5 О любви (рецензия Andante)

Рахманинов, созвездие Ориона, Достоевский меня обнимает..
Нет, я не сошёл с ума и не брежу ещё. А хочется. Но это к Тургеневу не относится: когда страдаешь от любви, то бредишь, как дышишь.

- Тогда при чём тут Рахманинов? Созвездие Ориона?

- Когда Рахманинов играл на рояле, он мог сразу захватить пальцами 12 белых клавиш.

- И что?

- Вот и Тургенев в своём романе словно дотянулся до чего-то, что вне искусства, вне обыденной жизни, нас окружающей, до какой-то вечной красоты дотянулся.
Но есть  одно «но».. мне стыдно об этом говорить.

- Какое «но»? Уж не разочаровались ли вы в Тургеневе, Александр?
Вы так были влюблены в него последнее время.
«Накануне» вам тяжело дались?

- Тяжело. Понимаете.. роман меня совершенно истомил, я порой в сексе так не устаю, какая-то смесь блаженства и предельной измотанности, словно не я читал роман, а он меня. И бог ещё знает, что он со мной делал. Даже закурил сигаретку, хотя и бросил курить, да и стыдно было.. любимая лежала рядом в наушниках и странно смотрела то на меня, то на Тургенева.
Он довёл меня до ручки, до рецензии, которую я не хотел писать (я пишу рецензии, ручкой, по старинке, кроме того, писать мне физически больно, даже вскрикиваю — со стороны это почти забавно: похож на замечтавшегося умалишённого,- я чуточку разбился и повредил руку, но я счастлив: у меня палец не сгибается, как и у любимой моей), довёл меня до блаженства (прости, любимая, но Тургенев всегда доводит меня до блаженства).
Такое могут сделать только любимая и.. Тургенев.
Ах, если бы Тургенев был женщиной! С каштановыми длинными волосами, смугленький, с глазками, чуточку разного цвета, цвета крыла ласточки и носиком как.. как.. ах, пóлно мечтать.
Он бы точно свёл меня с ума. Окончательно.
Я даже любимую свою ласково называю, не «ласточка», «солнышко», а — Тургенев.
Да, я сплю с Тургеневым..

- Слышала, что в литературных кругах Англии, Тургенева называют — русской Джейн Остин в брюках.

- И в бакенбардах.

- Седая Остин, боже.. с ружьём охотничьим. Сумасшедшая Остин..

- Что поделаешь: англичане..
Они и Достоевского ласково называют «Джейн Остин на анаболиках».

- Так что за «но», Александр? Что не так с Тургеневым?

- Понимаете.. для многих из нас, искусство, это некий род кислородной маски на истребителе, несущегося высоко-высоко над безумной землёй, в сирени стратосферы.
Ты доверяешь этой маске, всем существом, как любимому человеку, которым дышишь тогда, когда в мире больше нечем дышать.
И вот.. всецело доверясь Тургеневу, занырнув сердцем, в синеву, прильнув раскрытым томиком к улыбающемуся, замечтавшемуся лицу, я вдруг осознал с изумлением, что я дышу.. не совсем кислородом.
Не знаю, может на какой-то далёкой и печальной планете в Поясе Ориона, есть такая атмосфера.
Я на днях сильно болел и делал ингаляцию в маске и мне казалось, что я пилот истребителя и лечу в сиреневых облаках над землёй, к звёздам, к любимой моей: за мной сидел перепуганный и седой Тургенев.
Да, я чуточку бредил.

- У Толстого, в письме к Фету — к слову, обожавшего «Накануне», — есть забавные строки о том.. что писателям нужно перестать писать, если они не знают, о чём.
Ну да, а человеку нужно перестать жить, если он не знает, зачем. Вот и я без любимой, не знаю зачем живу.
Тоталитарностью попахивает и эстетическим расизмом.
Толстой дописался до того, что назвал «Накануне», пустым романом, чуть лучше, чем «Дворянское гнездо».
Боже мой! Дворянское гнездо — быть может самый поэтичный и гармоничный роман Тургенева!
Толстой зачем-то обвинил Тургенева в пошлости, передразнивал Елену, героиню романа: ах, как я вас люблю!
Простите, Лев Николаевич, а как нужно выражать свои чувства? С оглядкой на вас или на этот безумный мир? По линеечке, как многие?

