3 Моя первая книга Прилепина как знакомство с Россией

Прилепин писатель, и я как любитель гонзо-журналист примеряю на себя - смог бы так написать? Смог бы так прожить? Прилепин создает напряжение тем, что обнажает пустоты за пеной и разномастностью дней россиян, которых кидает из самопожирающего забытья в бездну безысходного вопрошания о причинах повсеместной разрухи.

Пустоты как пространство для ледяного ветра бытия или для бытия ледяного ветра -- позволяют автору искать искры жизни в себе, в людях, там, где другие ищут что-то еще, вроде средств для продления игры в пустоту. Мне не нравится та жизнь, которую ищет и обсуждает автор, и он сам, но мне импонируют его открытые глаза на проблему бесприютности современного человека, который уносится потоком истории своей страны туда, куда не думал, и думал ли вообще на самом деле.

Прилепин видит в моменте некоторый праздник, раскрытие костра, в котором сгорают годы жизни, надежды, глупости и героизм. Для него деталь это печать инобытия на знакомом лице, на типичном лице. Он конечно пишет отчасти для себя, и письмо для него это средство для того, чтобы быть. В этом смысле чтение Прилепина это больше театр, чем музыка. Документальный театр. А музыка, которую он ставит в некоторых мизансценах, больше похожа на саундтрек к бумеру или к брату, чем к русской классике.

Театральность жизни, к которой он стремится осознанно или нет, может быть стратегией для каких-то молодых последователей, и я раньше сам играл персонажа своей истории, но ее результат сквозит уже в самом тексте -- тишина после вопроса без собеседника, без приюта, если не считать приютом сам текст.

Сегодня видел узкие губы и усталые глаза Прилепина на видео, где он говорит о патриотизме, и он мне показался трагичным персонажем, потому что в его ярости и страсти к правде или скорее к правде жизненности, есть обреченность отправившегося на борьбу, выигрыш в которой не сулит спасения. Он заранее знает, что выход где-то еще. И проза его наполнена красками любви к жизни, которая проходит, которая не остается в вечности.

Он рисует домик своего бытия и разговор со своим прошлым и будущим как место общения с духовным и историческим, которое в итоге обрастает деталями жизни как риф кораллами. Эта интуиция цельности земного пути, его как бы собранности в единое околовременное полотно со своей композицией -- близкое, знакомое средство для описания иначе бессмысленных переживаний. Но кажется, что, можно шагнуть недалеко -- и это домик бытия окажется сожжен адом в одночасье. Такое понимание менее успокаивающее, но более правдивое.

Спасибо Прилепину за этот разговор.