5 Словно самое первое Слово в начале времён

Изначально поэт пытается втиснуть себя в рамки формы. Как показывает практика, рано или поздно эти условности рвутся и поэтический голос, словно птица, вырывается на свободу. В случае Улзытуева этот процесс запечатлён в рамках одной книги. Он хотел отдаться анафоре (рифма, располагающаяся в самом начале строки), и это получалось на самом высоком уровне.

Если обратиться к живому слову, вы можете услышать, как поэт играет с этим приёмом: совмещает эту форму, присовокупляя горловое пение,– выходит завораживающе. Не только необычно, но и качественно. Особенно выгодно это смотрится, если учесть, что львиная доля современных поэтов не умеет читать со сцены. Исключения, помимо Амарсаны Улзытуева, составляют разве что Андрей Родионов, Аркадий Штыпель да Дмитрий Воденников, способные ввести слушателя в экзистенциальный транс.

Анафора как приём, на котором могло бы строиться всё стихотворение, – слабый ход. Как, наверное, и любая другая попытка построить стихотворение лишь на одном приёме. На этом обжигались ещё в Серебряном веке всевозможные -исты.

Но и Улзытуев говорит, что это был лишь эксперимент – удачный, но эксперимент. К тому же не стоит думать, что поэт только этим приёмом и пользуется. Его поэзия – это шаманский заговор. Это разговор со Всевышним на языке природы. Сергей Круглов, другой интереснейший поэт, утверждает, что поэзия – это нормальная человеческая речь. В этом смысле поэзия всё того же Хлебникова – это нормальная речь природы, а поэзия Улзытуева – это нормальная речь её творца или, на худой конец, соглядатая её рождения.

Помните пушкинское «Кавказ надо мною»:

Кавказ подо мною. Один в вышине

Стою над снегами у края стремнины;

Орёл, с отдалённой поднявшись вершины,

Парит неподвижно со мной наравне.

Отселе я вижу потоков рожденье

И первое грозных обвалов движенье.

Лирический герой Пушкина – если не полноценный Бог, то полубог уж точно. Он соглядатай сотворения мира. Так и Улзытуева в стихотворение «Купание слона», где огромное животное видится словом (зарождением первооснов), которое рождается в устах поэта:

Слон, вселенноподобный, купается

в мутной от ила реке,

Словно самое первое слово в начале времён,

Весь коричнево-бурый, местами похожий

на землю в безвидной воде.

Весел в воде колыхается, хоботом плещет,

играется.

Позиция пушкинского героя видна и в стихотворении «Гималаи» Улзытуева. Здесь то же прикосновение к сокровенному и к тайне тайн:

Мимо орла, летящего рядом, чуть ниже

Мира, лежащего теперь на ладони

Миллионов лет эволюции.

Улзытуев не может не удивлять. Его взгляд даже на самые простые, грубые, материальные вещи – это взгляд тысячелетней давности. Как так получается, что современный поэт, пишущий о ведущей тревел-программ или о том, как Джеймс Камерон погружается в Байкал, умудряется глядеть на всё это из глубины веков?Наверное, дело в голосе поэта, который вмещает в себя все ветра бурятских просторов и мистику Байкала, который в то же время взял на вооружение древнюю, как мотыга, анафору.

Анафору и в некоторых случаях притчевость, как в стихотворении «Гуцынь – китайская гитара»:

Странников двое, калик перехожих,

скитальцев,

Странные двое, идут, спотыкаясь,

толкаясь, наверно, слепые,

С ними один на двоих инструмент

музыкальный, похожий на гусли,

Снимет один его с плеч, а второй помогает.

<…>

И впрямь музыканты слепыми перстами

играя так ловко –

Ушам не поверить, умом не понять, –

что-то знают такое,

Что у стоящих толпой волосинки встают

на дыбы, шевелятся,

Штопором с неба их душ, как подкошены,

падают птицы.

«Литературная Россия»