Толстой: Как, как.. но не так, это точно!
У человека есть более высокие цели и чувства.

- Любить человечество и бога?
Хм.. но не возлюбив всем сердцем простую пыльную былинку у дороги, или раненную птичку, врезавшуюся в синеву окна, или строчку Тургенева, разве можно полюбить человечество, бога?
Ложная эта любовь будет.. инсаровская, прости Господи.
Уж если любить, то не начинать по барски с одних «цветочков», но и всё древо, с его листвой и тёмными корнями.

Бог: Ну вот.. дочитались, доспорились до бога.
Читал я Накануне. Да и помогал писать. Не наговаривайте на Инсарова: он мученик любви.
Вот вы сказали про любовь к былинке. Но разве и её можно полюбить всем сердцем, без бога и любви к человечеству?
Всё в мире связано: былинка, ласточка в небе, сердце Александра, сердце на ветру, похожее на сирень, и самая дальняя звёздочка в Поясе Ориона.

- Лев Николаевич, ну а как по вашему нужно было признаваться в любви Елене? Я сама так признаюсь. Может вы не любили никогда?
Да не смотрите вы так на бога.. вы всё равно в него не верите. Ещё и креститесь.. постыдились бы.
Неужели, если бы Елена держала в руках ваши книги, Библию, томики Гегеля, священные книги Буддизма.. ссутулившись под этой тяжестью, с каплями пота на лице, и натужно сказала бы: я вас люблю! — Тогда вы были бы довольны?
Ну да, и Инсаров должен был бы стоять с собранием ваших сочинений в руках (на спине, согнувшись?), с томом Гёте, Канта и индусских мудрецов.. вот тогда вы бы зааплодировали такой великой любви!

- Какая-то любовь.. пришибленных библиотекарей, страдающих лунатизмом в ночной библиотеке.
Простите, но я не понимаю, что здесь происходит.
Кто вы.. все?

- Мы? Твоя шизофрения. Тургенев свёл тебя с ума.

- И меня!

-Да перестань ты, Афанасий, Невозможно свести с ума, безумие. Тебя нет.

- Тогда и Тургенева нет, и мира нет и..

- Да успокойтесь вы! Так.. вдох, выдох, вдох, выдох.
Мне уже лучше, лучше. Я снова один. Наушники любимой в постели и грустная записка от неё. Ингаляционная маска на мне и томик Тургенева в руках.
Я ведь один?

- Один, один..

- Боже мой! Да замолчишь ты или нет?! Он только подумал, что здоров, что один..

- Когда Рахманинов играл на рояле и в зале были простуженные люди (ка-та-стро-фа! Всё равно что прийти в Эрмитаж с ножом или с кистью. Репин любил тайком приносить в музей кисточку с краской и «доделывать» свои картины. Его потом не впускали в музей, словно нашкодившего школьника) — кто-то кашлял, сморкался..
Рахманинов терял терпение, но не показывал вида, он просто.. играл «тишину».
Пропускал целые места в партитуре, как бы вычеркнутые из вечности: поруганная, изнасилованная красота.. прилюдно.
Нечто подобное было и у меня при чтении «Накануне», с той лишь разницей, что Рахманиновым были попеременно, то Тургенев, то я, и мои пальцы порхали по бледным клавишам страниц, по тёмным клавишам строк..
Я явственно ощущал, как мои пальцы и сердце, дотягиваются в экстазе искусства, до тех самых 12 клавиш, и тут же, я словно терял сознание и у меня отнимали мою «клавишу», которую я прижимал к груди. Отнимали вместе с любимой моей: я сделал чудесную закладку из её фотографии: она в зелёной футболочке сидит на йоге.. медитируя с Тургеневым.

Всё дело.. в чистой красоте у Тургенева: она у него простудилась.. политикой. Политика вообще уродует красоту и жизнь. Это её основное качество.
И бог с ним, с Добролюбовым, этим милым, но плоским критиком-фанатиком, видевшего в романе призыв «борьбы против внутренних турков за освобождение России».
Бог с этим прелестным символом образа Елены, похожей не то на Елену Прекрасную перед войной, не то на Россию накануне её выбора цивилизационного пути, когда, как и тысячу лет назад, её искушали тремя религиями.. а она выбрала свой кроткий и крестный путь.

