5 Белые перчатки Заева

Враг на подступах к Москве, а главный герой рассматривает узор на обоях, пытаясь увидеть в рисунке клювы и крылья птиц. Очень похоже, что так работает защитный механизм психики – переключать внимание не откровенно второстепенное, отвлечь мозг от непоправимого, над чем ты не властен. Но не властен ли? Человек без фамилии, только с отчеством, оставшийся на фото со своей неизменной шашкой и удивительно твердой улыбкой, сделал поразительно много, чтобы непоправимое поправить.

Главный герой

Он суров, наш казах. Не любит позитивную дискриминацию, не любит, когда ему говорят, что он хорош не сам по себе, а потому, что он казах. Не рассказывает нам, т.е. корреспонденту, записывающему четыре повести о буднях резерва генерала Панфилова с самые трудные дни «в белоснежных полях под Москвой», о себе до войны, так, упоминает лишь. Так проще быть суровым, расстреливать трусов и держать железную дисциплину. Вот, казалось бы, в зачине одной из повестей пробивается намек на формирующий опыт – некая ленинградская девушка Рахиль, которая водила нашего казаха по театрам города на Неве, но Баурджан пресекает попытку уйти в это прошлое, в это до того как (мы только видим его нормативный советский культурный фон – ссылки на Пушкина и Льва Толстого, некоторое знание оперы и любовь к музыке).

Бек пишет классический Bildungsroman, в советском варианте, конечно. Катерина Кларк много писала про master plot советского романа. Что ж, вот очередное его воплощение – Панфилов играет роль старшего советчика главного героя, мягкой (предельно мягкой – в манерах, в оценке ошибок, в переходах на новые уровни) силы, которая ведет героя к восхождению. Сила неумолима и целенаправленна, но настолько мягка, что более высокопоставленные генералы не всегда понимают ход мыслей Панфилова и его план на Баурджана Момыш-Улы, но читатель знает, что цель будет достигнута через все препятствия. При этом Панфилов – мертвый герой, тот, кто уже не здесь, именно поэтому он может быть представлен не как живой, ошибающийся человек, но как сама сила безжалостной диалектики. «Жалеть – значит не жалеть», «Беспорядок – это новый порядок» и прочие максимы, которые открывают глаза главному герою на то, как остановить немецкое цунами.

Мертвый герой

Самое удивительное, конечно, в том, что все это было на самом деле, вернее – все это имело зримый прообраз. В этом плане еще более удивительно, что эта проза, беллетризованная (но как беллетризованная!) тактика порождала тактику в другом месте и порождала тем самым другие книги. Книга, кроме взросления Баурджана, рассказывает нам о том, как горсткой людей остановить владеющего инициативой противника, в распоряжении которого большое количество техники. Тактика, тактика, тактика – спиральные засады на лесных дорогах перед фронтом батальона, пересечение шоссе, занятого колоннами противника, удержание опорных пунктов в окружении. Расхожим штампом при разговоре о «Волоколамском шоссе» является упоминание любви Фиделя Кастро и Че к этой книге. Теперь, после прочтения книги Бека, мне стало казаться, что вполне очевидные отголоски этой тактики слышатся в Por todos los caminos de la Sierra , возможно штамп как-то связан с действительностью. Собственно – похожие обстоятельства могут рождать похожие решения, Баурджан сражался без танков, только пехотными соединениями со средствами усиления, нашей техники в книге просто нет, немецкая же обычно где-то сбоку, и только в решающем бою у Горюнов (теперь это Анино) немецкие танки чуть не склоняют чашу весов на сторону противника.

