4 Прекрасное высоко, не будь ко мне жестоко

Лекции Разумовской могу смело рекомендовать и тем, кого тошнит от ежегодного повального увлечения хоррорами под Хэллоуин, а Кинга они открывают только по большим читательским праздникам, бормоча под нос "Нет бы большую литературу почитать".

Все потому, что Разумовская под прицел берет не топосы хоррора или фантастики, как это сделал бы иной филолог, а тот самый хитрый скрытый механизм, благодаря которому цепь логических связей тянется к литературе ужасного от культурноы и биографии авторов, которые были увлечены мотивом страха, возвышенного или низменного (terror vs horror).

В результате перед читателем расстилается литературный маршрут от теоретиков вроде Аристотеля и Берка через стремительные социально-экономические пертурбации XVIII века к буму готической литературы и своеобразному образу писателя-предромантика, который не просто желает воплощать фантазии на бумаге, но и жить в авантюрной фантазии. Так и протягивается мостик от монструозных архитектурных проектов Бекфорда и Уолпола к их безумно популярным романам к писателям-романтикам, сюжеты которых блекли по сравнению с опиумными вечеринками, крезовским богатством и авантюрной беготней по всему миру, которая чаще всего заканчивалась преждевременной смертью (Грегори Льюис погиб в кораблекрушении по пути с собственной плантации на Ямайке, а Байрон умер от лихорадки в экспедиции) либо суицидом. Готическая легенда оказалась так сильна, что образ тихони Анны Радклиф, в личной жизни которой не происходило ничего экстравагантного, оброс легендами.

Такой упор на события из писательской жизни позволяет развенчать некоторые устоявшиеся мифы об авторах и их творениях. И особенно примечателен тут Эдагр По: со слов Разумовской он предстает человеком, которому, живи он в 2к19, явно бы не помешал психотерапевт. Мать-актриса рано умерла от туберкулеза, спившийся больной отец ушел из семьи незадолго до ее гибели, в 15 По пережил внезапную смерть первой любви – в результате получаем молодого человека, который страдает от бессонницы, припадков дереализации и галлюцинаций.

Его преследуют повторяющиеся кошмары: во сне к лицу прикасается ледяная рука, из темноты на него смотрит искаженное злобой, чудовищное лицо...

Страх смерти, клаустрофобия, саморазрушение – топливо для творчества. По прибегает к письму как к терапии, и в результате болезненно живыми выглядят переживания его героев. И именно психологическое правдоподобие делает творчество По таким популярным. А его "Философия творчества" оказывается лишь попыткой рационализировать страхи, которые оказались на бумаге, но холодная рассудочность По не к лицу – актер из него, как и из его отца, никудышный.

Зато начитанный английской литературой По продолжает именно европейскую романтическую традицию на американской почве – и находит своего читателя, потому что истории про духов, замки и кладбища помогают американцам отвлечься от реальных ужасов вроде индейских набегов.

Внезапно в лекциях разрушается и параллель между По и Лавкрафтом: тягу По к изматывающей перемене мест и его клаустрофобию Разумовская противопоставляет агорафобию Лавкрафта и его болезненную тягу к дому, к капсуле фантазий, из которой во внешний мир можно не выбираться. Ужасы Лавкрафта по природе своей физиологичны (это не terror, страх потустороннего, а именно horror, то есть страх физиологический, равный отвращению), но при этом принципиально непознаваемы средним человеком, которого высшие силы за излишнее любопытство карают. Психологически проза Лавкрафта пуста, зато насыщенна фантастическими образами, которые По и не снились: циклопические города, уходящие за горизонт, и поражающие воображение монстры.

Тут Разумовская замечает, что в мире, в котором прогремели Фолкнер, Хемингуэй, Фицджеральд и Вульф, фантазии о древних культах и монстрах обречены были остаться в "палпе", только проблема ведь в том, что "космический ужас" Лавкрафта воплощает все те взаимосвязи мира, которые человек до конца осознать не может, и неслучайно наверно Лавкрафт становится сегодня все более популярным. Нельзя найти более красноречивый литературный комментарий к глобальному потеплению, чем выползающие из-под подтаявших антарктических льдов инопланетные твари (чуть осовремененный вариант "Хребтов безумия").

И венчает курс лекций небольшая заметка о Кинге, в которой тезис в общем-то один: выросший в условиях бедности Кинг, выучившись на филолога, наследовал литературной традиции предшественников, подсадив ужас на почву реальности и показав, что ужас – он всегда натуралистичен и прячется в самых простых вещах. За то Короля и любим.

Минусов у сборника два.

Первый: книжка маленькая, и я понимаю, что на полный охват темы ужаса в литературе у автора ушло бы слишком много времени (да и не понятно, нужно ли это), но когда две трети книги занимает всего одна лекция из четырех, невольно призадумаешься.

И вытекающий из этого второй: из-за небольшого формата прицел Разумовской – на англоязычной литературе ужаса и ее основных сюжетах, а хоррор в других странах затрагивается по касательной. Упущены и сюжеты, которые для хоррора представляются довольно важными: философия Уильяма Джеймса и принцип "двойной мотивировки", который использовал его более известный брат Генри, и эксперименты Борхеса и маг. реалистов с хоррором, и ужасы в ранних рассказах Брэдбери и их влияние на Кинга.

Остается ждать продолжения.

Книги жарь