4 Медленно плыть к чистой воде, медленно жить в чистой воде...

Общеизвестно, что под названием «рыбный суп» обычно имеют в виду уху, которая в классическом рыбацком варианте готовится из двух (двойная) и трёх (тройная) пород рыбы. Впрочем, хитроумные и изощрённые в кулинарии французы пошли дальше и от марсельской бедности (возможно, напевая «Марсельезу») сочинили рыбный суп — не уверен, что это можно называть ухой, а сами марсельцы дали такому супу название буйабес — из пяти и более обитателей вод морских, да в придачу ещё и морепродукты не возбраняются.

Дальше каторга, буйабес и всё прочее...

Видимо, автор «Книги рыб Гоулда» в кулинарном отношении человек вполне образованный, вот и затеял сочинить своё литературное рыбное блюдо аж из двенадцати рыбных персон (интересно, как отнёсся бы к такому своеобразному буйабесу некто Гефест, приготовь ему такой супчик Афродита…). Кстати, под автором здесь я имел в виду именно Ричарда Фланагана, а не того чувака с множеством имён (см. Послесловие), но который обозначил себя как Вильям Бьюлоу Гоулд.

Заход в рыбную тему был, в общем-то, занятен и слегка загадочен, а потому довольно привлекателен. Оригинальный авторский слог; закрученная в вводной части интрига с появлением как бы «вкладыша», состоящего из рыбного альбома с изображениями и сопровождающего нарисованных обитателей моря текста; необычное и весьма колоритное для жителя северного полушария Земли место действия (кстати сказать, для интереса глянул на географические координаты Земли Ван-Димена и поискал пятно на глобусе, противостоящее о-ву Тасмания — это, оценивая в широком смысле, в общем-то неподалёку от Азорских островов в Атлантике); не менее интригующее предложение побывать в каторжных местах владычицы морей, т. е. попросту примериться к шкуре каторжника, отправленного на перевоспитание за тридевять земель и через несколько океанов, не говоря уже о морях; а также нырок по шкале времени на полтора столетия назад — всё это сулило если не наслаждение экзотическими нюансами, то много нового и своеобразного.

И одним из самых первых осмысленных ощущений, появившихся в моём читательском мозгу, было осознание, что автор попросту лишил нас (меня, как минимум) некоего своеобразного европейского центропупизма, а заодно и отфигачил напрочь всякие романтические ожидания, навеянные географическими названиями, а вместо этого погрузил нас в самые грозные и грязные реалии существования человеческой цивилизации на линии фронтира с миром диким и необузданным. Как там говорится — «...под внешним лоском европейской элегантности большинство этих выскочек цивилизаций сохранило медвежью шкуру — они лишь надели ее мехом внутрь. Но достаточно их чуть-чуть поскрести — и вы увидите, как шерсть вылезает наружу и топорщится»? Вот и здесь перед нами предстают яркие образчики высокоцивилизованных английских дикарей, причём образы каторжников в этом смысле почти сливаются с представителями властей.

А вообще при чтении первых двух-трёх глав в голове так и плескались вот эти фразы-характеристики «Украл — выпил — в тюрьму» и «Записки из мёртвого дома» — активированные постоянными описаниями беспредела правового и беспредела культурно-цивилизационного, причём не всегда скажешь, где причина и где следствие. Цивилизаторы ничем не лучше «цивилизуемых» ими местных дикарей-аборигенов, а может быть, и хуже. Какое там окультуривание — тотальное уничтожение! И потому ощущение жизни от главного героя формулируется чётко и своеобразно-образно:

...главное в сей жизни есть траектория, и хотя тогда я не ждал от неё ничего хорошего, всё-таки она подобна траектории пушечного ядра, которым выстрелили в выгребную яму: ядро летит, сквозь дерьмо, но летит.

Появляются и начинают раскрываться новые герои и персонажи (а наш буйабес пополняется новыми ингредиентами), при этом большинство героев романа обладают такими дураковатыми и самодурскими чертами личности, что впору вспоминать нашего Николая Васильевича Гоголя с его Чичиковыми, Маниловыми и прочими Собакевичами — тот же Комендант воистину воплощение прожектёра-дурака, который в разы опаснее дурака простого, ибо он дурак властный и деятельный. Все эти его прожекты с созданием Национальной железной Дороги, со строительством Великого Дворца Маджонга, а затем с идеей создания своей нации — нет предела полёту его предприимчивой фантазии. Да и доктор Лемприер, коллекционирующий в «научных целях» законсервированные головы туземцев, мало чем отличается от Коменданта. Впрочем, чтобы вы не гадали — хороших в романе мы практически не встретим, разве что отчасти Салли вызывает некоторые симпатии. В общем, мир каторги брутален (как утверждает сам автор) и несправедлив (мягко говоря).

Примерно с половины объёма чтение становится занятием скучноватым и монотонным, описания всякостей начинают мелькать по кругу и догонять сами себя (видимо, не всякая рыба пригодна для того, чтобы литературная ушица получилась наваристой и вкусной). И тут автор, возможно, почувствовал провис в энергетике, потому что включил событийный ряд на повышенную передачу, персонажи начали менять свою дислокацию и статусы, а некоторые и вовсе закончили существование не самыми благородными способами. Повествование на короткое время становится квестом по диким местам, а затем закономерно подходит к точке финала. При этом автор финиширует способом, далёким от реала, и тут уже рефреном в голове зазвучала замечательная песня Андрея Козловского «Акула»…

Понятно, что помимо содержательной стороны в книге имеется и некий философический подтекст. Взять хоть этот всеостровной пожар, уничтоживший, пожравший самою каторгу как символ всей карательной Системы, построенной на принципе изгнания преступников из цивилизованного мира и переселения их в дикие земли. Да и внедрение в текст вместо уже привычных нам в каждой новой главе рыб образа пресноводного рака, который тоже трактуется как символ изменения всей человеческой сути, линьки самого себя и появления нового внутри старой оболочки. И в конечном итоге из всей этой философии следует как минимум вот такой вывод: «Любовь и свобода» привлекательны и притягательны, но «Любить не безопасно». Однако всё же мы помним, что мир не добрый, мир не злой, мир просто есть.

А что касается качества вот этого приготовленного Ричардом Фланаганом буйабеса, то как по мне, блюдо вышло на любителя. Но да, не без экзотики. Наверное, стопаря простой русской водочки здесь и не хватило :-)

БОНУС: Андрей Козловский «Акула»

Если я буду жить еще,
Значит, я буду жить в воде.
Если я буду жить в воде, -
Стану акулой, и, может, тогда
Хоть иногда кто-нибудь
Подумает обо мне.

Медленно плыть к чистой воде,
Медленно жить в чистой воде,
Те, кто на суше и кто в глубине,
Помните обо мне

Вдоль австралийских берегов,
Прямо над кромкою воды
Скользит мой серебряный плавник,
Будь осторожен, заметив его.
Беспечность оставь материку,
Задумайся обо мне.

Медленно плыть к чистой воде,
Медленно жить в чистой воде,
Те, кто на суше и кто в глубине,
Помните обо мне.