4 Кутзее = Кафка?

Честно говоря, у меня практически не было читательских ожиданий перед знакомством с этим произведением. По названию, правда, я думала, что это эпический роман, но уж точно не ожидала открыть повесть в духе… Ф. Кафки!
Ну, посудите сами, насколько здесь все (все!) пропитано его духом.

Мотивы. Главный герой (еще вместе с матерью) собирается выехать в Кейптаун, пытается получить разрешение на выезд, что оказывается невозможным. Таким образом, с первых же страниц вводится конфликт между слабым человеком и безжалостным миром, бездушной системой, в данном случае бюрократической структурой.

- Спроси в канцелярии на первом этаже, - ответил мужчина и прошел мимо.
К. так и не нашел эту канцелярию.

Несколько позже будет введена и милитаристская, а путь героя преобразуется из перемещений между конкретными А и Б в «пойти туда – не знаю куда».

- Куда нас повезут? – спросил он.
Старик окинул его взглядом и пожал плечами.
- Какая разница куда, - сказал он. – Или вперед, или назад, больше некуда. Поезда по-другому не ходят.

«Ну вот я и пришел домой, - думал он. – Или хотя бы куда-то».

Вы только вчитайтесь! Это уже не Кафка, это уже сам Кэрролл (а впрочем, на него тот же Кафка ориентировался): "Куда-нибудь ты обязательно дойдешь. Нужно только достаточно долго идти".

Вместе с тем путь героя – это путь к свободе, и это еще один важный мотив как для конкретной повести, так и относительно ее связи с кафкианской поэтикой. Свобода от системы и тех, кто ее олицетворяет (хозяин, солдат, сторож – неважно), от долга, от близких отношений и по сути от всего…

Пространство и время в этом произведении довольно условны. Пусть и называются определенные названия, но, кажется, подобный сюжет может иметь место в любой стране (или как минимум – в любом жарком/засушливом климате). Куда более зыбким оказывается время: пусть в качестве главного фонового события и обозначена война, но не указываются конкретные даты, да и дни (годы?) порой сливаются в серую массу.

Я могу жить здесь всегда, думал он, до самой смерти. Никаких событий не будет происходить, каждый новый день будет таким же, как вчера, не о чем даже будет рассказывать.

Куда ближе к поэтике Кафки конкретные локации. Ферма, к которой приходит герой, мертва и призрачна: мотив смерти усиливается тем, что он хоронит здесь мать, а призрачность – за счет неясности и недосказанности, та ли это ферма, о которой говорила мать или какая-то иная?

Концепт время вынесен к тому же в заглавие, а следовательно, приобретает особую значимость. Трактовать два понятия из названия можно по-разному:
1) Жизнь – отдельного человека и время – всего человечества или хотя бы народа, та хронологическая линейка, которая, по мнению врача, менее всего ощущалась такими обывателями, блаженными, как К. или медсестра.

Сомневаюсь, чтобы Фелисити видела потоки времени, вьющиеся и крутящиеся вокруг нас на полях сражений, в военных штабах, на заводах, на улице, в правлениях форм, в правительственных учреждениях…

Зато понимаю Михаэла доступно другое время (и в этом парадокс Кутзее: вложить в голову блаженного столь глобальные мысли), для чего нужно привести другое уравнение:

2) Жизнь – это путь конкретного человека, а время – некая безличная и беспощадная константа, космос, если переходить на пространственные понятия. Но именно в этом понимании ближе ощущение времени самого К.

Сейчас он просто отдался во власть времени, а время медленно и вязко текло над землей от одного ее края до другого и омывало его тело, гладило грудь, живот, ласкало закрытые веки.

Ибо для всего на свете есть время – уж это-то он понял там, на ферме.

И в целом в его мыслях множество таких мельчайших деталей, выводящих на глобальный уровень, – и относительно пространства тоже.

Когда он думал о парке Винберг, ему представлялось, что земля состоит не столько из минеральных веществ, сколько из органических – из истлевших прошлогодних листьев, и позапрошлогодних, и всех тех лет, что прошли с сотворения мира; земля такая мягкая, что можно докопать из парка Винберг до самой середки земли, и она все будет прохладная, черная, влажная, мягкая.

Образы. Конечно же, к Кафке в первую очередь отсылает и главный герой – Михаэл К. (К.)! Не от мира сего, как о нем говорилось в тексте, как говорится и про «человеков» в «Процессе», «Замке», etc.
Так же, как К., пытавшийся добраться до замка, он садовод/землемер; как и всякий маленький человек (это уже в целом, не только у Кафки), находит удовольствие в маленьких радостях: в ремонте коляски, выращивании и поедании собственных овощей, в единении с природой.
И не случайно Михаэл ест насекомых (а тут местами уже Маркесом повеяло), а в какой-то момент сам «превращается» в насекомое («Превращение»), что еще сильнее подчеркивает его ничтожность, незаметность. А с другой стороны, приспособиться к режиму, к системе, к тому кошмару, который его окружает.

Но в такое время, как наше, человек, если он вообще хочет жить, должен жить, как зверь. Он не может жить в доме с освещенными окнами. Он должен жить в норе и днем прятаться. Человек должен жить, не оставляя никаких следов своего существования. Вот до чего нас довели.

Абсурдность здесь создается не только за счет фактического, сухого повествования (тоже, впрочем, как у Кафки), но и за счет точки зрения – также главного героя. Соответственно, показаны все его чувства, мысли, эмоции: именно они и создают ту самую зыбкость, неуловимость художественного мира этой повести. Именно в его сознании стирается грань между сном и явью, возникает фрагментарность, о которой размышляет и сам герой.

Он песчинка на поверхности земли, погруженной в такой глубокий сон, что ей не почувствовать, как по ней бегут ножки муравья, как ее трогает хоботок бабочки, как ее заметает пыль.

Как будто я вернулся в детство, подумал он, как будто мне снится кошмар.

Кому бы он ни рассказывал о себе, в его рассказе всегда оставалось что-то недосказанное, о не мог поймать главное, вечно оно ускользало.

Память всегда высвечивает какие-то отдельные куски, не всю картину целиком.

Парадоксально еще и то, что у него стерты грани между нормой и кошмаром: то, что обычно для большинства людей, будет ужасом для К., и наоборот.

Об этом же свидетельствуют и другие персонажи.

- Ты ребенок, - сказал Роберт. – Всю жизнь спишь. Пора бы и проснуться.

Сон прекращается, а туман словно бы рассеивается, когда начинается вторая глава, --- с точки зрения врача (и врачи тоже, как и некоторые исправительные учреждения, так же появлялись в новеллах Кафки). В какой-то момент нам дается вполне логичное объяснение, и К. показан как жертва нарциссичной матери. Но и оно оказывается иллюзорным, ненадежным: врач начинает сомневаться в своих убеждениях, встает на сторону К., либо так кажется, путается и мятется.
А тому, казалось бы, удается сломить преграду, отделявшую от свободы, покинуть застенок, уйти куда глаза глядят, однако и здесь мы подсознательно понимаем, что это все такой же призрачный путь, как прежде, ведь свобода = смерть.