше одного миллиона человек никогда больше не увидело родного, но уже свободного города на Неве. Один. Миллион. Человек. Сложно вообразить эту цифру, однако скорее — просто страшно. И даже спустя 75 лет представить масштаб этой трагедии просто-напросто невозможно.

Электричества больше нет. Нет даже керосиновых ламп. Нет мостовых и нет тротуаров — только толстая корка льда. Нет трамваев, нет поездов. Нет больше музеев, театров, библиотек, концертных залов. Нет водопровода, нет даже колодцев. Воду надо доставать прямо из проруби, как тысячу лет назад. И нету хлеба. И нет даже могил…

Книга «Седьмая симфония» ещё один пронзительный рассказ о 871 дне блокады, пережить которую удалось немногим. От мысли, что подобное испытание с честью смогли вынести дети, — становится одновременно и радостно, и жутко. Радостно — поскольку сила человеческого духа оказалась в сто крат сильнее обстоятельств. Жутко — поскольку юные ленинградцы не имели ни малейшего представления о понятии «детство».

Каждый, кто вышел живым из испытаний этих страшных лет, чувствовал себя теперь неуязвимым для боли, для смерти, даже для душевных страданий. Жизнь.

Автор этой книги — Тамара Сергеевна Цинберг — знает о блокаде не понаслышке: эта хрупкая физически, но сильная духом женщина с достоинством пережила страшные блокадные годы, несмотря на многочисленные лишения и тяжелейшие испытания. Итогом этого жизненного экзамена явилось множество художественных картин, а также одна небольшая, но очень трогательная повесть «Седьмая симфония», изначально написанная как сценарий к фильму и только потом переработанная в книгу для детей о блокадном Ленинграде.

Наверное, для Цинберг «Седьмая симфония» явилась своего рода личным поиском ответов на вечные вопросы. Более того, риторические вопросы в книге как бы укрепляют духовную связь между поколением Тамары Сергеевны и поколениями читателей разных лет.

За неё дорого заплачено, за эту общность. Так неужели мы когда-нибудь откажемся от неё? Мы, которые выдержали всё и остались живы, неужели мы изменим когда-нибудь этим воспоминаньям? Неужели, узнав истинную цену хлеба, мы унизимся до того, что будем гоняться за роскошью? Неужели, пройдя через этот ад, мы когда-нибудь струсим, не посмеем вступиться друг за друга? Неужели мы, постоянно жившие едиными помыслами со всей страной, замкнёмся в своей тесной квартирке, перестанем говорить «мы»?

А что вы бы ответили автору книги?