3.5 Есть такая профессия - головы отрубать.

Испокон веков палачей было принято считать черствыми, циничными, малоприятными людьми, которых не то что в дом пускать зазорно, а даже руку пожать - все равно что порчу навести. Человек в черном капюшоне, со здоровенным топором или мечом за спиной, зубами цвета серы и гноящимися деснами; его руки обязательно мозолисты, а за пазухой наверняка припрятан тесак или хлыст, чтобы чуть что сразу наказать провинившегося. Страшный, жуткий человек. Чтобы было нагляднее, вспомните "Узника Азкабана" и того отвратительного палача, который пришел убивать Клювокрыла. Да, самое то. Но насколько такое представление о палачах верно и согласуется ли оно с тем, что было на самом деле?

Мы смотрим на карикатурного палача в капюшоне — героя поп-культуры — с тем же снисходительным любопытством, с которым наблюдают за игрой детей взрослые, уверенные в собственном интеллектуальном превосходстве и умудренности.

Как-то раз американский историк Джоэл Харрингтон гулял по старинному немецкому городу Нюрнберг, выпил пива, съел порцию нюрнбергских колбасок с квашеной капустой и довольный пошел по книжным магазинам. В одном из них он наткнулся на ветхое издание дневника Майстера Франца Шмидта, местного палача, чья профессиональная деятельность началась в далеком шестнадцатом столетии и закончилась в начале семнадцатого. В дневнике были перечислены все казни, что довелось исполнить Францу, краткие описания преступлений, за которые был вынесен приговор, и порой словесные портреты негодяев, особенно запомнившихся палачу. Никаких личных мыслей и стенаний о своей печальной судьбе в записях не было - строго-профессиональный документ мастера своего дела. Однако Джоэл решил капнуть чуть глубже и обнаружил в архивах письмо Франца Шмидта императору Фердинанду II с просьбой о восстановлении доброго имени палача и его семьи. В своей молебной записке Франц поведал о своей непростой истории и о том, как пришел к постылому ремеслу. Оказалось, что отец Франца Генрих стал палачом не по своему желанию, а по воле жестокой судьбы, которая навлекла позор на целые поколения Шмидтов. Когда-то палача могли выбрать непосредственно на месте, перед плахой, - местному управленцу достаточно было указать перстом на человека из толпы и тому приходилось приводить приговор в исполнение. В миг на Генриха, честного купца средней руки, обрушилось ярмо непомерной тяжести - роль палача в предстоящей казни, которую ему пришлось исполнять до конца своих дней. Драматичная история потомственных палачей Шмидтов вдохновила Харрингтона на изучение социальной роли и положения палачей в позднем Средневековье и первых столетиях Нового времени. "Праведный палач" Харрингтона - не хроника жизни одного человека, а крупное исследование о цехе палачей, о всевозможных сложностях этой непростой профессии, об эволюции судебной системы и о лицемерном отношении богобоязненного общества к смертной казни.

Должность палача - это всеобхатывающая пожизненная роль, требующая постоянного самоанализа и бдительности.

Немногие сейчас знают, что палачи до семнадцатого столетия были нерукопожатными отщепенцами, людьми, которым закрыт вход в церковь и увеселительные заведения. Их детей отказывались крестить, за них не выдавали дочерей, а в возможности получения гражданства им было строго-настрого отказано. Более того, даже внуки палачей не могли получить достойного образования и доверия общества. Харрингтон описывает, с каким трудом внучке Шмидта приходилось выходить замуж и на какое враждебное отношение обрек себя ее будущий супруг, который не имел ровно никаких отношений с преступным миром. Неудивительно, что Шмидты всю жизнь стремились обелить фамилию и на примере своей честной жизни, и безукоризненной работы показать, что они ничем не хуже остальных ремесленников и достойны тех же прав, что и другие уважаемые граждане. Франц понимал, что будущее семьи в первую очередь зависит от его репутации, ведь только самым чистым резюме он мог побороть гнусные стереотипы и дать шанс своим родственникам стать полноправными членами германского общества. Майстер Франц полностью отказался от алкоголя, блуда, был прилежным прихожанином лютеранской церкви, не водился со всяким сбродом и сомнительными личностями. К тому же Франц был еще и умелым лекарем-самоучкой и по его личному утверждению принял около 15 000 пациентов за 50 лет. Биография Шмидта действительно достойна ознакомления и является еще одним ярким примером колоссальной целеустремленности и непримиримой борьбы с вековыми предрассудками.

