4 Как царство Сун Гана отошло Бритому Ли

Преамбула. Братья представляю собой достаточно сложный и спутанный клубок, разобраться в котором совсем не так просто, несмотря на, казалось бы, всю простоту и даже примитивность повествования. Достигается запутанность данного клубка за счет хитрого переплетения трех типов нитей, и именно за эти нити данный роман необходимо распутать. Данные нити и легли в основу структуры рецензии, и, более того, 99% романа в данную структуру укладывается. Обозначим данные нити так: Классика-Модерн; Реализм-Сатира; Китай-Запад.

Классика-Модерн
Наверное, самый легко считываемый для неподготовленного читателя пласт, это классика-модерн. Он почти не требует знания китайской классической литературы, но а с модернистскими приемами читающие люди уже давно хорошо знакомы и угадывают их без особых проблем.

Структура повествования
Начинающийся в духе совершенно классического повествования, со строгой структурой (детство, юность, первая любовь, первые поражения, первые победы) в первой части — роман потихоньку начинает приобретать модерновые нотки. Данное изменение стилистики обусловлено в т.ч. и сюжетными изменениями — даже разделение романа на две части, на первый взгляд, кажется вполне классическим (юность — взрослая жизнь), но при более внимательно рассмотрении здесь просматривается литературный прием: вторая часть — это не переход героев во взрослую жизнь, а наметившееся разделение братьев, по юности пока еще не сильно бросающееся в глаза. Перетекание классики в модернистские приемы на этом не заканчивается.

Конфликт города и деревни
Вяло обозначенный в самом начале конфликт города и деревни постепенно утрачивает свой классический заряд — деревня сама превращается в небольшой город, со всеми вытекающими последствиями. Переход в противоположность чего-то, изменения героев, причем изменения героев не в классическом стиле, а абсолютно в духе романов Сорокина — опять модернизм. Найти здесь модерновые приемы совсем не так сложно, они лежат прямо на поверхности — но в сочетании с другими нитями, сшивающими повествование, они начинают играть значительно более интересную роль.

Закольцовка
Еще один классический прием, который автор применил — закольцовка повествования. Онанизм главного героя о каждую лавку превратился в секс главного героя со всеми женщинами. Мнимая импотенция тоже нашла свое отражение в конце романа — следуя традициям литературы, где каждое ружье должно выстрелить, а вброшенное понятие сыграть — автор скрупулезно закольцовывает свой роман.

Реализм-Сатира
Данный пласт вызывает уже значительно больше проблем со считыванием. Отечественный читатель вообще не очень привык к резким переходам от реализма к жесткой сатире, и если сатира в рамках отдельного произведения воспринимается вполне нормально, то перемешиваясь с чем-то, особенно с серьезными темами типа смерти и голода, — всегда вызывает больше недоумения, а то и раздражения. Тем более странным показался для отечественного читателя самый обсуждаемый элемент — натурализм.

Натурализм
Любой, кто бывал в Азии, подтвердит, что у азиатов совершенно другое отношение к телесности. И если в городах это еще не сильно бросается в глаза — то в деревнях это чересчур заметно. Справлять естественную нужду для мужчины на берегу реки, где его может увидеть куча людей — норма. Да что там естественная нужда — достаточно посмотреть юмористические японские передачи чтоб понять, что отношения с телесностью у азиатов совершенно иные, чем у европейцев.
Автор прекрасно стилизовался под китайскую народную культуру (под народной культурой понимать не ту культуру, которую правительства презентуют под данной торговой маркой (в случае России это кокошники с самоварами), а саму что ни на есть сельскую телесную культуру, с шутками вроде высыпать ведро дрожжей в сельский туалет или овеянные веками традиции задирания юбок (или того хуже) на сельские праздники), и, надо сказать, выбил этим очень много читателей.
Кал, онанизм, вуайеризм — лишь неполный список, который, судя по всему, произвел впечатление на многих. Как по мне — весь этот деланный ужас читателей от подробностей либо наигран, либо от незнания: сама традиция литературы включает излишний натурализм уже с очень-очень давних времен, будь то Гаргантюа и Пантагрюэль или Симплициссимус . Многочисленные перечисления, чем герой подтерся — это не какое-то извращение автора, а самая что ни на есть дань культурной традиции, о которой мы еще поговорим.
Ко второму акту (и здесь тоже нельзя об этом говорить в отрыве от третьего пласта повествования Китай-Запад) сам стиль меняется — телесных шуток становится гораздо меньше, а те что есть становятся более забористыми — даром что их начинают лучше камуфлировать. Тема трансексуализма, фестиваля девственниц и даже зоофилии (мужик с овчаркой в бане — тонкий намек на толстое обстоятельство) может восприняться значительно тяжелее (хотя тоже нового для литературы здесь нет, вспомнить Золотого осла ), чем бесконечный прилюдный онанизм героя — вещь, много раз описанная в т.ч. и классической литературе.

