2

Увага! Спойлеры!

Начну издалека. Продолжая исследовать бесконечные просторы собственных книжных полок, наткнулась: не знаю, откуда, не знаю, о чём, а в карман влезает — беру. Это было сегодня утром. Сегодня вечером я пишу рецензию и уже катаю третью страницу черновика.

Не поймите меня правильно. Я прочитала книжку, пусть и небольшую, за один день; мне было любопытно. Небудничный стиль тяготит лишь первые пару страниц, потом довольно быстро втягиваешься, и, представляя себе фон современной литературы, признаешь, что язык неплох. Хорошо поработал и переводчик, потому что текст сохранил характер, потому что фразы не режут слух и глаз, в конце концов, потому что нет грамматических ошибок и все согласования на месте. Кроме того, и «Текст» неплохое вроде издательство; и про Ассулина в рунете пишут мало, но всё же ничего подозрительного. Так что всё хорошо, и все дороги вроде ведут в счастливое будущее.

Вот только есть у меня несколько крошечных читательских ремарок. Вот только есть еще… сюжет.

***
Для начала, где жена главного героя, существование которой является в некотором роде смыслообразующей деталью, но которая не появляется на страницах романа ни разу? Однако, опустим.

Читаю я эту историю: человек (герой) копает парижский архив эпохи второй мировой, то есть – для французов – оккупации и узнает, что дед его друга и дальнего родственника (Фешнера, еврея) был отправлен в лагерь доносом некоей конкретной мадам (Арман, француженка). Рассказывает об этом Фешнеру, а тот, считая, что вернейший палач человека это его совесть, не собирается ничего предпринимать. И тут наш герой воспламеняется жаждой разоблачения злодейства и попутно жаждой экзистенциальной истины: почему же она донесла?!

Читаю я, читаю, ситуация нагнетается, нагнетается, близиться к первому из череды катарсисов… и я откладываю на полуслове книгу, чтобы написать: я — не — понимаю. Вот того мира, который в романе описан, я не понимаю. Это не моя реальность. Вообще. Я не понимаю такой дружбы, такой семьи (ну где же, где жена?!), такой манеры жизни. Я читаю, и картинки оживают: вот двое меховых портных, отец и сын, всегда в костюмах, даже после работы не снимают галстука, говорят на чистейшем французском, хотя евреи, вежливые, терпеливые, — а жизнь не оживает. Не знаю, может, во Франции так живут, с кого-то же Ассулин должен был писать (говорят, с себя писал, кошмар какой).

Более того. Такой герой, такой характер в контексте ситуации – совершенно вне моей реальности. Нет, вы серьёзно? Узнав, что сорок лет назад пращура его друга отправили в лагерь не случайно, а по доносу; узнав имя уже пожилой теперь доносчицы, герой идёт и планомерно пытается довести женщину до истерии.

<…> я вновь чувствовал себя полным энергии. Дабы усугубить паранойю доносчицы и постепенно отравить ее душу ядом сомнения, вливая его по капле, я решил неуклонно изводить ее и днем, и ночью.

Может быть, французы такие гражданственные граждане. Может быть, они такие борцовые граждане. Но мне кажется, что всё это очень странно. Очень, очень странно. Как бы ни звучала история минувших лет, мне кажется, варианта только два: либо оставь всё в своей голове, либо расскажи всё непосредственным участникам, пусть решают, что делать с правдой. А они, между прочим, решают о правде забыть. И ТУТ ТЫ БЕРЕШЬ КАТАНУ И ИДЕШЬ МСТИТЬ. За деда своего друга! Ну что за бред. (И что вообще думает обо всём этом твоя жена? И, кстати, чувак, где? твоя? жена?)

Ладно, возвращаюсь к катарсису. И ждёт меня еще более восхитительное зрелище! На целый автобус (тыча! в неё! пальцем! брызгая! слюной!) вещать, что вот эта мадам Арман в сорок первом сдала полиции евреев Фишнеров, которые попали в лагерь и умерли, и да как её до сих пор земля носит — СЕРЬЁЗНО?! это ок? А потом фокус:

Госпожа Арман беззвучно плакала.
Она выиграла. Я уже ничего не мог с ней поделать — по крайней мере, в нынешних обстоятельствах. Какой мужчина посмел бы прилюдно нападать на плачущую женщину, тем более являясь виновником ее слез? Это не подлежало обсуждению, даже если женщина была не права.

WTF?!

На всякий случай, утирая пену с подбородка, стоит успокоиться и сказать. Что я не обсуждаю факт доноса и вину мадам Арман; для этих суждений у каждого есть на плечах голова, и дело вообще не в этом. Что я не удивляюсь, как за члена близкой тебе семьи может болеть сердце. Наконец, что я не отрицаю возможность такого сюжета вообще: всё может статься; сюжет кажется мне абсурдным в такой манере, с такими характерами.

Но если общая фабула в принципе реальна, то все повороты сюжета и даже все мелочи (которые должны играть на правдоподобие) кажутся притянутыми за уши, совершенно произвольными, будто каждый шаг повествования — в уже придуманный, приготовленный автором, горяченький еще след. У текста нет никакой жизни — и в том смысле, что текст не отражает жизнь, и еще больше в том смысле, что текст сам по себе не живёт, мертвый. (Это особенно чувствуется после недавнего прочтения Битова, где роман сам себе режиссер и сценарист, и редкие условности, которые допускает демиург-автор, органичны.)

А еще герой путается со своей одержимостью: то он хочет узнать истинную природу вещей и «почему она это сделала?!», для чего начинает крутиться вокруг да около, мол, привыкнет ко мне, доверится, расскажет — то он хочет довести женщину до исступления и покарать её за несмываемое преступление против людей и нравственности, для чего преследует её, пишет анонимные угрозы и в итоге устраивает публичное бичевание с призывом к казни.

А автор, между прочим, путается с семейным положением героя: ГДЕ ЖЕНАААА?!

***
Книга оставляет удивительно ощущение эмоциональной грязи и непонимания. Потому что в ней нет ничего вечного. Потому что если она и должна учить прощению и милосердию, то в ней самой нет ни слова прощения, ни капли милосердия. Если она призвана показать, как человек в попытках осудить зло злу же уподобляется, то здесь кроме этого ничего и нет.