4 Не в ад, невпопад

Наша жизнь возвращается к эпистолярному жанру, который, казалось бы, исчерпал себя на исходе прошлого века - но нет, новые, усовершенствованные средства коммуникации превратили таки мир в глобальную деревню, а просто застенчивых людей - в истинных хихикомори. Написать проще, чем сказать, отправить иконку легче, чем выразить, и на неуместные смайлы с поцелуями в соц.сетях хочется ответить в стиле одной претенциозной изготовительницы десертов, увлеченной прерафаэлитами: "похоже, эта особа не умеет писать".

А литераторы писать всегда умели и любили, и думается мне, прекрасно осознавали, что потомки будут препарировать их эпистолярное наследие, так что к чему, к чему, а к письмам великих надо уметь относиться с "холодным носом", оценивать их с расстояния, с дистанции между сценой и публикой. Потому что мы, сидящие в зале, никогда не проникнем в суть многочисленных умолчаний, а можем только строить зыбкие догадки на песке собственного опыта.

Переписка Пауля Целана и Ингеборг Бахман - вовсе не возгонка чувств в духе корреспонденции Марины Цветаевой, для которой письма были - роман в прозе, поэзия жизни, чувство, возведенное в превосходную степень. Мне, любящей трагические восторги, очень не хватало в этой переписке двух талантливых, возможно гениальных людей именно любви - но она, похоже, вся ушла в стихи и в роман Бахман "Малина", который, несмотря на название и старания комментаторов книги "Время сердца", вовсе не о Целане и не об их с Ингеборг любовной истории - Ивана, то есть Макса Фриша там намного больше и как персонаж он важнее.

Остаются деловые переговоры, упреки, непонимание, расхождение во взглядах на современников - и при всем желании угодить Целану, не ранить его Бахман твердо и цельно отстаивает собственное мнение, а точнее право его иметь. Очень сложно быть тенью талантливого человека, когда у самой имеются амбиции и собственный голос в литературе, а Целан не мог уживаться ни с кем, настолько его собственная повестка была важной и не оставляющей места ни для чего и ни для кого другого. Мать, погибшая в лагерях, травля, обвинение в плагиате - все эти беды, постигшие Целана, делали его трагической фигурой в своем окружении, концентрировали на нем внимание ненавистников всех мастей, распинавших его - и без того готового для закланья, самой природой своего таланта будто созданного для этого. Эту его особенность остро чувствовала Ингеборг, когда писала, что жена Целана живет его несчастьем, а он ее несчастьем жить бы не мог. Пишет в неотправленном письме - и не как упрек. Потому что человек не виноват в том, что у него нет сил на сочувствие другому, если они все ушли на защиту от клеветников, на переживание и претворение в поэтическую речь собственной боли.

Помимо писем Бахман и Целана в книгу включена переписка Целана с Максом Фришем, а также корреспонденция Бахман и жены Целана Жизели Целан-Лестранж. Как интересно выстраивается драматургия человеческих характеров через эти письма - в Максе Фрише безошибочно узнаваем Homo Faber и Иван из романа Бахман, и в то же время он человечнее, добрее, чем обозначенные литературные персонажи. Жизель и вовсе какая-то уникальная, бесконечно жертвенная и понимающая, идеальная супруга поэта, сумевшая полюбить даже ту, которая чуть не разрушила ее брак.

Но видеть людей через письма - слишком субъективная, сложная, никчемная задача. Мне был невероятно близок Целан, ехавший в поезде после расставания с Ингеборг и увидевший чудо в случайной встрече с ее поклонницей, сидевшей напротив него в купе. Мы все ищем точки соприкосновения, и так искусство входит в нашу жизнь и в воспоминания. Спасибо этой книге за те мысли и чувства, что она во мне всколыхнула - подобием ситуаций, подобием реакций. Это - субъективно, но я по мере возможности воздерживаюсь от суждений, потому что информация, полученная путем чтения частной переписки, будет неизбежно искаженной. Я просто их всех люблю - как авторов и как людей, переживших в жизни страдания. Это общечеловеческая жалость, переходящая в грусть. Потому что все это ушло, оставив за собой лишь шлейф загадок, копаться в которых под стать литературоведам, жадно ищущим между строк повод для открытия. Им и карты в руки.