История и сатира
Сатира на историческую тему воспринимается отечественным читателем очень тяжело — даже сейчас, когда прошло уже почти 80 лет, над Великой отечественной войной шутить в России не принято вообще никак. Поэтому резкие переходы от онанизма главного героя к трагедиям семьи и обратно действительно может покоробить отечественного читателя. Списать это надо на то, что для восточного сознания смерть совсем не то же самое, что для европейского — поэтому то, что воспринимается как беспримесная трагедия в Европе, и, разумеется, в следствии этого не могущая выступать поводом для шуток, в Китае воспринимается в духе шанса на иное, лучше перерождение для хорошего человека. Это ощущение отрешенности, некоей надмирности, в сочетание с творящимся в реальности, дает действительно достаточно любопытный микс: с одной стороны, представляющий исторической полотно вроде как серьезно, тем самым невротизируя читателя, ну а с другой стороны — как-бы показывая читателю, что то, к чему он пытается отнестись серьезно — не повод для серьезного отношения даже для самих героев.
Американские горки между трагедией реальности и нарочитым фарсом представляю собой достаточно крепкий орешек, но после его раскусывания — авторская методика перестает сильно невротизировать, а читатель начинает спокойно качаться на волнах эмоций.

Китай-Запад
Самый сложный и, по совместительству, стержневой пласт для романа — первые два пласта скорее служат эдакой приправой для генеральной фабулы (поэтому разговор о них вынесен в самое начало), как бы затеняя её, но при этом позволяя ей выступить более рельефно. Не за счет яркости, а за счет выпуклости.

Переход Китая
Бритый Ли, конечно, олицетворяет собой Запад, пришедший в Китай. Сун Ган — традиционный Китай. Вся книга — история того, как со временем мир Сун Гана исчезает, а мир Бритого Ли — растет, и Китай начинает ему подчиняться. Утонувший в нужнике отец Бритого Ли (классическое отношение китайца к западной культуре), и сам Ли, которого поймали за схожим делом, над которым смеются и которого презирают, не побеждается традиционными китайскими ценностями — честью, уважением (Сун Ган такую же проверку провалит). Более того, Бритый Ли (даже то, что его знают по прозвищу, как-бы говорит о его космополитичности) даже свое презрение превращает в свою выгоду, начиная торговать секретом Линь Хун — хотя этот секрет и привел его к презрению.
Эта история могла бы выглядеть как история развращения Бритым Ли своей родной провинции — но автор не дает таких простых оценок. Нет, это меняется само время, и Бритый Ли оказывается более удачливым игроком чем его брат, казалось бы, отвечающий всем конфуцианским ценностям. Через историю того, как Бритый Ли становится все больше, а Сун Ган все меньше — автор нитью проводит историю своего родного Китая, который как Сун Ган сломался под западными ценностями, и стал царством Бритого Ли. Важно помнить, что Бритый Ли не является олицетворением зла — скорее олицетворением несколько иного качества. Его отношения с братом хоть местами и потребительские, но доброжелательные — и вовсе не Бритый Ли приводит брата к такому концу. Нет, сама атмосфера, в которой Бритый Ли становится «князем мира сего» невыносима для Сун Гана.

