5 Мимолётное виденье (рецензия en plein air)

Не знаю, кто придумал образ милого купидона со стрелами.
Реальный амур первой любви, должен быть запечатлён в образе крадущегося в вечерней траве, чуточку сумасшедшего и пьяного, ангела: он улыбается и у него в зубах —  блестит нож: раздаётся вскрик, сначала, юноши, а потом, девушки, и ангел отлетает от них в тёмные небеса, словно душа, единая на двоих.
Где любовь, там и смерть. Это не преувеличение, просто мы не видим, что творится в душах, а там порой умирают и воскресают миллионы чувств в одну ночь, как в конце времён.
Эта апокалиптика сердца знакома многим. В этом смысле Тургенев — апокалиптический писатель.
Если бы на небе вдруг погасли все звёзды, и город, дрожащий словно раненый зверь, как бы храня в своих глазах последнюю память о звёздах, вдруг тоже, погас и погрузился в космический мрак, это бы всех ужаснуло.
А между тем, подобное часто случается в душах влюблённых, сидящих где-нибудь на лавочке в парке, с томиком Тургенева или в душе прохожей с синим зонтиком, грустно вам улыбнувшейся своими удивительными глазами, цвета крыла ласточки.
А мы проходим мимо и не подозреваем, что на лавочке просиял конец света..

Принято называть Гоголя, главным мистиком русской литературы. Кто-то назвал бы Достоевского, Булгакова.
А я бы назвал.. Тургенева.
У него самый тонкий мистицизм: любви.
Он как стих Пушкина: не нужно лишних декораций, пёстрых эффектов, для вечной красоты. Нужна одна любовь..
Женщины, как-то раньше мужчин узнают, что нет ничего таинственней и выше любви: все талмуды вековой мудрости, все эти реинкарнации, шамбалы, телепатии.. лишь покорные тени любви.
У Тургенева, любовь, это какое-то 4 измерение, 5 время года, шестое чувство: проще говоря — Нарния взрослых.
Поразительный дар Тургенева описывать живое волшебство любви, словно его открытый томик стал приоткрытой дверцей в рай и цветы зацвели у тебя на ладонях, коленях, радостно простёршись дальше, запев лазурью цветов на обоях, ласточкой, мелькнувшей за окном.
Славно сидеть на лавочке с томиком Тургенева и улыбаться мысли, что весна, цветы, пение птиц — начались с томика Тургенева: вот закрою его, и задуют холодные ветры, облетит молодая листва с деревьев, и даже упадёт на дорожке, человек: впрочем, быть может он был просто пьян..

Это и правда невероятно: в повести Тургенева, 16-летний мальчик входит в сияющий мир Нарнии любви, населённой удивительными созданиями и даже фавнами.
Проходит всего месяц… и несчастный мальчик покидает дремучие дебри Нарнии взрослых, чуть ли не ползком, израненный и с проседью в сердце (мне иногда кажется, что Тургенев поседел ещё в юности, от любви..).
Неужели это и есть, любовь?
Кто-то из героев повести говорит: первой любви у меня не было. Я начал сразу со второй..
В некоторой мере, это мистично: словно мы влюбляемся впервые — в красоту мира, так похожую на душу любимого человека, с которым мы можем встретиться лишь через года, но улыбаясь в детстве ласточке в окне, касаясь сирени после дождя, мы сами не знаем почему, плачем.
Так и в повести — красота, словно крылатый Вергилий, сопровождает влюблённых.

Я однажды прогуливался с любимой по парку.
К нам подошла юная пара (первая любовь..) счастливая, как ангелы, и девушка, с милой улыбкой, попросила меня сфотографировать их.
Я стал наводить фокус… как купидон, свой прицел.
А они стояли, затихшие, милые, трогательно прижимаясь друг к другу, как перед расстрелом: за их плечами был сразу — рай.
Чуть выше правого плеча девушки, на ветке клёна, сидели две синички, удивительно нежно воркуя. Тоже, первая любовь..
Мне почему-то стало грустно фотографировать юную пару, фотографировать нечто телесное, мимолётное, тот мир, где разбиваются сердца..
И я сфотографировал чудесных синичек, так похожих на душу влюблённых.
Уходя, позади нас, заплечной красотой, и чуточку, грустью, раздался женский смех и мужское бурчание. Смех самой любви, весны..
Похожий «фокус прочтения» Первой любви Тургенева, был и у меня.