В Елену влюблён скучноватый Берсенев (учёный книжник), милый, милый (смешной дуралей, как сказал Есенин о жеребёнке. Он той породы человек, которого спасти может как раз женщина, чтобы он раскрылся).
Влюблён в Елену некто Шубин, прелестный художник, с ветерком в голове и в сердце (не понимаю, почему Толстой назвал его мерзавцем и сравнил его с отцом Елены. Бог ему судья. И почему людям «нравственным» так нравится раздавать ярлыки, пригвождая людей? Мы словно Христа вновь и вновь этим пригвождаем).
Сватается к Елене и некий сенатский пиджак. Душа в пиджаке.
Ах, с таким бы Елена зажила как в райских снах наших либералов.. утратив себя, полностью: сердце заросло бы жирком.

И вот выбор пал на Инсарова, героя, сироту, родителей которого убили турки (голос за кадром строки, из фильма Брат: так он не румын, он болгарин! — а какая разница?).
Он горит жаждой отмщения.. Если бы роман писался в 21 веке, у него вполне мог быть на лбу шрамик как у Гарри Поттера: Гарри Инсаров. Павел Никанорович Поттер.
Если не ошибаюсь, и Достоевский был не совсем доволен этой ноткой в романе: мол, Елена, душа России, не видит ничего героического и прекрасного в своей стране, и потому рвётся, как душа из тела, с загорелым ангелом, к другим берегам.
Постойте.. да это же почти лермонтовский мотив демониады.
Уж больно похоже это на искушение, или даже на самоубийство.
С другой стороны.. разве сердцу прикажешь?

Боже, как достала уже эта политика, эти идиотически-интеллектуальные символы, которыми в школе пичкают несчастных подростков, словно кашей с комочками.
Ах.. как хочется коснуться белого плеча странички, и, словно бретельку вечернего платья, сбросить все эти символы, политику… к смуглым ногам женщины (постойте.. Елена не была смуглой. Это я замечтался о чём-то своём. Простите).
Вот где место у всего этого бреда — у милых, смуглых ног женщины. (ну вот.. опять).
И что же останется? Обнажённая красота, душа и любовь, любовь двух несчастных существ: Елены и Инсарова.

С удивлением узнал, что роман основан на реальных событиях.
Некий человек принёс Тургеневу свою повесть, где рассказывалось о том, как его возлюбленная уехала со студентом болгарином: чуть позже он погибнет в Венеции от чахотки.
Сам писатель, вскоре погиб в Крымской войне.
Что стало с женщиной — неизвестно.
К чести Тургенева, нужно сказать, что он пытался издать повесть, но она была слабой, и он переработал её в нечто гениальное.
Любопытно, что по своему свету (так свет шелестит сквозь осеннюю листву) и утончённости, роман напоминает изумительные Вешние воды: чистый прерафаэлизм.
Более того, между «Накануне» и «Вешними водами» существует телепатическая связь (да, есть таинственные произведения с подобной аномалией, и они, быть может, однажды прольют свет на тайну реальной телепатии.. а может это сделают простые влюблённые, разлучённые друг с другом и молчащие навстречу друг другу из разных городов).

В «Вешних водах» есть очаровательная Джемма (итальянка), словно бы томящаяся у колдуна в плену, и есть её милый брат.
В «Накануне», Елена словно томится в плену у колдуна (изумительный образ Увара, подобно толстому пауку, перебирающего пальцами, словно мыслями. На самом деле, обаятельный и трагичный колдун).
И есть Шубин, тот самый художник с ветерком в голове и в сердце: он мог быть чудесным братом Елены.
Такими братья и бывают: милые непоседы..
В «Накануне», всё закончилось в Италии, как в итальянском сердце Джеммы из «Вешних вод» всё началось.

