2.5

Конечно, хотелось, чтобы пропорции между личной жизнью автора и заметками о русской литературе были смешаны в другой пропорции и лучше взболтаны, но приходится знакомиться и выносить вердикт тому, что есть. И вердикт выходит не очень, как и впечатления, которые сначала вознеслись до трансцендентных высот, а потом были безжалостно растоптаны 3 частями про Узбекистан. И если я еще хоть как-то могла соотнести свои интересы не только с русской литературой, но и с хулами в сторону турецкой и упоминаниями схожести турецкого и узбекского языков, то как через ее пространные и довольно подробные заметки о незначительном продирались другие - ума не приложу.

Все начинается действительно хорошо и на высокой, даже можно сказать философской, ноте, где вводится красочное описание метафизичности перевода названия "Бесов" Достоевского на английский и в кустах притаился Деррида, но, когда это же повторяется в третий раз в ходе повествования, начинаешь немного приунывать. Рассказ Элиф Бауман о начале ее пути изучения русского тоже сначала захватывает, но потом уже не понимаешь что, где и когда. Заметки не создают впечатления хронологической упорядоченности, уровень автора под конец, когда она обсуждала влияние Льюиса на Толстого или "Живой труп", вызывает вопросы к ее компетентности, а описания других ученых - вопросы этического характера.

В книге очень много автора, очень много. Ее отношений, разных грантов и поездок, и не все из них напрямую относятся к русской литературе. В какой-то момент меня начало немного коробить от того, насколько много я узнаю об авторе, чего бы не рассказала ей в ответ. Но это мелочи, конечно.

В сухом остатке о русской литературе остается пара интересных и свежих мыслей и завораживает-таки та любовь к предмету, к которому мы относимся как к чему-то должному, как и к нашей дефолтной суперсиле понимать нюансы Толстого или Пушкина просто потому, что мы говорим с ними на одном языке. И действительно, язык, в который влюбляешься, ты не выбираешь, он выбирает тебя сам.