1 А король-то голый…

Бахтин в современной культурологии – фигура культовая. А его «Рабле» - самая цитируемая книга, как только речь заходит о «карнавализации». Говорят, всякий уважающий себя гуманитарий должен это прочитать. Прочитал. Не ради «самоуважения», а ради интереса – что там такого гениального?

Первое и главное впечатление все время хотелось выразить словами: «экая же мерзость, этот ваш Рабле! А с ним и ….». Но лучше и «политкорректнее» это выразил, как вскоре обнаружилось, Алексей Федорович Лосев, назвавший реализм Рабле «эстетическим апофеозом всякой гадости и пакости», а его смех – «вполне сатанинским». Очень точно. Можно не продолжать. И все-таки добавлю несколько своих неполиткорректных штрихов.

1. Общий фон книги Рабле в представлении Бахтина – какой-то культ «низа»: испражнения, обливание мочой, забрасывание калом, обжорство, пьянство, садистская жестокость, ругательства и прочая гнусь. При чтении одних только его перечислительных «низовых» рядов (типа синонимов кала, классификаций подтирок, эпитетов непристойного «обращения») не покидает ощущение какой-то нездоровой одержимости, при которой автор (Рабле) изощряется в срамословии, будучи не в силах сдержать этого словесного извержения нечистот. Явно, породить столько чудовищ(ного) мог только ум человека, не просто далекого от Бога, но «питающийся» от совершенно противоположного источника. Но Бахтин, как «истинный интеллигент», всем этим не только не гнушается, но и с удовольствием (без особого стеснения) в этом копается. Более того – он придает этому смраду «высокие» начала, приписывая «позитив» – карнавальное «обновление», народное «возрождение» и проч. «Обновление», пардон, до чего, до какого «нового» состояния? И «возрождение» в каком смысле? – умерли, потопленные в моче (образ из книги), но перегнившим телом дали «соки» земле? (примерно такие «интертрепации»).

2. Итак, всему злу у Бахтина находится две «индульгенции»: «народность» и «карнавальность». Народность прямо-таки сакральна – если что-то «от народа», то это по умолчанию не может быть «плохо». Народ у Бахтина – мерило, последняя инстанция, критерий истины для всякой системы ценностей. Народ всегда противопоставлен «официальной власти», всегда «умнее» ее, у него «космическая» вневременная «историческая мудрость». И каким же тогда чудовищем предстает этот европейский «народ», если верить Рабле и Бахтину, – от массового забрасывания друг друга калом и обливанием («целебной») мочой до зверского растерзания представителя «официальной власти»! А «карнавальность» всюду «амбивалентна», т.е. читаем «смерть», должны подразумевать «рождение», читаем о кощунстве, должны думать о «духовном обновлении» и т.п. Что-то это напоминает…

3. Кстати, упомянутому выше растерзанию подвергается не «простой» представитель власти, а хранитель сакрального – епископского облачения, отказавшийся выдать его для шутовского действа. Мало того, что в буквальном смысле растерзание на куски Пошеяма описывается с натуралистическими подробностями (что характерно для всего романа), так еще автор сопровождает это всеобщим «карнавальным ликованием», не скрывая своего злорадства: «отвратительная для Рабле тупая и злобная пиететная серьезность, боящаяся сделать священное одеяние предметом зрелища и игры». «Злоба»-то там в чем? – в том, что не позволил совершиться кощунству? Вот у мучителей – у них злоба, причем злоба садистско-изуверская, так как вся эта расправа для них, по словам Бахтина, – «веселая игра, и потому она неприкосновенна» (индульгенция карнавала). Разорвали на куски и поглумились – сам, мол, виноват (Пошеям), покусился на «святое», на «народный» карнавал! Странно, почему поклонники Бахтина не считают «веселой игрой» гонения большевиками их кумира, а уж те-то считали себя истинно «народной властью»…

4. В этой сцене, видимо, ключ к пониманию Рабле. Он ненавидит все святое, что связано с христианством, но при этом «освящает» все, что связано с преисподней. Именно так (это признание Бахтина): «весь раблезианский мир, как в его целом, так и в каждой детали, устремлен в преисподнюю – земную и телесную». Надо отдать должное, Бахтин неоднократно проговаривается об источнике «вдохновения» Рабле, упоминая демонов (от черта Пантагрюэля до дьяблерий-сатурналий как пред-образов карнавала), язычество, гностицизм, не всегда употребляя сами термины.

5. И еще у Рабле-Бахтина можно найти достаточно «ключей» к пониманию европейской ментальности: от садистской жестокости сказок и мультфильмов до паталогического лицемерия («наивного мессианства»). Нутро либерализма с его готовностью растерзать всякого «врага свободы», «освятив» это растерзание карнавальным смехом, тоже вполне откровенно раскрыто.

6. Ну и особое «дно» в Приложении – попытка Бахтина поставить в один ряд с Рабле нашего Гоголя! Но здесь настолько «шито белыми» нитками, так «натужно» это стремление расслышать в тонком смехе Гоголя утробный «гогот» Рабле, что нечего даже обсуждать.

Вот такой постмодернисткий «перформанс» – «гадость и пакость» (А.Ф.Лосев), возведенные в «высокое искусство» посредством игры понятиями «народность», «амбивалентность», «карнавал». Надо бы еще почитать, что там Бахтин с «эстетикой Достоевского» сотворил, да как-то больше не хочется…