Знаете, интересно смотреть на искусство, как на звёздное небо.
Случайно для себя, я сделал маленькое «астрономическое открытие», читая Первую любовь.
Это как открыть таинственную жизнь на далёкой звезде.
(я в детстве открыл комету, в дедушкин бинокль. Редчайшая удача, почти невозможная… и разве так уж важно было, что мой старший брат смеялся надо мной, говоря, что это всего лишь белый шлейф от самолёта на закате? Главное, у меня было чувство, равное чувству Коперника, Галлея).
Повесть начинается так: Гости давно разъехались…
Дело в том, что у Пушкина есть малоизвестный прозаический и незавершённый отрывок, начинающийся так: гости съезжались на дачу..
Прелестная зеркальность первых строк, правда?

Но вся прелесть в том, что в этой вещице Пушкина, главную героиню, зовут так же, как и героиню повести Тургенева: Зиночка.
Фамилия, правда, иная — Извольская, но эту инфернальную волю, Тургенев в жизненном кредо Зиночки и её возлюбленного: одна воля даст человеку свободу, и власть даст, которая лучше свободы.
Умей хотеть, и будешь свободным, и командовать будешь.
Почти дословная отсылка, к слову, к Шопенгауэру и его «Воля как мир, и представление».
Т.е. — воля, как душа свободы. Свобода без воли, всё равно что листва на ветру, думающая, что свободная, но целиком во власти ветра, ветров.
В этом смысле Камю прав: воля — тоже одиночество.
Да, эта повесть, в том числе и об экзистенциальном одиночестве, где всё, почти всё — словно листва на ветру. Всё, кроме любви.

Так вот, в произведении Пушкина, Зина — эдакая Клеопатра белых ночей.
Инфернальница, нежный сон страсти, которой тесно и душно в скучном обществе, мире, и вот, она бросает вызов
прозе и безумию жизни, словно её.. крылатую душу, вызвали на спиритическом сеансе, чтобы узнать: что есть любовь? Как нужно любить?
Ведь бывает и так, что на спиритическом сеансе собираются внутренне поблекшие и мёртвые люди, и дух, ими вызываемый, живее их всех (к слову, хороший сюжет для какого-нибудь рассказа).
Помните милую забаву Клеопатры?
Кто из мужчин согласится провести с ней ночь.. и умереть?
Чудный на самом деле момент: любовь, равна смерти.
Словно в любви есть что-то, что не менее таинственно и бессмертно, чем и смерть.
Может потому многие так и боятся любви?

Пушкин чудесно написал о Зине: но годы шли, а душе Зинаиды всё ещё было 14 лет..
Прелестная амбивалентность времени внутреннего и внешнего, их трагического и вечного разлада.
Грустно, когда человек покоряется внешнему времени (с его мнимыми свободами).
Возраст здесь не важен, прелесть в том, что человек может жить в 21 веке, а душа его — в 19, 16, где-то в Испании или Питере.
И возраст как бы оглядывается на это, зачаровываясь и замедляясь.
Вот такой эвридиков огляд души, времени, описывает Тургенев в своей Зиночке, в её детском легкомыслии, и одновременно — скрытом инфернальном одиночестве.

Как известно, Толстого вдохновила на написание Анны Каренины (один из толчков), первая строчка Пушкинского: гости собирались на дачу (разумеется, и теневая инерция всей этой вещицы).
Я к тому, что Тургенев создал как бы… чудесный фотографический негатив Анны Каренины, с той разницей, что вместо женщины там — мужчина. Вместо поезда — любовь.
Название повести Тургенев так прелестно ещё и потому, что оно говорит о трёх любовях: это первая любовь 16-летнего мальчика к 21-летней Зиночке.
Это о первой любви Зиночки… к отцу мальчика.
И, наконец, как это ни грустно, это и о первой любви уже взрослого и женатого мужчины, к прелестной Зиночке.
Вот такая вот карамазовщина от Тургенева.

