4

Оказывается, уменье произнести прекрасную похвальную речь состоит [...] в том, чтобы приписать предмету как можно больше прекрасных качеств, не думая, обладает он ими или нет: не беда, стало быть, если и солжешь.

Говорит Сократ в укор своим собеседникам.
Поэтому постараюсь в своем отзыве не приписывать "Пиру" тех исключительных качеств, которые не грех было бы и превознести в хвалебной рецензии, демонстрируя собственную утонченность.

На мой взгляд, диалог, который предполагает собой гимн Эроту, на деле простому читателю кажется гимном Сократу. Речи его, пропущенные через два пересказа, не теряют своего завораживающего блеска, и ты вдруг понимаешь, почему все эти красивые восхваления, посвященные любви и ее божествам - не больше, чем обычные речи собравшихся за столом, а Сократ - это Сократ. Он стоит совершенно отдельно, он - это нечто особое, честно. Есть в нем какая-то потрясающая искра, что-то выделяющее его среди прочих. Говорит об этом и Алквиад, обращаясь к самому Сократу в своем панегирике в его честь:

...слушая тебя или твои речи в чужом, хотя бы и очень плохом, пересказе, все мы, мужчины, и женщины, и юноши, бываем потрясены и увлечены.

И это действительно так. Речь Сократа и рассказ о нем хочется раздергать на цитаты, потому что образ этого человека, мало того, что складывается отчетливее прочих, так еще и обладает удивительной и притягательной силой. Сократ - это фигура, это человек, которому даровано бессмертие в нашей памяти.
Конечно, если отвлечься от Сократа, то можно отметить, что в диалоге проскальзывают очень любопытные наблюдения и выводы:

Низок же тот пошлый поклонник, который любит тело больше, чем душу; он к тому же и непостоянен, поскольку непостоянно то, что он любит.

«Чего же хочет тот, кто любит прекрасное?»
— Чтобы оно стало его уделом, — ответил я.

Впрочем, у "Пира" есть и еще одно неоспоримое достоинство: он неожиданно показывает, что нет ничего такого уж страшного и тяжелого для понимания в трудах античных философов. Некоторые представления о мире кажутся нам, детям двадцать первого века, наивными, но мастерство, с которым эти люди разбирают человеческую природу и движения души, не может не вызвать восхищения.

Вот каким путем нужно идти в любви — самому или под чьим-либо руководством: начав с отдельных проявлений прекрасного, надо все время, словно бы по ступенькам, подниматься ради самого прекрасного вверх — от одного прекрасного тела к двум, от двух — ко всем, а затем от прекрасных тел к прекрасным нравам, а от прекрасных нравов к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к тому, которое и есть учение о самом прекрасном, и не познаешь наконец, что же это — прекрасное.