5 Работники ножа и топора

Главное в Бабеле – это, конечно, язык, этот удивительный русский с вкраплениями грамматики идиша (вряд ли я ошибусь в своем предположении). Отсюда все эти удивительные «делай ночь» и прочие меткие и хлесткие выражения, выплескивающиеся на страницы текстов, что в «Конармии», что в «Одесских рассказах». Тем любопытнее попытаться найти этот язык там, где его вроде бы по определению должно быть крайне мало – в киносценарии и пьесах.

Если в пьесах язык может позволить себе пробить дорогу в монологах, то в киносценарии, казалось бы, ему мало места. Но кино – очевидный король искусства 20-х годов, важнейшее из искусств, ну, вы знаете, поэтому Бабелю явно хотелось срастить свои цветистые красивости с ритмом нового мира, с резкостью, скоростью и напором. В чудесной фантастической книге тех времен, в «Бесцеремонном Романе» , авторы переходят от линейного повествования к языку киносценария именно для того, чтобы показать смену ритма внутри одного произведения. У Бабеля, конечно, эффект не совсем тот, ибо тексты «Одесских рассказов» и «Беня Крик» изолированы, однако что мешает пытливому читателю их сравнить? Заодно стоит посмотреть и сам фильм 1926 года, тот самый, что какое-то время считался утраченным после оккупации фашистами Одессы, тот самый, что собирался, да не собрался снимать сам Эйзенштейн, не успел, увлекся чем-то другим.

Ритм, пар и скорость, скажем мы, плохо перефразируя Уильяма Тернера. Все несется, убыстряется, хрестоматийные евреи перемешаны с иностранцами, свободная экономическая зона и миллионные прибыли, как всегда, основаны на ужасающей, грязной нищете. И вот энергия сжатой пружины вроде бы находит выход в революции, в специальном полку имени французской (и карандашом дописанной германской революции), состоящем из уголовников Бени, ставших под красные знамена. Фильм резок, жесток, сценарий таков же, красные ликвидируют преступность самым простым и распространённым в те времена способом. А как же романтика? Как же тяга к плохим парням на службе добра? Чем Беня Крик в такой интерпретации не Хан Соло? Видно, в середине 20-х романтика большой дороги уже всем порядком надоела, хотелось пресловутой нормализации, поэтому и так скоры большевики на расправу.

А язык, где же тут язык? Где идиш-то? Здесь, здесь, в авторских мечтах о кадрах, в том, как он представляет себе будущие сцены, в том, как настраивает свой киноглаз (да, чудится даже в этих внешне сухих строках киносценария эстетика Вертова, ну или сама эпоха просит такого сравнения). Он и в свадьбе Двойры-Веры, и в налете, и в похоронах. В быте революционного полка и в его конце.

К пьесам подойти сложнее – они более традиционны, поэтому и более просты. «Закат» удивительно прямолинеен, это такая классическая история, подросшие сыновья против крепкого отца, что кажется, будто Бабель просто поместил расхожий сюжет (присущий, пожалуй, больше крестьянским обществам, вспомним хотя бы «Мужиков» Реймонта) в экзотичную для читателя и зрителя еврейскую среду Одессы. Но здесь он позволяет колориту, такому ориенталистскому в чем-то, править бал - что через фигуры служителей культа, что через жену Менделя, что через сами законсервированные отношения между Менделем, сыновьями и нееврейскими работниками предприятия.

Любопытнее в этом плане «Мария», где автор пытается выйти из гетто, в которое сам себя загнал, убрать колорит и писать обо всех, о современности (а она так быстро менялась, что уже через несколько лет казалась далеким прошлым). Действие происходит в Петербурге, среди действующих лиц всего один еврей, остальные – это «бывшие» и пролетарии, все вертится вокруг компромисса с новой властью и выживания, а также, как обычно, вокруг вечных семейных проблем. Пусть старый генерал и не Макбет, и не толстовский Булавин, но он так же страшится будущего, своего и дочерей, бравирует связями с Брусиловым, нашедшим modus operandi с новой властью, надеется на лучшее. А жизнь быстро переступает через него и через его детей, несясь куда-то, где не очень уютно и бывшим, и уголовникам, и многим прочим разным. И жилплощадь занимают пролетарии, крепкие, беременные женщины, хоть и не в духе «Уплотнения» Луначарского, где все вроде бы было полюбовно со старыми жильцами, но все же в виде нового мира, выходящего на сцену жизни (надеюсь, в словах о пьесе такие банальности говорить еще можно).