Так же любопытна перекличка отдыха на природе и там и там, и если в «Вешних водах» выпивший и наглый офицер (иностранец) стал хамить женщинам стал хамить и Санин его усмирил на словах, в отличие от поджавшего хвост немца-жениха, то в Накануне, нагло и мерзко стал вести себя уже немец — прелестная аллегория сытой и самодовольной демократии.
Милый непоседа Шубин, хотел всё уладить на словах, но болгарин Инсаров вскипел как чайник и бросил немца в реку.
Ну, и наконец, самое поразительное сближение.
В Вешних водах, Санин и Джемма должны были вот-вот пожениться, и Санин поехал к некой Полозовой, продавать своё имение.
У этой инфернальницы он и оставил своё сердце, предав любимую.
В «Накануне», инфернальницей выступает не совсем женщина — страна: Болгария. Да и она, лишь фон.
Инсаров просто одержим ею, влечётся к ней, как на зов русалки в ночь реки.
Так и кажется, что что-то за Болгарией, манило его, нечто таинственное, фатальное, тёмное.
Так гипнотизировать и обезволить, может только роковая женщина — полоз, змея.

Инсаров потому и очерчен во многом схематично (боже! Как хочется порой дёрнуть за бороды критиков прошлого! Да и не только критиков. Это у меня страсть с детства: я однажды в садике подглядел как Дед Мороз целуется в комнатке с нашей воспитательницей, сняв бороду. Для меня это был самый тёмный разврат: 4 +, экзистенциальное потрясение. В этот же день я на коленочках у Деда Мороза дёрнул его за бороду.. и обнажил его снова: 5 +).
Инсаров — совершенно несчастное существо с осиротевшей судьбой, загипнотизированный этим женским мороком-зовом Болгарии.
Он обезволен, себе не принадлежит и похож.. на зомби (доброго и милого), а не на человека «с железным характером».
Ни одно чувство не может покинуть его сердце, как свет не может покинуть горизонт чёрной дыры.

Но вот.. он встречает русскую любовь и начинается «ломка» Инсарова, заражающая и чуткого читателя: я порой читал «Накануне» лёжа на полу: был совершенно без сил, ну.. и чуточку пьян (мне можно. У меня разбито сердце).
Именно эта ломка преображения души, чуть не свела Инсарова в могилу.
И в этом смысле Тургенев изумителен тем, что он словно выравнивает нравственное и экзистенциальное давление любви и смерти, словно у них единая природа: сердце Инсарова как бы всплывает быстро-быстро из тёмной глубины и заболевает любовной «кессóнкой» — кислород в кровь, любовь — в душу.

И просто великолепно, до слёз (я аплодировал Тургеневу на полу и целовал страницы.. и закладку с фото любимой моей где она в зелёной футболочке на йоге… и на пляже, в карих трусиках.  У меня много закладок в книге Тургенева: перелистываю страничку.. а там, словно нежный гербарий, фото моей любимой, и ещё одно, и ещё.. словно цветы собираю в раю и целую их. Я странно читаю Тургенева: со стороны я похож на нежного сумасшедшего: то вдруг аплодирую в одиночестве кому-то с улыбкой, то целую страницы Тургенева и называю его ласково: носик мой… солнышко!) Тургенев обыгрывает-замыкает здесь тему нравственной ломки Елены, целиком ушедшей в любовь спиритуалистически, любовь восторженную, бестелесную.. до такой степени, что она боялась как огня, поцелуев Инсарова в обнажённые после снятия перчаток, ладошки, боялась искушающих поцелуев в свои смуглые ножки (стоп, не было у Елены смуглых ножек. Это я опять замечтался о чём-то своём, простите).
Поразительный по глубине момент, когда почти бестелесный после болезни Инсаров, стремился искушением плоти, отпугнуть, а не приблизить к себе, любимую: борьба между истиной и любовью.

Боже! Когда уже истина и любовь станут одним целым?! Или истина на земле, как любовь и бог, обречены на распятие?
И что же сделала Елена? Сопротивляясь себе, ещё невесомо паря в бестелесности любви и судьбы?
Она.. совершенно отдалась «бестелесному» Инсарову: телом, душой, судьбой.
И двое стали едина плоть..
Мне казалось на полу, что в этот миг чистой любви, предметы в комнате Инсарова, потеряли свой вес: бокал с чаем на столике, медленно приподнялся к потолку, вместе с белой перчаткой и зелёной футболочкой (боже, откуда в 19 веке зелёные футболочки? Опять я о чём-то своём..).
Не удержавшись, я улыбнулся этому катарсису и разжал пальцы на томике Тургенева — читал я на полу, на спине, и книга была над моим лицом, — и, к моему удивлению, книга вовсе не замерла в воздухе, а больно шлёпнулась мне на лицо.
Я не знаю, что тяжелее: читать Тургенева с разбитым от любви, сердцем, или читать его пьяным.
Говорят, Хемингуэй иногда читал Тургенева пьяным..

