4 Лес неслучившихся хиханек

"У Ойвы Юнтунена было тридцать шесть килограммов золота. Три слитка по двенадцать килограммов. Собственно говоря, они были не его, однако отказываться от них он не собирался. Он к ним привык, глубоко привязался".
---
В маленький тесный февраль у меня неожиданно набилось столько лис, что некуда уже деваться от рыжих хвостов и наглых морд. Впрочем, частично я сама виновата - если в названии книги есть что-то лисье, то существует некоторая вероятность, что и в тексте лиса хотя бы мелькнет. Другое дело, когда в названии только корица да слива, а в тексте все равно уши знакомые торчат, м-да...
Но это так, лирическое отступление. А я тут вроде как о романе Паасилинны Арто поговорить собиралась.
Со второго предложения этой книги я подумала было, что мне тут будет и малиношно, и улыбательно. (Предложение, кстати такое: "По профессии он был негодяй").
И местами улыбательно мне и правда было. А еще сердцесжимательно. Пару раз.
Но в целом меня не оставляло ощущение, что я сижу трезвее трезвого напротив человека, который слегка навеселе. И он сам травит байки - иногда смешные, иногда с остросоциальной слезой, а иногда и откровенно чернушные - и сам же над ними смеется. А мне вроде и хочется с ним за компанию повеселиться, но я не всегда понимаю, в каком именно месте надо зубы показать.
Возможно, все дело в том, что даже умница Михаил Михайлович Бахтин так и не сумел приохотить меня к корневой, земляной, жестокой, не выдающей ни меры, ни стыда народной смеховой культуре. Я все еще смотрю на нее через снобское стеклышко в серебряной оправе. И где ржать понимаю через раз, ага.
В самых близких моей капризной душеньке моментах "Лес повешенных лисиц" отдаленно напоминал мне "Кукушку" Александра Рогожкина. И казался мне удивительно симпатичным, теплым и трогательным.
В наиболее далеких от моей капризной душеньки моментах напоминал изрядно подзатянувшийся анекдот.
Но я все равно рада, что побродила по этому лесу, вдохнула чутка Лапландии и познакомилась с лисом Пятисоткой.
И да, кстати. Если бы вместо меня напротив повествователя этой истории сидел и слушал его байки Николай Васильевич Гоголь, он бы, мне кажется, очень даже понял, где там своим горьким смехом посмеяться.