После тактики, после такого удобочитаемого учебника автора и его героя занимает боевой дух. В каком-то смысле он даже первичен – без него не будет ни дисциплины, ни выполнения приказов, позволяющих действовать малыми силами против злого, закаленного врага. При этом бросается в глаза отсутствие лакировки – наши часто бегут, паника быстро распространяется, слухи удивительно быстро могут поменять расклад на поле боя. Люди, которые вызывали восхищение комбата, ошибаются и бегут с поля боя, разрывая ему сердце и заставляя вычеркивать паршивую овцу из стада. Здесь мы видим весь внутренний стержень повествования – «жалеть людей – значит не жалеть». Баурджан суров, предельно суров, он начинает с показательного расстрела и дальше движется в заданном направлении, пытаясь сохранить батальон как слаженную боевую единицу, не поддающуюся общей панике.

Любопытно, что ближе к концу повествования окружающие его командиры научаются гасить его суровость, по крайней мере он сам так рассказывает. Ошибся кто-то, ушел с поля боя, а потом вернулся на суд комбата, и он опять пытается отдать под трибунал или отправить к немцам за трофеями морозной ночью (для искупления вины), а начштаба и политруки делают вид, что провинившийся – вовсе и не провинившийся, а там комбат малость и оттаивает, отходит, отправляет виновного обратно в строй. Ведь Панфилов говорил ему, что с людьми надо быть мягче, достаточно пятнадцати капель лекарства, а не полбутылки.

Да, герой, оказывается, почти антиваксер. Это конечно, лишь современная аллюзия, но перед решающей схваткой с врагом он выгоняет из батальона полковую службу вакцинации, которая обещала лишь двухдневное недомогание всего состава после уколов. Такая перспектива не впечатлила нашего героя. Не впечатлила и возможность подольше побыть с фельдшером Варей, явно набивавшейся к герою в компанию.

Отношение между полами, неожиданно, занимает любопытное место в повествовании. Баурджан с ходу говорит, что ни одна девушка не вызывала у него такой страсти, как удача на войне. Он признается в любви к боевым товарищам, самым невзрачным, если они оказываются на высоте при исполнении боевого долга. Варю эту он сам сначала спасает, а потом настойчиво удаляет из батальона, чтобы не смущала командиров, которые мгновенно начали виться около нее. Никакого флирта, никакой любви – вся энергия должна быть подчинена одной задаче. Ни форма ее губ, ни зубы, про которые он несколько раз говорит, ни рост не должны отвлекать. И вновь Панфилов поправляет героя, отсекает крайности, говоря, что Красная Армия не соответствует шаблонам, и женщине должно найтись место в строю (что и происходит после катарсиса в конце книги).

Книга написана мастерски. Язык, флешбеки и флешфорварды, саспенс и умело расставленные клиффхэнгеры (слов, возможно, еще не было, а приемы уже были), и все это дошло до читателя уже в 1943 году, в разгар войны. Все в свое время и на своем месте, просто удивительно. Многие эпизоды просто вопиют о необходимости современной экранизации, со слоумо и прочими эффектами, которых не было в распоряжении кинематографистов в 40-е, однако общая деградация кино как искусства не позволяет надеяться на приемлемый результат.

Баурждан ненавидит общие слова, высмеивает политруков, говорящих шаблонные тексты, сам тщательно подбирает выражения (про мат, кстати, неожиданно много, хоть и завуалировано). Но он утверждает, что после боев, после смерти и крови, даже общие слова играют другими красками. Но кроме них есть поступки и намерения, сильно влияющие на умы. Когда-то меня впечатлил знаменитый Катуков, который для поддержания боевого духа носил в кармане ключи от своей командирской квартиры, оставленной летом 1941 на западной границе. Бек нашел не менее яркий образ надежды на лучший исход войны – мрачной осенью 41-го, после Вязьмы, после первых пусть и успешных, но не остановивших врага боев под Волоколамском младший командир Красной Армии Заев покупает в еще работающем военторге пару белых перчаток. Покупает с умыслом, надеясь пройтись в них по поверженному Берлину.

P.S. За пределами краткого отзыва остались вопросы формы, плов и еда в целом (французские вина и коньяки, испанские сардины), лошади, снятие с должности за самовольное оставление населенного пункта и ночные бои с загибанием флангов в неглубоком октябрьском снегу. Горячая, горячая ритмичная книга.