Боже мой! Тургенев! Милый! Ну нельзя так издеваться над сердцем! Оно у меня и так разбито! И ты ещё книгой своей по лицу меня бьёшь..
Бог с ним, с Инсаровым, с его ломкой преображения из зомби, в человека.
Но этот жаркий морок ощущения, как Тургенев намеренно протаскивает красоту и любовь через тернии политики, чего-то сиюминутного..
Это больно! Больно!
Нет, Достоевский в «Бесах» тоже писал о политике, но он, как Блейк (на чашечке цветка, увидеть мир в росинке), увидел в трагедии локального — мировую трагедию, бесов вне времени

А тут.. Ну вот Елена, милая Елена, как бы сказал Есенин — августовская прохлада: сколько общего у меня с ней! (на самом деле, не так уж и много, просто я когда выпью, становлюсь похожим на разных героев Тургенева).
Любила животных до того, что даже.. её отец, говорил ей в шутку те же слова, что и мне, брат: скорее, беги сюда! Спасай! Паук сосёт бабочку! Спаси её бедную!!
И мы с Еленой, бежали на один голос, к одному предмету, разделённые двумя веками.
Тургенев волшебно описал любовное томление женщины, чаяние любви, как высшего бытия, деятельного добра: Боттичеллиев пейзаж нравственного и телесного, в котором женщина сливается с таким же томлением красоты в природе.
Воздушное платье на смуглой груди женщины (господи, опять эта милая смуглая грудь..) словно обращается в лазурно-белую пену, в прибой синевы, неба, на груди женщины, из которой в мир выходит обнажённое сердце.
И не случайна эта милая свита из замученных зверят в окружении Елены: она — инфернальная царица. Сама любовь.
Одна из графинь тех времён, прочитав «Накануне», назвала Елену — неженственной. Без морали.
Ещё бы! Сдерживает эмоции.. как луна, светя шёпотом, а когда приходит пора — вся отдаётся, целиком, и к любимому едет на квартиру, одна, без служанки (по тем временам  — экзистенциальный бунт).
Любовь вообще похожа на дивный образ воскресшего Христа, когда он проходил сквозь стены и закрытые двери: ни одна мораль, созданная по образу человека, ни одна закрытая дверь гордыни и боли, пространства, не сможет остановить любовь.

Но.. боже мой, Тургенев! Зачем же любовь насильно и почти с наслаждением протаскивать сквозь тернии политики?
Дочитав роман, на мне вся одежда была изорвана (я не пил к этому времени уже, хоть всё так же читал на полу), у меня вся душа кровоточила: я был безнадежно влюблён…
Я всё понимаю, любовь — тайна, она всё видит иначе..
Но когда милый зомби Инсаров сидел на скамейке под липами рядом с Еленой и гордым, ласковым голосом говорил ей, как-то сверху на неё глядя, что она помогает всем.. вон, даже щеночкам.
Тургенев!!! Это что значит — даже?? Это ваше слово, или Инсарова?
Я понимаю, мужчины, такие тонкие чувства в инфракрасном спектре слов, часто даже не замечают, но Елена, женщина, чуткая! — Даже??

Простите, Тургенев, но это навязчивое сближение Инсарова и Елены, порой походило на изнасилование.. и их, и меня.
И ведь какая любовь просияла, разорвав потемневшую кору их существования!
И ещё. Есть в романе один совершенный по красоте эпизод: разыскивая Инсарова, Елена спряталась в церкви от дождя (между прочим, встретившись там с богом-любви, Афродитой, в образе старушки: это за рубежом Афродита выходит из пены морской, а у нас, Афродита выходит из дождя, ступая своими смуглыми ножками на церковную паперть. Опять эти смуглые ножки… я уже брежу ими), мимо проходил Инсаров и она его окликнула: голос дождя! И они в церкви обвенчались сердцами: он, не верил в бога, она — верила.
Тут что-то не от мира сего, что сбудется через сотни и тысячи лет, о чём Достоевский бредил во сне.