Китайско-Европейские аллюзии
Содержание романа в плоскости «Китай-Запад» тоже чрезвычайно любопытно — вроде бы, на словах, книга просто переполнена отсылками к классическим китайским романам: Речные заводи , Сон в красном тереме , Путешествие на запад , Троецарствие — герои этих романов вспоминаются регулярно, наряду с китайскими поэтами и философами. Не забывает автор даже про Искусство войны Сунь-Цзы . Однако на деле, если копнуть чуть глубже, становится понятно, что это очередная литературная игра. Традиция, действия, неявные отсылки в романе абсолютно европейские, лишь слегка покрашенные китайской традицией. Так, оставаясь на словах верным традициям, Китай, в понимании автора, уже давно от них отошел — не от буквы, а от сути. Европейский бэкграунд романа виден невооруженным глазом — но куда приятнее отметить духовное родство автора с русской литературой.
Тема русского в романе всплывает несколько раз — от идеи полета на МКС, визита русского художника для написания портрета Бритого Ли, к вполне себе непрозрачным аллюзиям на Анну Каренину (в теме с поездом. Кстати, очень сильный эпизод — поезд и рассуждения в классическом китайском духе о красоте природы). Собственно, оно и понятно — выросший в условиях коммунистического Китая автор явно был знаком с русской литературой, причем как с классической, так и с образцами соцреализма, а-ля Как закалялась сталь Островского. Все это, хоть и в искаженном виде, но в последствии обнаружится в работах автора.

Китайская женщина
Книга, как ни странно, чрезвычайно бедна на образы китайских женщин. Либо автор не сильно понимал, зачем это надо делать, либо это просто не в традиции китайской литературы (хотя как не в традиции? Во всех классических китайских романа женщины играли очень весомую роль), либо он нарочно ограничил женские типажи тремя нарочито яркими.
Мать главного героя — Ли Лань — дань традиционной китайской матери в представлении автора. Обретшая второе счастье и потерявшее его в результате культурной революции (опять исторические аллюзии) мать будущего Китая есть сочетание всех идеальных качеств, которые традиционный Китай привык видеть в женщине и матери. Уход её знаменует резкий поворот в судьбе главных героев, и предвещает приход новой эпохи.
Тетка Су — некий промежуточный вариант, переход между традиционной китайской женщиной и новой китайской женщиной (неслучайно, она присутствует и в первой, и во второй части). Проявляя доброту китайской женщины в первой части, она позволяет своей дочери жить с человеком, который её бросил во второй части, как-бы показывая, что она, идейно, уже перешла в мир Бритого Ли (промежуточные попытки перехода — это эпизоды с её желанием вложиться в дело). Динамический персонаж, призванный проиллюстрировать саму динамику.
Линь Хун — первая красавица Лючжени, давшая окончательный переход китайской женщины от Ли Лань, через Тетку Су, но которая зашла намного дальше. Новый мир изменил и её — и то, что в начале повествования было ей невозможным и отвратительным, в середине стало нормой, а в конце просто превратилось в обыденность. Так мир Бритого Ли изменил самое твердое в китайской культуре — китайскую женщину.

Деньги и дефлорации
Данный момент романа тоже необходимо рассматривать как совокупность разных шкал — в частности шкалы реализма-сатиры и шкалы Китай-Запад. Проистекающий из традиции наивной литературы XVI-XVII веков (мы уже установили, что автор совсем не чужд ей), автор в этом же ключе расписывает жизнь в новом мире. Идеи автора относительно жизни в новом Китае явно похожи на мысли советского человека относительно жизни при капитализме, где булки растут на деревья, кофе вываливается из загадочных кофемашин, работать не надо, а за те же зарплаты в магазина можно купить значительно больше. Ну а в бизнесе достаточно один раз вложиться, и больше никогда ничего не делать, считая прибыли.
Здесь идеи западного развития явно преломляются в призме сатиры. Богатство главного героя мотивированы на уровне людей, которые никогда ничего не зарабатывали: «Купить дешевле, продать дороже, стать миллиардером». И здесь эта заведомая нереалистичность играет сразу на два фронта — с одной стороны, автор вроде как смеется над этим, но при этом описывает это как натуральную реальность, причем описывает настолько четко, что я начинаю подозревать, что автор и сам считает, что богатство создается именно так, и достаточно приехать, потрясти фотокарточкой инвалидов — и тебе насыпят заказов на сотни тысяч. По крайней мере сам автор, чуткий к традициям западной литературы, в данном случае будто проигнорировал и Великого Гэтсби Фицджеральда, и трилогию Драйзера.
Фальшивость окружающего мира и окружающего богатства заставляет главного героя искать настоящего — и ищет он его через самые первобытные и примитивные инстинкты — секс и дефлорацию. Вся эта история с фестивалем девственниц будто призвана показать, что в мире где все — фальшивка, девственность тоже не может быть настоящей, просто фальшивка будет или чуть подороже, и сделана в клинике, или чуть подешевле. И даже финальный катарсис оказывается фальшивым — только главный герой уже соглашается на эту фальшивку. И когда главный герой соглашается принять фальшивку за настоящее — наступает реальный катарсис, смерть Сун Гана. Еще одна злая шутка нового мира над старым.