Коллективные предрассудки всегда отмирают медленно, особенно в сообществах, экономическое положение которых ухудшается, а социальный статус нестабилен.

Ремесло палача Харрингтон описывает весьма подробно: регулярно приводит примеры исполнения различных наказаний, цитирует подробности из дневника самого Шмидта, а также демонстрирует множество иллюстраций, благодаря которым читатель может лучше понять, как на самом деле проводились казни и публичные наказания в 16-м веке. Что важно - Харрингтон не придумывает и не перевирает факты. "Праведный палач" - это качественное историческое исследование со множеством ссылок на достоверные источники информации, в которых не приходится сомневаться. Со своей задачей как историк Харрингтон справился на ура. И все же есть одно "но", которое смущало меня на протяжении всего повествования. В своем дневнике Шмидт ни разу не высказывает свое мнение о преступниках и их деяниях, не морализирует и не рассуждает о том, что такое хорошо и что такое плохо. За него это делает Харрингтон, который, основываясь на частоте упоминаниях избранных слов делает вывод о нравственных качествах Майстера Шмидта: раз слово "милосердие" он упомянул на десять раз больше, чем слово "бог" и на тридцать больше "справедливости", то мы можем с полной уверенностью утверждать, что Франц был милосердным человеком, который готов был всех понять и простить. Если дело о мошенничестве или воровстве Шмидт описывает на пару предложений больше, чем о разбойном нападении или изнасиловании, то это обязательно следствие большего интереса к такого рода преступлениям, говорит о личной неприязни к мошенникам и ворам, а не о минутной лени или нежелании вдаваться в подробности не самых приятных для адекватного человека преступлений. Как вы уже могли понять, большинство выводов Харрингтона о натуре Франца Шмидта, о его взглядах на преступность и смертную казнь - притянуты за уши. Американец основывается на обрывках информации, склеивает их своими догадками и выдает за чистую монету весьма спорные утверждения о характере и внутреннем мире палача. Скажем так, Харрингтон-историк меня заинтересовал и порадовал, Харрингтон-герменевт - разочаровал и вынудил читать треть книги по диагонали. 

Сам Франц никак не комментирует свою первую казнь утоплением, которую он совершил над молодой служанкой из Лерберга, осужденной за детоубийство в 1578 году. Однако он необычайно словоохотлив и даже хвастлив два года спустя, когда вместе с тюремными капелланами добивается отмены этой формы казни в Нюрнберге, ставшей правовым прецедентом, постепенно распространившемся по всей империи.

Что по итогу? "Праведный палач. Жизнь, смерть, честь и позор в XVI веке" получился вполне себе неплохим научно-популярными (чуть больше популярным, чем научным) текстом о непростых судьбах палачей, сегрегации по профессиональной принадлежности и эволюции судебной системы в шестнадцатом и семнадцатом веках. Это любопытный роман, его интересно почитать на досуге, приобрести пару-тройку новых знаний о темных веках и рассеять некоторые предрассудки, укоренившиеся в сознании благодаря поп-культуре. Однако все рассуждения о праведности Франца Шмидта, о его моральных и нравственных устоях - яйца выеденного не стоят, а на них базируется добрая половина книги. Читать или нет - решать вам, но мою рекомендацию книга получает с большой натяжкой.

Телеграм-канал