Есть что-то очаровательное, когда юноша впервые влюбляется в женщину старше себя.
А если.. это роковая женщина?
Такая любовь оставляет шрамы на сердце, на всю жизнь.
Это не милый Купидон, метящий с улыбкой, солнечной стрелой, в трепетную грудь (вспомнился анекдот, как пьяный Купидон попал стрелой себе в руку… тоже, так сказать блики первой любви и нежного греха юности. Ко мне сегодня утром прилетал раненый купидон с мыслью о любимой: у неё удивительные глаза, цвета крыла ласточки: это ведь трагедия, когда встречаешь свою первую любовь, так поздно, и понимаешь, что всё что было — до, это влюблённость, а не любовь).
Нет, это в ночи, по степи убегающий от погони, запыхавшийся и бледный юноша, которого преследует на тёмном коне, Амазонка: она пронзает стрелой его лопатку, там, где должно быть крыло.
Юноша падает, сердцем и мечтой, в бурьян, и Амазонка со смешком (сама ночь смеётся и звёзды!) гарцует на лошади над несчастным юношей, и копыта, как странные, мгновенные цветы, мерцают у плечей, паха, лица, поверженного влюблённого.

Вообще забавно, что Тургенев называл Достоевского — русским де Садом.
Забавно потому, что сам Тургенев является..  русским Мазохом.
В этом отношении ужасно мило то, как начинаются романы де Сада и повести Тургенева: у де Сада, в сумрачном замке, сидят четверо скучающих мужчин, и думают, как бы развлечься, убить скуку и время (ужасное выражение).
И вот, они приглашают парней и девушек и предаются самому грязному разврату.
У Тургенева — четверо мужчина сидят в старой усадьбе поздним вечером, и, закуривая сигары, вспоминают чудесные времена молодости, когда они впервые полюбили…
Хотя.. герои Тургенева выходят их этой любви столь измождёнными и израненными, что кажется, они провели ночь… у де Сада.

В самой повести есть прелестный эпизод (и не случайно, сам Зах..р Мазох, признавался, что часто черпал вдохновение в Первой любви Тургенева), где Зинаида говорит одному из своих ухажёров, что она — властвует над ним беспредельно, и что он с наслаждением вытерпит всё от неё, если любит.
Зина берёт булавку и вонзает её в ладонь несчастного. Вонзает глубже, ещё глубже…
а тот покорно улыбается, а наша инфернальница в это время, как бы раскрылила взгляд у плеча и смотрит на влюблённого мальчика, стоящего чуть в стороне, наблюдая этот ад любви.
Этот сексуальный момент интересен тем, что Зине было бы не так сладко вонзать булавку в руку ухажёра, если бы.. не чувствовала, как за ней наблюдают, если бы она не ощущала, что в этом поступке, она словно обнажена, тем чудным и сокровенным обнажением до бессмертия и боли души и мечты, какое может позволить себе далеко не каждая женщина, просто скинув перед любимым, свою одежду.

