4.5 Дежавю, дежавю)

Книга вызывала двойное веселье. С одной стороны язвительные наблюдения женщины, чья едкость уже гарантирует будущее стародевчество (меня это с ней роднит), с другой - у меня в голове рисовались картинки реакции на несносную англичанку в нашей стране, которые меня смешили даже сильнее, чем любые её издёвки. Это до безумия смешно, когда человек описывает тот абсурд, который видит снаружи, а ты знаешь, что происходит внутри и там абсурд ещё почище. До того я представляла иностранцев в СССР тридцатых только по фильму "Дежавю", но книга мало чем уступает.

32-й год, Памела Трэверс ещё не известная писательница, а журналистка, впрочем, с ворохом очень полезных связей (а вы как думаете люди становятся известными писателями?), покупает туристическую путёвку у Интуриста. Молодой МБ-шник Стёпа смотрит на неё пустыми глазами человека, который выучил английский язык, а следовательно требовать от такого человека чего-то сверх - негуманно. Глупая англичанка пытается купить индивидуальный тур. "Не положено!, - отвечает Стёпа, но гадкий английский язык искажает смысл и получается что-то вроде "Так не принято". Вот на родине сразу понимают, что раз "не положено", лучше разговор перевести, пометаться для виду, а эта тупая клуша всё квохчет, что хочет индивидуальную поездку. Стёпа продолжает смотреть на неё пустыми, стеклянными глазами, понимая, что в конечном счёте, не получив ответа, она уймётся. "Будет Чека так штаты ради тебя раздувать", - за стеклянным взглядом Стёпы не запоздришь, как мстительно звучит его внутренний монолог, - "восьмичасовой рабочий день, а значит в сутки за тобой трое следить должны. Ишь ты, накладная какая, бери групповой тур, по три сопровождающих на двадцать человек, хоть экономия какая, а так бюджету на вас всех не напасёшься". Англичанка тушуется, но всё ещё пытается хорохориться и собирается поехать в Казань. "Нету такого тура", - индифферентным тоном отвечает Стёпа. Англичанка всё ещё не знает слов "не положено", но, кажется, общая их экзистенциальность начинает доходить до неё.

На корабле группа под пристальными и укоряющими взглядами матросов день изо дня хвалит возможности социализма. С одной стороны, конечно, коммунизм (да, в книге постоянно коммунизм, но, пардоньте, даже большевики понимали, что надо быть скромнее в раздаче названий) противостоит фашизму, но... но для того, чтобы сказать, чем социализм лучше капитализма, нужно побольше лозунгов и рассказов о прекрасном будущем. Коммунизм - это нечто, что всегда в прекрасном отдалении, на него надо смотреть только через телескоп, причём предварительно его перевернув, если рассматривать вблизи, то явно не хватает перспективы, коммунизм как некоторые картины, красив только на дистанции - чем дальше, тем гармоничней.

В стране интуристы едут в жёстких вагонах второго класса, их селят в холодную гостиницу, где нет горячей воды, а холодная, если договоришься с дежурной по этажу. Для меня, чьё детство пришлось на 80-е, где для иностранцев находились (за чужой счёт само собой) лучшие номера в лучших гостиницах, читать такое непривычно. Либо это реально была лучшая гостиница ("не баре горячую им воду, я сам с 1907-го не мылся"), либо конец сезона и девять десятых группы - зарубежные комми, эти потерпят ради идеи. Трэверс отмечает (как и Бернард Шоу, которого, как сказано в послесловии, принимали с большей тратой народных средств), что в стране не идеология, не атеизм, а просто новая форма религии. Вернее, форма-то как раз старая, просто вместо Иисуса теперь труп с бородкой посреди площади. С какого-то перепугу (я бы предположила, что не хочет подставлять, но дальше будет подстава размером с Дворец Советов) Трэверс видит фанатизм ранних христиан в визгливо-идеологических лозунгах тех, кто видел как только что свернули НЭП и витающее в воздухе апокалиптическое "будут сажать" даже вполовину не отражает будущую хтоническую действительность. Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить - символ нового атеистического воскрешения. Дело Ленина истинно, потому что оно верно - логика даже не веры, а непрекращающихся боевых действий, где постоянно могут заподозрить в пособничестве "врагу". После экскурсий интуристы норовят отблагодрить гидшу. "Суки", - тоскливо думает она, - "прямо на глазах у этого". Этот с широкой плоской мордой и отсутствующим взглядом, всегда в плохо пошитом костюме и с плохим знанием языка, в это время сосредоточенно рассматривает современную портьеру - единственный доступный в любом музее для него вид искусства. "Чаевые оскорбляют советского рабочего человека", - с гордостью отвечает она отвергая шерстяные чулки и в душе желая, чтобы на тупых англичан упал жестяной ленинский бюст, стоящий над входом.

