2 «Повелитель жоп»

«Вокруг кто-то дрался, кто-то плакал, кто-то гоготал во весь рот.»

Предвкушаете новую историю? О нет, эта история довольно старая, я бы даже сказал — с запашком. Долгие годы детства автор собирал в своей голове всё дерьмо, что видел вокруг. Оно внутри него перебродило, и начал китайский писатель лить его щедрой рукой на страницы своей книги. Но талантливый человек не будет заливать дерьмо без приправ, нет. Настоящий мастер добавит солидных китайский специй.

«Всего-то и нужно взять брата за руку и, подпустив соплей, начать вспоминать их залитое слезами и кровью одинокое детство.»

Когда с первых же страниц мерзкая дрянь польётся в рот, глаза, уши и ноздри, не сопротивляйтесь, если собрались читать дальше. Расслабьтесь. Ощутите привкус слёз и соплей, он будет всегда: в горе и в радости, в праздники и в будни, на людях и наедине. Почувствовали? Теперь ощутите примесь крови. Она будет разной: свежей и со вкусом земли, венозной и артериальной. И особый вкус крови в разбитом рту, заглатываемой вместе с ругательствами и вбитой в глотку пылью.

А какое амбре! Вонь гниения заживо, перебиваемая трупным запахом, ибо одно плавно переходит в другое. Пот. Свой пот, пот толпы, пот от страха, пот от желания, пот от жары. Запах же любви от немытых годами волос добавляет блюду пикантности.

«Запятнанная кровью одежда и простынь замачивались в тазике под кроватью. В воде плавало несколько мух, выпавших из швов одежды.»

И ощущения! Сломанная палка, торчащая из рёбер. Кровавая майка в руках. Ржавый гвоздь в голове вместо горящей сигареты в заднице. Недоваренный рис с солью или соевым соусом. Красные креветки с привкусом слёз. Лапша, лапша, лапша, лапша... О, и сансянь!

* * *

Эх, детство, как оно скоротечно! Дерьмо, накопленное за это светлое время в голове автора, становится всё жиже. Его хватило на первую часть из двух, но вот беда: это лишь треть от общего объёма.

Кстати, вполне можно сплутовать и сразу начать со второй, ведь писателя словно подменили! А может их было двое, и писавшего сначала Бритого Ли сменил его брат Сун Ган? Очень уж крут поворот от кровавого антикоммунистического канализационного трэша к тонкой социальной комедии. Контраст настолько разителен, что складывается ощущение чтения другой книги. Если бы не те же герои и декорации, это ощущение переросло бы в уверенность.

В чём же дело, товарищ Хуа? Что стало с людьми? Где дерьмо, льющееся из всех их отверстий? Где крики друг на друга с брызгами слюней и размазыванием соплей? Где драки на каждом углу? Где местные банды диктатуры пролетариата? Неужели автор увидел другую сторону медали, не идеальную, но другую? Или с высоты богатства героя стало не до жизни бедноты?

«— Я, директор артели, буду есть лапшу саньсянь.
У Сун Гана загорелись глаза, и, махнув рукой, он сказал:
— Верно! Съедим лапши, отметим-ка.»

Как бы то ни было, но вот тут и начинается новая история, новый Китай. Социализм с китайской спецификой. Растущие, как на дрожжах, частные фирмы, разрастающиеся и обновляющиеся города. И чичиковы, новые герои страны. Пока сунганы подыхают на заводах, надышавшись бетонной пыли, бритоголовые радуются жизни, гребя деньги лопатой и трахая всех подряд. За это их можно немного пожурить. Но не сильно, а то мало ли что...

«— Говорят, ты там мутишь по поселку воду?
Писака, побледнев, как полотно, усердно замотал головой:
— Нет, нет, нет-нет…
— Мать твою, — грохнул Ли по столу. — МАТЬ ТВОЮ!»

Лучше тренироваться на Бродяге Чжоу, мелком аферисте, да беззащитном главном подменщике, оставив лишь победы матёрым капиталистам местного разлива. Но к чему тогда был этот жёсткий старт в начале книги, если в итоге всё переросло в порнографическую мелодраму? Выглядит как-то жалко. Спасибо хоть за трогательный финал.

Что ж, Писака Хуа, удачно тебе вписаться в мировой книжный рынок. Прощай,

«повелитель жоп».