НИИ Экономразвития
Трагедию умирания старого Китая автор не может не описать в своей любимой кислотной стилистике — превращение артели инвалидов в НИИ Экономразвития, назначение идиотов ведущими научными сотрудникам по экономике, которые бурно радуются и аплодируют всем изменениям — вероятно, одна из самых колких шуток автора. Экономисты-идиоты аплодируют, как новый мир приходит и пожирает старый. Вместе с ними глухие, слепые и хромые. Эта шутка в книге у экономиста вызывает особую улыбку.

О романе в целом
Любое действие, описание или умолчание в романе надо рассматривать как точку в трехмерном пространстве, где первое измерение: Классика-Модерн; второе измерение — Реализм-Сатира; третье — Китай-Запад. Ну и четвертое, понятное дело, это время, когда точки событий смещаются все ближе к Модерну, все ближе к Сатире, и все ближе к Западу. Однако есть еще вопрос характеристики этих точек — и если с системой координат мы разобрались, то с объектами в этой системе еще нет.

Система координат романа «Братья».
И если с самой расстановкой, по крайней мере в плане идеи, все отлично, то вот реализация местами начинает подволакивать ноги:
1. Полифоничность даже рядом не стоит с классическими китайскими романами. Можно было бы сказать, что автор ориентируется на европейскую литературу — но нет, европейская литература тоже не работает так плоско. Один сюжет, нарочито простой, ограниченность героев — все это похоже не на современную прозу, и даже не на стилизацию — а просто на какую-то кустарщину;
2. Если автор хотел сатирически обыграть трагедию смены эпох, изменения общественного уклада — то с этой задачей он не справился. Кислотная сатира автора не дает почувствовать трагедию как надо, а трагедия не дает отдаться сатире целиком. Пытаясь сесть на два стула, автор, к сожалению, похоже не попал ни на один. В результате роман стал оригинальнее, но вот чем пришлось заплатить за такую оригинальность?
3. Горки повествования от счастья к трагедии начинают не то чтоб утомлять, а, скорее, укачивать. Это не захватывающий дух момент падения — а монотонное качание, от которой начинает мутить. И обязательно следующий за периодом счастья момент трагедии уже не производит никакого впечатления — скорее вызывает зевоту;
4. Традиционный китайский характер в лучших персонажах представлен ну слишком уж карикатурно-лубочно, что для людей, знакомых с историей Китая (достаточно агрессивной историей) выглядит очень странно. В это благорастворение воздухов особенно тяжело поверить. И как кузнец открыл сеть супермаркетов, и как Писака Лю стал CEO, и многое-многое другое уже больше похоже не на сатиру, а, скорее, на какие-то побасенки из жизни западных щедрых миллиардеров;
5. Не до конца понятно, фишка ли это романа, или какая-то сатира, — но подчеркнутая незлобливость героев в сочетании с достаточно мерзким характером тоже вызывает недоумение. Вот эти люди были хунвейбинами, разгромили твой дом. Вот они убили твоего отца. Вот они издевались над тобой. И вот ты делаешь их своими помощниками, миллионерами и пр. Хотелось бы списать все это на такую подчеркнутую сатиру — но просто она настолько глобальна, что заставляет сомневаться, а сатира ли это?
В то же самое время роман, если абстрагироваться от стилистики автора или попытаться понять его авторский замысел, читается достаточно хорошо. В конце концов тема, затронутая в романе — вечная: падение старого перед неминуемым приходом нового. И идея главного героя с полетом в космос лежит абсолютно целиком в данной канве. Пришел новый Китай, и этот новый Китай даже не уничтожил старый — он его по-своему любит, но все-таки заставил его покончить с собой самостоятельно. Ставший чужим в своей стране Сун Ган ушел. А теперь Бритый Ли, распылив его прах в космос, ясно обозначит, что чужим Сун Ган стал не только для своей страны, но даже для своей планеты. И даже на ней места Сун Гану теперь нет.