Любопытно, что в конце повести, любимый бьёт её хлыстом по руке, и она прижимает саднящую руку, к губам: прижимает боль и душу; она покорно целует в этой боли, душу любимого: почти по цветаевски, душа и боль, стали одним целым: боль, как «гостиница душ», ибо нет места любви на земле и тесно телам в этом мире, где тела ранят друг друга, томясь по душе.
Здесь уже эпизод повести полыхает на инфернальном уровне: нет просто мужчины и женщины: есть платоновские идеи мучительной и вечной любви (любовь всегда, вечна, даже если она мгновенная, оттого и мука её), идеи, облитые плотью: мужчина бил не столько по руке Зины, сколько по мыслям и словам, ею сказанным, сделав ему больно.
И в этом плане прелестно, как в любви, мы порой синестетически-райски путаем душу и тело, путаем формы касания, проникновения.
Вот стоит мужчина у окна, со стороны улицы, а в окошке — Зиночка, общается с ним.
Но это всё кажимость, мираж.
Мира уже почти нет. Весна — мимолётная декорация полыхающей любви, царствующей в мире.
Раненая рука Зиночки прижата к её губам. Тела.. её, и мужчины, где-то далеко-далеко, так далеко, словно на далёкой звезде, и сейчас общаются, молчат и смотрят друг на друга, лишь их крылатые души, а на земле.. почему-то ранятся тела, как бы сама собой, как стигмата, на руке женщины проявилась ранка..

В моей жизни тоже была первая любовь-  первая боль? Первая душа? —, связанная с женщиной старше меня.
Правда, разница в возрасте была больше, чем в Володи и Зины: мне — 13, ей  — 31 (к слову, 18-летняя разница в возрасте была у Есенина и Дункан).
Это тоже было на даче, и она тоже была инфернальницей, которая не снилась и Тургеневу.
Боже! Каким невинным и мечтательным ребёнком я был!
Вечно витал в облаках, женщин, представлял ангелами, и искренне думал, что женщины столь отличаются от мужчин, что умеют общаться телепатически, просто скрывают это: мои мысли девочки всегда читали очень ясно, с милой улыбкой, словно я прозрачный: не только девочки: учителя, мама, когда я нашкодничаю..
Я мечтал о первом, романтическом поцелуе.
У Тургенева это изумительно описано, в тональности Врубелевского Демона: Володя сидел в парке на крыше полуразрушенного домика и мечтал о чём-то.
Как из пустоты, из весны, появилась Зина и с улыбкой спросила: могли ли бы вы, ради меня, прыгнуть от туда к моим ногам?
Володя, не думая, прыгнул. Разбился и потерял сознание. Зиночка бросилась в цветы, на колени и поцеловала несчастного мальчика..

Безумно и прекрасно, правда? Прекрасен сам порыв, нежно путающий душу и тело, ибо любовь — бессмертна.
По сути, такие безумства в любви, есть тайное доказательство, если не бога, то бессмертия души и рая.
Мой первый поцелуй, был навеки… опорочен.
Это реально грустно и во многом, забавно. Но это сейчас, по просшествии лет, а тогда, на той летней даче, заметённой августовскими звёздами и ласковым шумом листвы в саду, были такие странные ласки, неведомые и сейчас многим взрослым… что я, возвращаясь к себе домой, тихо плакал ночью в постели, сам не зная почему.
По сути, у меня было три первых поцелуя: в 5 лет, когда я поцеловал в деревне лиловый, тёплый носик телёнка, совершенно самозабвенно поцеловал: я ходил к нему как на свидание за сарайчик, скармливая шоколадки, которые давала мне бабушка.
В 9 лет, когда не менее самозабвенно обнял и поцеловал в весеннем лесу, берёзку, впервые попробовав её сок: в этом поцелуе было какое то томление по красоте мира и предчувствии женщины..
И, наконец, когда я на даче, поцеловал мою инфернальницу.
Поцеловал её.. внизу живота, смотря на её строгую и нежную улыбку.
Да, я поцеловал женщину — Там, раньше губ женщины.
Есть в этих трёх поцелуях что-то символичное, в плане лирического разврата всей моей жизни: телёнок, весенняя берёзка, и…
Есть в этом даже что-то тургеневское.

В начале повести Тургенева есть пронзительно-эдемический мотив: юноша, словно скучающий в раю Адамчик, блуждает в чудесном саду и слышит за забором всполохи звуков, смеха.. жизни.
Он приподнимается и тайно наблюдает чудесное зрелище: девушка, озорно касается цветком по лбу молодых людей, её окружающих. И они счастливы.
Есть в этом что-то сказочное, что-то от спящей красавицы и гномов.
Представляете, если бы спящая красавица была лунатиком? А чем иные инфернальные черты характера, иная болезненная гордыня, инфантильность, не лунатизм и маска?
Это так поразило юношу, словно он увидел за забором рая, в сумеречной и запретной стороне, заросшей вечерним солнцем — Древо Познания добра и зла.