Так вот, блаженно узнав, что Инсаров любит Елену (да, можно и узнать — блаженно, по себе знаю. Боже мой, смуглые ножки, носик смуглый, милый: я не о себе, разумеется), у неё сладко потемнело в глазах и земля поплыла под её милыми, смуглыми ножками (опять...), и, упав на грудь к Александру.. то есть, к Инсарову, она прошептала: о мой дорогой друг! О мой брат!
Тургенев, милый.. что это? Может я чего-то не знаю и в 19 веке эти слова интимно нежили слух влюблённых?
Или когда вы писали эти строки, к вам в гости неожиданно зашли ваш брат и друг и вы им так обрадовались, что вложили это восклицание в уста Елены?
Так ли ведёт себя влюблённая женщина? Или.. это нарочно, и Елена томилась именно по брату и другу, живя в нравственном вакууме одиночества?
Мне это знакомо. Когда в отношениях словно бы проходишь все фазы цветения цветка: сначала ты открываешь для себя в мире самую лучшую подругу: союз души. Затем сближение ласково и невинно переходит на телесность: и вот уже подруга для тебя — самая лучшая в мире сестрёнка. В вас словно одна кровь течёт, одни мысли..(Перси Шелли написал прекрасную и скандальную поэму «Лаон и Цитна», о любви брата и сестры. Странным образом она напоминает роман "Накануне", только на небесном уровне).
И вот, однажды ноябрьским вечером, ты вдруг спишь.. с «сестрёнкой».
Но я что-то отвлёкся.

Когда Берсенев (тот самый милый и скучноватый учёный), тоже влюблённый в Елену, помог ей и умирающему Инсарову, она прошептала ему… всё те же слова: о мой добрый друг!
Боже.. Тургенев, мой.. добрый друг!!
Вы писали свой роман при свечах, отражённых в вечернем окне.. а в это время ваши читатели.. ну, ладно, читатель — я, терзался на полу с вашей книгой!
И самое главное: Елену очаровал не столько образ Инсарова, а.. пустота её окружения, её томление по чему-то прекрасному, хоть сколько нибудь отличающееся от других.
И тут появляется таинственный мученик судьбы, Инсаров, чурбан чурбаном, не понимающий ни искусства, ни любви к животным, ни красоты природы, ни женщин.. зато с благородной мечтой освободить свою Родину и на отдыхе бросающий кувырком немцев в реку. Герой!
Турков не было рядом, он сорвался на бедных пьяницах.

А где же.. сам человек, за всем этим?
Нет, я понимаю, в жизни всякое бывает, и герои прекрасны, даже чурбаны-герои, к тому же, в ореоле израненности жизнью.
Но когда Тургенев, как тёмный ангел, насильно сближает её и его.. боже.
Иной раз казалось, что если бы в романе появился некто, кто трёх немцев бросил бы в воду, а не одного, и мечтал спасти не Болгарию, а Россию, Европу.. Елена бы пошла за ним.
Ну правда, есть в этом что-то пошлое и даже расистское.
И ведь есть в окружении Елены любящие её Берсенев и непоседа Шубин.
Да, они не горят мечтой освободить мир, не бросают немцев в реку.. но в них горит реальная любовь! Пусть и поруганная.
Просто такую любовь, да и души такие, нужно взять, словно щеночков побитых жизнью, и приласкать, помочь.
И тогда будут и дела великие и любовь.
А Елене словно бы нужно было сразу — великое, готовое.

По сути, не Инсаров ей был нужен, а нечто великое и прекрасное, полыхающее за ним. То.. что развяжет её судьбу.
Вот что обидно. Инсаров, как человек — сводится почти к нулю.
У меня есть любимая. Она вроде не бросает немцев (немок?) в реку. Есть наверно женщины, которые покоряют горы, сражаются на митингах, и волосы у них быть может более блестящие, шелковистые, и стихи они быть может пишут.. и что? Для меня любимая, дороже всех.
Да все эти женщины не стоят её смуглого милого носика.

