5

Я тепло отношусь к Норвегии, люблю норвежских писателей, поддерживаю норвежских лыжников и с симпатией гляжу даже на норвежских блэк-металлистов, этих замечательно виртуозных отморозков. Вместе с тем, я много лет болею за «Ливерпуль», обожаю Эдди Иззарда, а из трех моих любимых групп три – британские. Короче говоря, книгу про английского и норвежского исследователей я открывал с особенным чувством.

Знаете, как иногда бывает: попался вам в руки, скажем, роман. И в романе есть персонаж, занимающий руководящую должность, или чиновник какой, ну, начальство, одним словом. Он не то чтоб злодей, но глуповатый, истеричный, бесталанный, безрукий и весь какой-то настолько безголовый, что взял бы и удавил от греха подальше. Означенный троглодит исправно вытворяет что-нибудь довольно дикое с точки зрения здравого смысла, а вы себе под нос: ну нет, это автор призагнул, конечно. Это он, конечно, художественного вымысла напустил, сочинитель наш дорогой. Не бывает таких упырей.

Затем вы переходите к рассказу об английском полярном исследователе тире камикадзе Роберте Скотте и думаете: едрена кочерыжка, да как он вообще дошел от собственного дома до корабля-то, а. Помилуйте, какая ему Антарктика, какой полюс, куда?! Умом вы понимаете, что это никакой не роман, но ощущение у вас совершенно определенное: не бывает таких упырей. Возможно, это грубоватая характеристика англичанина, но посвященные ему части я читал со смесью замешательства и негодования.

После пассажей про Скотта рассказ о судьбе и свершениях Амундсена – натуральным образом глоток свежего воздуха. Конечно, норвежец тоже не идеален: он, например, довольно плохо справлялся с получением формального образования, но на фоне беспомощного и бестолкового Скотта даже такая характеристика выглядит как комплимент. При этом Амундсен обладал острым, восприимчивым умом, был целеустремленным, решительным, напористым человеком, жадно искал и впитывал нужные знания, тщательно, скрупулезно готовил свои проекты, уделяя самое пристальное внимание малейшим – и важнейшим – деталям, и имел великолепные лидерские задатки. Ничего этого, по-видимому, про Скотта сказать нельзя. И совершенно невозможно представить в исполнении англичанина, скажем, припрятанный для того, чтобы в нужный момент порадовать команду, граммофон. Или метеорологический конкурс с ежемесячными призами и финальным суперпризом – подзорной трубой. Для Скотта подобная затея – этакий якутский эпос, событие из далекой и непостижимой галактики.

Конечно, на долю Амундсена пришлась своя доля промахов и ошибок, но они словно бы ярче оттеняли его бурную деятельную натуру, тогда как Скотт, кажется, сам целиком был одной большой трагической ошибкой.

Можно, наверное, заметить, что отношение Хантфорда к Скотту излишне тенденциозное, но знакомясь с изложенными фактами, в самом деле практически без перерыва хватаешься за голову. И резкая авторская позиция по отношению к деятельности Скотта представляется достаточно обоснованной. Кроме того, к нему совершенно не получается испытывать сочувствие, в отличие от его несчастных спутников и подчиненных, которых отчаянно жаль.

На противопоставлении таких полярных характеров Хантфорду удалось выстроить увлекательное, драматичное повествование. Он часто и обильно цитирует дневниковые заметки и письма участников событий, что, во-первых, добавляет убедительности авторским характеристикам, а во-вторых, позволяет читателю, что называется, прикоснуться к первоисточникам. При этом книга за счет умелой работы с материалом и таланта автора не превращается в сухой академический труд, а завершается и вовсе как трагическая сага, с которыми Хантфорд так любит сравнивать арктические и антарктические походы.