Из Ленинграда в Москву, где Трэверс с лёгкостью английской буржуйки подставляет парочку интеллигентов-камикадзе. "О да, Т. живёт у З., а З. - это русский антикоммунист". Да, англичане... вряд ли они думали, что их книги кто-то читает в СССР. Трэверс всерьёз поражена, что, наверное (!!!), за ней следят. "К кому, к кому, эта курица пошла?". "Ходила" сверяется с блокнотом: "Ирландский журналист, который у эмигранта бывшего живёт. Ещё поэт заходил, сосед докладывает, что про какую-то азпазию стихи читали". "Мужики вместе живут? 3,14доры?", - одним голосом начальник даёт понять, как тяжело ему произносить это слово под недремлющим оком Ленина на стене, благо новая религия переняла от старой патриархат, но сознаваться в этом нельзя, равно как и отогнять при каждом случае подозрения от себя - дело каждого. Начальник вызывает подкачанного "особого сотрудника" (из очень особого отдела для обслуживания особенных иностранцев), который назавтра присоединяется к компании (поэт истерично орёт, что будет писать исключительно стихи о Стране Советов), постепенно прощупывая англичанку на предмет не является ли она агентом контрреволюционного гейства. Трэверс в недоумении, поэт в истерике. Тоска в глазах ирландца не может просигнализировать остальным, с какой целью Особый интересуется личной жизнью иностранных писателей, потому все спокойно прогуливаются по коммунистическому кладбищу в офигее и ожидании 37-го.

Трэверс идёт на постановку "Гамлета", по ходу сдав ещё кое-кого, кого почему-то не смогла просчитать переводчик в послесловии, а ведь Трэверс точно писала, что ей посоветовали обратиться к режиссёру пьесы. И её хорошее понимание происходящего на сцене свидетельствует о том, что в ложе с ней кто-то сидел, кто отлично сёк в обоих языках. В принципе, у человека не может быть столько случайных знакомых в закрытой стране, а значит девица выполняет поручение английских знакомых - передай на словах, что, звиняйте, пока вытащить вас из страны не можем))) Пьеса ей нравится, потому что по крайней мере в кои-то веки СССР делает то, что было заявлено, а именно отвешивает хороший пинок академический традиции. Я вовсе не против академического искусства, но всему должно быть протипоставление, только конкуренция и баланс - вот двигатели прогресса. Мне бы спектакль тоже понравился, там Офелия не влюблённая в Гамлета и сошедшая с ума, а пытавшаяся пробиться в качестве жены к власти, а потом с горя напившаяся и утопшая под весом насевшей на неё мухи. В принципе, точно моя версия. Правда, я ещё верю, что Гамми был в интимных отношениях с Клавдием (да, с родным дядей), идея не моя, кому надо, кину ссыль на теоретическое обоснование, но не стоило бы ждать от спектакля так много свободы. Даже пьяная Офелия порвала шаблоны ("работай, готовь еду, молись Ленину") советского истеблишмента. "Это чё это такое, на втором году нашей пятилетки, да на святыню-то нашенькую, да Шекспирушку своими руками классово грязными!". Но, и тут соглашусь с Трэверс, Шекспиру бы понравилось))))