Иной раз кажется, что в космогонии Тургенева, женщина заключает в себе тайну Древа Жизни и Древа Познания: совершенная дриада.
Она — микрокосм. В ней одной, и возможность совершенной гибели мира, и его спасения.
Тургенев вообще удивительный символист и мистик, похлеще Блока.
Зинаида сняла с матерью старенькую усадьбу: её вечно окружают 5 молодых поклонников, словно неких духов, держа её в плену.
В некотором смысле, это 5 чувств женщины, сияющих вокруг неё, но ей мало 5-и чувств, и появление в этом «райском заповеднике» нашего юноши, сродни 6 чувству: томление женщины по неземной любви, нарушающей все земные чувства.

По сути, отношения Зины к её 5-и ухажёрам, это отношение Клеопатры к её рабам, готовых за ночь с ней, отдать жизнь.
Да Зина и сама упоминает алые паруса Клеопатры, когда царица плыла к Антонию, дабы его поразить (на самом деле, на паруснике Клеопатры были лиловые паруса, но Тургенев и Зиночка, выдумали алые, быть может подтолкнув Грина к написанию своей феерии).
Что интересно, Зина словно бы разговаривает сама с собой у окна, среди ухажёров, спрашивая: сколько лет было Антонию?
Её «рабы» послушно ошибаются, и лишь одно говорит истинный возраст Антония: это возраст отца нашего юноши.

На самом деле, совершенно удивительная с художественной точки зрения, оптика времени, тени которого как бы растут и дышат на заре, удлиняются и сердце женщины словно распято меж двумя константами: отцом и сыном, но на метафизическом уровне, это мучительный разрыв женской природы, между земным и небесным.
В этом смысле очарователен совершенно фрейдистский момент в начале повести, когда юноша приходит в дом Зины и в сумеречных сенях встречается с не менее сумрачным и нелепым слугой (разумеется, он тоже заколдован).
Его окликают: мол, кто пришёл?
Старый слуга ставит на пол, перед юношей, тарелку с остатками рыбы и уходит.
Чуть позже, один из ухажёров Зины принёс ей котёнка и она перед ним поставила на пол тарелочку с молоком.
Что хотел этим сказать Тургенев? Есть ли тут нечто кафкианское, в самой природе превращений любви, или инфернальная игра сердцем любимого, как с котёнком? Или материнские блики, христианские даже, которыми смутно наполнена повесть?

Одно из «5-и чувств» тонко заметило Зине, намекая на неё, что иным людям — сладко жертвовать собой.
Да, эта повесть прежде всего о жертвенности.
Как и в случае с Анной Карениной, загнанная в тупик любовь, запускает катастрофическую цепную реакцию, полыхнувшей множеством жертв.
Любовь ангельская, которой не дали расправить крылья на земле, превращается в адскую, чёрную воронку, в которой замерли крылья-паруса на заре.
По сути, происходит маленький апокалипсис.
В повести об этом говорится прозрачно, намёком, но чуткий читатель понимает, что у Зины от отца Володи, был ребёнок.

И в этом плане совершенно спиритуалистический момент, когда Зина знакомит Володю со своим младшим братиком, тоже, Володей.
Эта иррациональная зеркальность потрясает, как во сне нас порой потрясает простая веточка у окна, которая есть нечто большее, чем просто веточка: нечто ужасное, грозное.
(кстати… кто любит эту повесть, с более яркими эмоциями может прочитать пронзительный рассказ Чехова — Володя, в котором писатель по своему ведёт диалог с Первой любовью Тургенева).

