3 Commandante Прилепин. Захар Прилепин в книге «Взвод» воспел военную доблесть отечественных литераторов конца XVIII — начала XIX века

Русские писатели — вот кто были настоящие супергерои. На полях сражений бесстрашны и несокрушимы, в высшем свете утонченны и элегантны, а за письменным столом перед листом бумаги точны и остроумны. Все без исключения, даже те, кто оказался по разные стороны баррикад в противостоянии западников и славянофилов, находили для себя постыдным не понюхать пороха. Пушкин, будучи до крайней степени мнительным (перебежал заяц дорогу и все: «Эй, ямщик, поворачивай назад!»), и тот рвался в бой при каждом удобном случае. Впрочем, именно ему его невостребованная воинственность однажды вышла боком, но это уже детали. Книгой «Взвод» Захар Прилепин переписывает историю русской литературы: «Да, были люди в то время! Богатыри, не мы». Все те, кто нам был известен по большей части как знакомцы Пушкина, счастливо уберегшие его от участия в декабрьской акции на Сенатской площади, вдруг предстали вояками, жаждущими пролить кровь на полях сражений за царя и отечество.

Захар Прилепин начитан, эрудирован, пишет так, как будто сам стоял рядом с каждым писателем и наблюдал за ним. Легко делает допущения, оговариваясь: «возможно» — и дальше рисуя картину событий, которые не подтверждаются никакими документами. Но наше воображение легко поддается воле автора, мы доверяем ему как пророку, обладающему даром прозревать прошлое. И когда Прилепин выдает нечто парадоксальное: «Война — зло. Только не всегда понятно, кто здесь вправе вынести ей вердикт. Война — древнее искусство, она сама по себе искусство», мы тоже принимаем это как должное. Наше сознание не спотыкается даже на еще более ошеломляющем тезисе: «Земля по большей части населена людьми, которых война спасла от уничтожения». Мы читатели эпохи постправды, нам не нужны факты, которых во «Взводе» хватает, нам дороже эмоциональность автора высказывания и его убедительность: «Раз Прилепин говорит, значит, так и есть!»

Автор не столько переиначивает историю русской литературы, которой до сих пор приписывали исключительно гуманистическое содержание, сколько делает ее разнонаправленной: не только человеколюбие. С Прилепиным бессмысленно спорить и цитировать ему Толстого: «В это время случилась война в России. И русские стали во имя христианской любви убивать своих братьев. И не думать об этом нельзя было. Не видеть, что убийство есть зло, противное всяким основам веры, нельзя было. А вместе с тем в церквах молились об успехе нашего оружия, и учителя веры признавали это убийство делом, вытекающим из веры». Поди здесь разберись, в какую сторону идти. Налево пойдешь, сотрут тебя с лица земли и поминай как звали, направо — разочаруешься и в самом себе, и в том, что тебя окружает: «Ложь, воровство, любодеяния всех родов, пьянство, насилие, убийство… Не было преступления, которого бы я не совершал, и за все это меня хвалили, считали и считают мои сверстники сравнительно нравственным человеком», — исповедуется Лев Николаевич. Может, и Прилепин когда-нибудь такое напишет, но это будет потом.

А сейчас он в горячей точке — на Донбассе, и для него это не просто приключение, а следование традициям великой русской литературы. «Взвод» — фундаментальное обоснование личного выбора писателя, который стоил ему нескольких контрактов с западными литературными агентствами. Но какое имеет значение размер гонорара, когда автор пишет себе биографию? И что делать Прилепину, если он не может сидеть и писать в кабинетной тиши? В прошлом году он заявил о себе как о рок-герое: собрал группу и записал альбом собственных песен. Вот только время рок-героев безнадежно ушло. В советском литературоведении такую модель поведения называли байронизмом, под которым подразумевалась иррациональная жажда подвигов: зачем кумир Пушкина и Лермонтова ввязался в это безнадежное восстание в Греции, да еще и прихватив с собой полтысячи нанятых на собственные деньги солдат, вместо того чтобы жить долго, счастливо и писать, писать, писать? Чтобы не вернуться оттуда живым? Да затем же, зачем и Д’Аннунцио в хорватский городок Риека, Хэмингуэй в Испанию и Че Гевара в Боливию: чтобы стать легендой. Лучше при жизни.

Эксперт