5

Роберт Эйкман, ты — мой личный сорт сигарет с темнолом, гг.
Второй прочитанный мной сборник автора (первым был этот). Теперь немного прояснился тот странный факт, что Эйкман, живший и творивший вполне себе во второй половине века двадцатого, производит впечатление писателя более древнего — как минимум из той поры, когда творил свои истории о сверхъестественном его знаменитый дед. Вневременность эта проистекает из того обстоятельства, что рассказы его, со всей их отчётливой жанровостью, лишь формально принадлежат «литературе ужаса». Если позаимствовать термин из живописи, то все они скорее относятся к vanitas: сувенир, обнаруженный героем «Never visit Venice» в конце истории, напрямую говорит о мементо мори, хотя в остальных рассказах Эйкман склоняется к менее прямолинейной атрибутике.

Понятно, почему ему так удавались флэшбэки героев в препубертат. Сам ужас по Эйкману — это ужас детский, иррациональный, когда в попытке дать объяснение непонятным событиям соединяешь их всё более странными толкованиями, погружаясь в совершенно фантастическую причинно-следственную вязь. (Десятилетнюю меня когда-то возили к чудесной шаманствующей бабушке, которая поразительно точно определила причину моего нервного срыва — но сейчас сложно сказать, что было более странным опытом: само событие, которое повлекло за собой мою панику, или бабушкины обряды). «The Inner Room» именно такой — смутно-ностальгическая история о кукольном домике (с известным довеском) постепенно переходит к архетипам, вечному возвращению и инициации, ни на секунду не переставая быть классической хоррор-стори. В любом случае, в каком-нибудь из кругов ада есть комната, где осужденные должны вечно сносить тяжелые взгляды вещей из собственного детства.

Потайное дно всегда просматривается у Эйкмана сквозь призму страшилки. Можно, конечно, и со скепсисом смотреть на все это:
- мол, если рассказ об искусстве, вожделении, фетишизме, то что в нём делает карликовая баба-яга с ножницами наперевес? (Ravissante);
- если рассказ о старении, увядании и невозможности вырваться из установленных границ, то зачем этот классический антураж дома с привидением/комнаты Синей Бороды? (The Unsettled Dust);
- если рассказ о неконтролируемой трансгрессии хорошо знакомого человека в нечто чужое, то к чему эта женщино-вамп, vagina unguiculata в шляпке с вуалью? (No Stronger Than a Flower);
Но, как выясняется, всё это необходимо — не столько хоррор-эстетики ради, сколько для того, чтобы уж с корнем вырвать героев из реальности.

Отдельно хочется отметить упомянутый «Never Visit Venice» — мой топ страшных рассказов о сабжевом городе теперь содержит четыре позиции. И «Into the Woods»: даже если не обращать внимание на мелькнувшее упоминание о вампиризме, он очень хорошо спекулирует на параллелях между бессонницей и бессмертием. И «The Houses of The Russians» — это лучшая, по-моему, вещь сборника, и помимо прочего заставляет лишний раз поскалить зубы в адрес американских тумблров, пестрящих «мрачными» черно-белыми фотографиями православных монахов.