Сад облетает: осень в Эдеме…
Тургенев завершает повесть на фантастической, экзистенциальной ноте, говоря о безымянной старушке, умирающей и крестящейся, моля кого-то простить ей грехи.
Кто это? Может.. сама любовь?

Когда Тургенев тяжело умирал, он в полубреду просил прощения у невинно загубленных им тысячах птиц.
Шелест их призрачных крыльев наполнял сумрак спальни Тургенева с горящей свечой: её вздрагивающий свет на стене, мешался со светлым шелестом крыльев ангелов, тоже, незримо наполнявших спальню Тургенева.
Любви и любящему, всегда есть за что просить прощения, правда?
И у любви нужно просить прощения за всё то, что мы с ней делаем и сделали на этой печальной земле.
Забавный и грустный факт: Супруги Виардо и другие французские друзья Тургенева, плохо приняли «Первую любовь» Тургенева и совершенно не поняли её концовку.
Бог им судья (впрочем, как и многим наши критики не поняли повесть. Добролюбов брезгливо называл Зиночку — 'нечто средним меж Печориным с Ноздревым в юбке», другие говорили, что Зиночка совершенно лишена нравственного начала, и что никогда не видели в жизни такой женщины, и не дай бог встретить. А я видел, к счастью).
Тургенев написал для французского издания дополнение к повести, совершенно лишнее, чужеродное, чуть ли не оправдывающееся.
Французам и тем переводчикам, кто переводил повесть не с русского, а с французского, «повезло» и по сей день читать её «Первую любовь» в изуродованном виде.
Это как после последнего аккорда Лунной сонаты Бетховена, услышать звуки пошленькой модной мелодии.
Но разве.. мы порой не делаем тоже самое с любовью?

p.s. Как известно, эта повесть фактически дословно повторяет события в юности Тургенева.
К слову, тогда же, в 1833 г. разыгралась ещё одна детективно-любовная история: в доме Тургеневых появился странный ребёнок: Варенька Богданович, которую мать Тургенева называла «своим творением».
В ту пору, отец и мать Тургенева были в сложных отношениях, у отца был роман на стороне с «Зиночкой». Варвара Петровна уехала со своим молодым лечащим врачом Андреем Берсом (тем самым ловеласом, у которого потом родиться дочка, Софья Андреевна, ставшая женой Толстого) и его матерью — повивальной бабкой по совместительству) за границу, где и родился таинственный ребёнок. Когда все вернулись, отца Тургенева уже не было в живых.
Кто мать девочки — неизвестно, но не исключается, что сама Варвара Петровна. Быть может.. в пьесе Нахлебник, Тургенев изобразил этот странный и не понятный для мужчин, род женской мести и бунта, когда в ответ на измену мужа, зачинают ребёнка.. от другого? Похоже на самоубийство наизнанку, с рождением жизни новой, в пустоту).
Сам Тургенев называл повесть — самой любимой у него, а образ Зиночки — самым удачным.
Это к вопросу о так называемых «тургеневских девушках»: так кто они? Кроткие, ранимые и мечтательные, как в Дворянском гнезде, или не менее ранимые инфернальницы, такие как Зина, за маской инфантильности и гордыни которых, и по сей день многие не видят боль души и мечты?
Есть «читатели», которые не то что Зину, или такие измученные души как Зина называют неглубокими, но и саму повесть Тургенева. Бог им судья.. неглубоким.
Зина существовала на самом деле и звали её — Екатерина Львовна Шаховская.
Просто хотелось ещё раз вспомнить эту удивительную женщину, поэтессу с трагической судьбой, бросившей вызов прозе и безумию жизни, посмевшей жить лишь чувством и любовью — этой высшей реальностью.
На её могилке, высечены прекрасные стихи:

Мой друг, как ужасно, как сладко любить!
Весь мир так прекрасен, как лик совершенства!

Могилки уже нет. Строчки стали травой и цветами, как и душа женщины.
Хочется, как и в стихе Цветаевой — «Прохожий», остановится у этого голоса травы и цветов и тихо помолиться о душе женщины… любившей, на этой безумной земле.