4.5 Ты — это я, я — это ты

Но поди подготовься к смерти человека, который только притворялся, будто учит тебя рисунку. А на самом деле учил бессмертию.

С волшебными, душевными историями о славном, чудесном и немного чудном городе Вильнюсе я познакомилась минувшей осенью, и здесь щедро поделилась впечатлениями о нашей первой встрече. "Сказки" вышли терпкими, с одной стороны, похожими друг на друга, но с другой - весьма разными в своей похожести. Но именно эта терпкость, концентрированность, даже некоторая тягучесть сделала невозможным (да и бессмысленным) чтение "взахлеб" всей серии - ее надо действительно смаковать и следить, чтобы не наступило пресыщение, способное убить всю ту магию, поселившуюся на страницах Макса Фрая. Поэтому второй том "Вильнюса" я запланировала на следующую осень, но судьба решила переиграть все иначе - и вот уже весной я вновь погрузилась в загадочные истории Старого Города.

- Бедная моя девочка,- вздыхает сестра. - Как же ты жила?
- Конечно, плохо,- пожимает плечами Тереза. - Но жила. А что делать? Умереть от любви не так просто, как кажется. Ну или это только я такая исключительная бездарность.

Приступала к этой части я с некоторой опаской: во-первых, как было сказано выше, опасалась того самого пресыщения, а во-вторых, пробежав несколько рецензий, почти утвердилась во мнении, что второй том, как это нередко бывает с серийными книгами, вышел на порядок слабее предшественника. И ох, как я была неправа! Эта книга даже не то, что вполне соответствовала самым первым "Сказкам", она получилась еще лучше, ярче и терпче. Конечно, это все субъективизм, но как же иначе?

Испарился мой самый страшный страх, как и было обещано. И я наконец-то снова ужасно рада, что ты у меня есть. Что нас двое. Что меня — двое. И жизни у меня — целых две. Такое богатство хотела профукать, а. Ну уж теперь-то все, вцепилась, не отдам.

Сказал:

— Ну, круто.

И отвернулся к окну, чтобы сестра не увидела слез. Ты — это я, я — это ты, границы упразднены окончательно и бесповоротно.

А все дело в том, что первый том "Сказок" не только поразил меня хрустальными сюжетами и образностью языка, но какими-ти рассказами внушил еще и мутноватый страх, неприятное напряжение и почти отторжение. Со второй частью подобного не случилось - я прониклась ею полностью, сборник оказался очень даже "моим".

А в одну парочку, разместившуюся почти в самом центре композиции, Тони натурально влюбился. По уши, в обоих. Но не в каждого по отдельности, а в изумительную сумму, неожиданно родившуюся в результате столь чудесного сложения. Мужчина и женщина, она в красном платье, он в зеленом пиджаке, оба темноволосые и большеглазые, с почти одинаковыми длинными чувственными ртами, похожи, как брат и сестра, но смотрят друг на друга, как любовники, которые вместе уже далеко не первый день и при этом только-только начали входить во вкус.

И ах, сколько там любви! Той верховной, первоначальной любви, которой стараются соответствовать все остальные любови - единственной и неразрушимой Любви между Тем Самым Мужчиной и Той Самой Женщиной. Как основная мысль рассказа, как второстепенный сюжет, как фон, как реплика между, казалось бы, массовкой.  И как осторожно, как деликатно автор оставляет намеки на темы и чувства, выражающие эту Любовь, но до сих пор непринятые в обществе. Так, что один читатель поймет, улыбнется и кивнет, зная, что у Любви нет границ и она не терпит табуированности; другой растолкует через нечто весьма "благопристойное", а третий и вовсе ничего не заметит. И всем будет хорошо, и все будут покойны и счастливы.

Первый глоток был горек до звона в ушах, от горечи второго почти остановилось сердце, от третьего рот онемел, как под наркозом дантиста, так что вкуса остальных не почувствовал вовсе, под конец захлебнулся, закашлялся и...

Проснулся. Еще не повернув голову, знал, где и с кем. А повернув, увидел блестящие спросонок, темно-серые с золотым ободком, самые прекрасные в мире глаза. И не заплакал только потому, что заплакать — это слишком мало.

Сказал:

— Мне приснился самый страшный сон, какой можно вообразить. Мне приснилось, что тебя нет. То есть вообще, в принципе нигде нет. До такой степени нет, что я о тебе не помню, потому что нечего помнить, прикинь. Но я при этом есть. И зачем-то без тебя живу. Семь звонких стеклянных лет, семь пустых оловянных лет, семь сонных деревянных лет. Трижды семь, в сумме выходит двадцать один год, не то что прожить — подумать страшно. Это был очень длинный сон. Дурак буду, если не забуду его немедленно. Обними меня.

4,5/5