Но сам факт, конечно, что Елена, отправляется с Инсаровым в Болгарию, на войну, фактически.. ведя любимого — к сопернице, которая их разлучит, поражает до мурашек.
Да и сам образ Венеции, где они остановились — идеальный образ рая-миража.
Там и акустика Аида: в театре, солистка художественно покашляла.. и из тьмы зала, Инсаров ответил ей непритворным, смертным кашлем.
Блеск!
И, наконец, таинственный незнакомец в Венеции, шут, как и положено в аду, ставший живым зеркалом, спутав все отражения, называя Инсарова не Дмитрий Никанорович, а — Николай Васильевич, Никанор Васильевич.
Здесь любопытна инверсия 5-го измерения, ломающая 4-ю стену: в реальной жизни, Василием звали прототипа Берсенева (он и написал повесть, передав её Тургеневу).
А прототипом Инсарова был некий Николай.
И вот, в одном образе, адски искажённые, сошлись две любови Елены.. оба умершие.

И ради чего эти жертвы и муки любви?
Спасение родины любимого человека? Томление по красоте высоких поступков и чувств, без которых задыхается жизнь?
Но есть нюанс: чем больше мы любим, тем больше стран охватывает любовь, в итоге охватывая всю Землю и малейшая былинка становится родиной твоей, как и боль истины.
И в этом смысле любовь Елены к Базарову и отклик её на боль страдающей Болгарии - это всё та же "всемирная отзывчивость русской души", по Достоевскому.
Любовь, по природе — космополит. Но не в том смысле, в каком это слово выставляют сегодняшние «космополиты», чтобы легче было торговать родиной, совестью и ещё одним местом.
Помните фильм Брат, когда Данила поднимался по лестнице и проговаривал стишок детский: и тропинка и лесок, в поле, каждый колосок.. всех люблю на свете я, это родина моя.
Но сердце сойдёт с ума, если откликнется на всю боль в мире.

По мере возможности? Тоже вариант.. и сделки с совестью.
Или создать государство двоих и пусть любовь светит в мире как путеводная звёздочка: мир и так фатален в своём ожесточённом безумии: спасаешь, жизнь положишь для этого.. ан, глядь, опять всё как прежде и улыбается тьма.
В этом плане Болгария похожа на идеальную соперницу Елены (любви?) — кивает, а это значит: нет; говорит — нет, а сердце — да.
И манит, манит она, как русалка, в омут и смерть.
И что трагичней всего, Елена с самого начала понимала, что её размах любви не мог довольствоваться чем-то земным: она шла за любимым, в смерть: как Эвридика к Орфею, в ад, потому что в смерти, нет любви начала и конца, потому что сама смерть и мир — лишь накануне чего-то.

p.s.

- Он всё сказал?

- Вроде всё.

Хемингуэй: И вовсе я не читал Тургенева пьяным. Зря он так. Писать любил пьяным иногда, это да. Но мне до Фолкнера в этом плане далеко.

- Жалко паренька. От любви сошёл с ума.

- Ох, как мне хотелось в конце, заговорить, дополнить, поспорить.. обнять его.

- Фёдор Михайлович, вам бы всё поспорить.
А что вы хотели дополнить?

- Про Болгарию. Про новые и старые Болгарии.
Я ещё в Дневнике писателя об этом писал.

- Что писали?

- России нужно серьёзно приготовиться к тому, что все эти освобождённые славяне с упоением ринутся в Европу, до потери личности своей заразятся европейскими формами, политическими и социальными.
Не будет у России и никогда ещё не было таких ненавистников, завистников, клеветников, и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобождёнными.

- И что же вы думаете? Что делать?

- Мир, как всегда, накануне чего-то: бога, войны, вечности, любви..
В любой миг может сбыться самое заветное. Но людям этого не нужно.
Либо ты с богом, любовью, но в рубище и над тобою смеются люди из сытых стран, с сердцами, заплывших жиром, либо.. без истины и бога попытаться прожить.
Иным это удаётся. Но кому нужна такая жизнь?

- А нельзя, чтобы с любовью, богом, но без рубища и креста?

- Если все люди на земле, полюбят всем сердцем, разделят боль друг друга..
Тсс! Он кажется нас слышит.

- Кто здесь?
Боже мой.. как невыносимо одиноко без любимой. Кажется, я схожу с ума. Любимая, где ты? Я не могу без тебя.
Я люблю тебя..