4

На фотографии Игорь Михайлович Дьяконов чем-то неуловимо напоминает Даниила Андреева. И масштаб личности схожий – ренессансовский, хоть и проявившийся по-другому. А ведь таких людей в России в прошлом веке было немало, но в большинстве своем, они были уничтожены, и/или в значительной степени не реализовались. Самые ценные люди, носители высокой Культуры погибли или были раздавлены. Лишь немногим удалось прорваться и воплотить в жизнь заложенный в них потенциал. В этом отношении Игорю Дьяконову (1915-1999) страшно повезло. Ну, в общем, его книга об этом.
Текстом можно зачитаться и я прямо зачитывался некоторыми главами, хотя никак не рассчитывал на такой эффект. Написано, может быть, не хуже, чем «Детство. Отрочество. Юность» Льва Толстого, хотя и позже на столетие, и – в совершенно другой обстановке. Первая часть посвящена периоду межбду революцией и войной, вторая «гимнастерочная» службе автора в штабе и одна глава – конспективно, рассказывает о послевоенной академической карьере автора. Дьяконов, выдающийся востоковед, один из единичных представителей отечественных гуманитариев, которого знали и признавали на Западе.
Первая часть, конечно, самая интересное, особенно то, что было записано в 1950-60-е годы, особенно о детских годах в Норвегии. Ну, и детали жизни и быта «страны советов» хорошо сохранились. В этих мемуарах отразилось мучительная нелепость как истории страны, так и отдельных судеб. Поражаешься энергичности («пассионарности») и жизненной силе того поколения. И на что ушла эта энергия – на (само)уничтожение, как у леммингов, только другими средствами. Научный авторитет и прекрасный стиль автора не вызвали у меня к нему большой симпатии (хотя кто мы такие, чтобы тех людей как-то осуждать!) Чувствуется какая-то чуждость, инородность описываемых персонажей, в основном, это «попутчики», лояльные к советскому Голему. Автор тоже это понимал и предварил вторую часть своих мемуаров введением «О времени». Умом его понимаешь, но душой - нет. Думаешь, ну, почему, папа героя, веселый интеллигент не остался за границей, когда была возможность, а вернулся в коммунальный и прочий ад коммунистического Мордора. (Так Дьяконова –отца расстреляли в 1938 году как … шпиона Венесуэлы!). Тем более, что с Норвегией у них было две попытки. В совдепию Дьяконовы повторно вернулись как раз к «великому перелому», то есть ситуации, когда коммуно-орочий дурдом давился разрастающимся концлагерем, хотя сумасшествие никуда не девалось, оно просто «расплющивалось». Но, по словам мемуариста, его круг был положительно настроен по отношению к соввласти, хотя методы и осуждал. Самоубийственная лояльность. Но хотелось жить и радоваться жизни. Умирающие от голодомора люди ползут к станциям, а компания интеллигентов задороно веселится в Коктебеле. Д. пишет, что масштабов трагедии деревни они не знали – это напоминает утверждения немцев, что они «не знали» о концлагерях. Фактов и ситуаций о преследованиях и репрессиях в Книге воспоминаний немало, но в общую схему они не складываются. Верили они в социализм и все. Проводил ли выдающийся востоковед параллель между государственным рабством Древнего Востока и «колхозами», а также другими экономическими практиками «коммунизма» (как это делал, например, Ростовцев) Даже уничтожение близких и дорогих людей не уничтожило их лояльности людоедскому государству. Инстинкт Мортидо! Коммунизм – это стремление к смерти (возможно, как реакция на демографический перегрев?) Другим отталкивающем качеством мемуариста является его «интернационализм». Все у него имело свои закономерности, все можно объяснить историческими условиями, но разве Россию не уничтожали – намеренно и жестоко, так, что даже имя страны находилось под запретом! Дьяконов сам об этом пишет, но многое растворяет в доминировавшем тогда мировоззрении. Конечно, не подростку это понимать (хотя, почему бы и нет, тем более с его-то начитанностью!), но и впоследствии автор мемуаров остается как бы «пропитанным советской слизью».
Нет, конечно, каких-то персональных претензий к автору – он прожил, как прожил, да еще как. И написал замечательные мемуары. А в конце – и синодик по погибшим, и стихи. Но все же отсутствие жесткой (то есть совершенно непримиримой) позиции к государственному злу – это наша беда, которая влечет за собой всё новые и новые несчастья.