Трэверс идёт к писателю А. Писатель А. живёт в доме литераторов, у него есть двухкомнатная квартира и домработница. Так как миссия Трэверс может вызывать вопросы только у людей нашего наивного времени, а А. вспоминает про грозящую хтонь и проклинает мысленно, как в последней заграничной поездке дал какому-то литератору сдуру свою визитку, то сажает Трэверс напротив и начинает затирать ей про Ленина. Временами с кухни доносится стук, это стучащая домработница даёт понять - "помедленней, краснобай, я записывать не успеваю, магнитофоны-то нам не выдают покамест". Чтобы прекратить закидываться экзальтированным красноречием, Трэверс упоминает, что привезла лимоны. "Лимоны?", - спрашивает А., сбившись. Глаза жены зажигаются. Из кухни слышится звук отложенного блокнота и голодное сглоть. Хтонь далеко, а лимоны близко. В гостинице, после того, как нужды А. удовлетворены почти десятком лимонов, последние шесть лимонов Трэверс кидает в толпу. Вместо того, чтобы жадно расхватывать их, служащие перекидывают друг другу по холлу. И служащая, которая всё отвечала, что позвонить Т. в Ленинград не может, так как телефон у него сломан (чем поселяла в сердце Трэверс невыразимый ужас), и которая явно пошла служить в Чека, чтобы удачно выйти замуж за всего такого перспективного в кожанке, а на самом деле вот оно как. И хапуга консьерж. И коридорные, которые по вечерам поют на комсомольских спевках и смотрят на тугие юбочки юных комсомолок. Лимоны - вот объединение, вот коммунизм.

Добавлю, что вряд ли Трэверс ошиблась, когда хотела побывать в украинском Новгороде, у неё были очень чёткие рекомендательные письма, скорее всего, имелся в виду Новгород-Северский. А её не пустили, помимо того, что не такая уж она тогда была важная птица, чтобы ради неё гонять несколько агентов, но и в Украине на тот момент был Голодомор.

Каждый текст надо как-то заканчивать. Книга Трэверс заканчивается на том, как один из английских комми-профессоров на обратном пути читает не агитки, а простой английский детектив. Я закончу рецу сценкой, которая представилась лично мне. Думается, в 60-х, когда сказку о Мэри Поппинс стали печатать в СССР, Трэверс могли бы пригласить в страну. В очередной версии Конторы начальник диктует секретарше "И пару транспарантов "Памела Трэверс - друг советских детей". Издатель, чуть сгорбив плечи, скорбно выкладывает на стол английское издание "Московского дневника". Начальнику достаточно взглянуть на слово Moscow и на выражение лица издателя, чтобы быстро сделать выводы: "Клевещет?". "Клевещет, падла", - вздыхает издатель. Секретарша глубоко вздыхает, девочка Леночка (отличница и ябеда) спрыгивает со стула, прижимая к себе тетрадку, куда крупным и твёрдым маминым почерком выписаны "любимые" отрывки из "самой любимой книжки". Почему-то она посчитала, что сейчас самое время зачитать речь о благодарности советских детей английской сказочнице, но начальник даёт отмашку и Леночка снова садится на краешек стула. "Ладно, решим что-нибудь. Наше дело - пригласить, забьём Диснею наши домино по самые гланды". Начальник снова делает взмах рукой, секретарша вносит пару чашек кубинского кофе и три железные вазочки с мороженным. Леночке разрешается подсесть поближе. Начальник пробует мороженное и морщится: "Вот жеж дрянь изготавливают. Поговорим с Мосфильмом, сделаем свою Мэри Поппинс, правильную, бюджета не обещаем, но эстрада будет". Леночка, которая смутно понимает, что зарубежного мороженного ей не попробовать много-много лет, доедает свою порцию, смотрит в окно и не думает ни о Трэверс, ни о правильном Джанни Родари (ещё одна исписанная тетрадка), а смутно представляет, чтобы вот на улице бы много пальм, а ещё бы ей красный автомобиль без крыши, как на журналах в кабинете Начальника.