5 Пищеварительный котел Империи

«Пир всегда торжествует победу – это принадлежит к самой природе его. Пиршественное торжество – универсально: это – торжество жизни над смертью. В этом отношении оно эквивалентно зачатию и рождению. Победившее тело принимает в себя побежденный мир и обновляется».
М. М. Бахтин, «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса»

«… приимите, ядите: сие есть Тело Мое»
Евангелие от Матфея

«Сытый голодного не разумеет»
В. И. Даль, «Пословицы русского народа»

Победа империи завершается пиром, ее кровеносные сосуды, улицы Парижа, расширены градостроительными работами Османа, как торжественными возлияниями. Пищеварительная система Франции Наполеона III, укреплена металлическим каркасом Центрального рынка, «hors de toute mesure». Она больше походит на паровую машину, «chaudière destinée à la digestion d’un peuple», «гигантское брюхо из металла с элегантностью и мощью механического двигателя». Громадные челюсти des Halles, «mâchoires colossale», прожевывают все, что попадает между ними. Выбраться из мешанины этой поглощаемой смеси не могут и сами люди, в том числе и Флоран, оказавшийся в прожорливом зеве в час утренней трапезы. В сущности, все плавают в слюне или желудочном соке, ферментируют или вызывают приток желчи: проглатывая плавающие вокруг куски или друг друга, они делают проглоченное удобоваримым для имперского кишечника и сами растворяются в кислотной среде.

Это функция Толстых. Толстые – это здоровые и розовощекие буржуа, питательная масса для имперского желудка. Худые – микробиота государственного организма, фундирующая его иммунитет и собирающая объедки и подачки с высших уровней пищеварительной системы, как мадемуазель Саже и другие скряги, лакомящиеся крошками с тюильрийского стола. Главный герой враждебен им всем, кажется ядом или энтеровирусом, раздражает слизистую и нарушает привычную работу, однако на деле оказывается чем-то вроде горького дижестива из горечавки.

Пищеварение является политикой желудочно-кишечного тракта, требующей соблюдения экономического принципа, в то время как гибель, ссылка, голод – это нарушение не только правил торговли, но и императива порядочности. Смерть Граделя на «разделочной доске для мяса» – аморальный поступок – грозит остракизмом из гастрономического Эдема, не допускающего вольностей. Лики смерти в рассказах Флорана могут испортить кровавую колбасу. Страдания и лишения представляются лишь уделом «des canailles sans aveu», так как насыщение является обязанностью и упражнением в добродетели. Строгая дисциплина питания соблюдается не только в силу необходимости, но и в силу благопристойности. И больше именно в силу второго. Толстые – высокоорганизованное содержимое пищеварительной машины, реализующие высшие директивы эгоизма и блюдения собственных интересов, директивы, которые поддерживают жизнь всего организма:

«Главное – когда наступит старость, спокойно жить на свою ренту с сознанием, что мы ее честно заслужили».

В чреве-машине есть и своя партийная борьба, между Лизой и Нормандкой, свои перебежчики в лицах Саже, Сарьетты и Лекёр, которым победа над общим врагом дает временное примирение. Изменение политической обстановки в желудке («qui ne digère plus en paix»), не располагающей к мирному пищеварению, пока нарушены основы существования всего целого, откликается и в других частях организма. Центральный рынок обрамлен железом не только для защиты, но и для подчинения – все в нем сообразуется с действиями управляющих органов, которые холят и лелеют Толстых, чтобы можно было безопасно контролировать работу тела.

Идеал рыночного механизма – находящийся в информационной изоляции Кеню, довольный изготовлением колбасы и руководимый партией Лизы. Его двойник – идиот-Маржолен – обезвреженное животное, 5-летний ребенок в теле толстяка, который дает Лизе гладить себя под подбородком без последствий, представляет собой гротескную фигуру гражданина Империи. Этот «animal superbe» в лавке торговца живностью без сожалений, механически режет глотки голубям, исправно снабжая утробу пищей. Флоран, Гавар, Робин и другие, таким образом, подобны птицам на бойне, над ними заносится нож покорного толстяка, воспитанного рынком:

«Allez, ce n'est pas bon, ces animaux-là; ça vous pincerait, si ça pouvait».

Информационная изоляция Толстых обеспечивается тем, что распространение сведений заменяется движением желудочных соков. Знание никогда не существует само по себе, оно изменяет, принуждает, подчиняет директиве, являясь скорее побуждением, импульсом. Саже выступает транспортировщиком и превращает слова в питательную массу из козьего сыра, мирабели и мясных обрезков. Она контролирует движение соков и направляет их в угодное организму русло.

Если отсутствует знание, мышление уступает инстинктам, но извращенным политикой пищеварения. П. Бюро писал: «Для огромного большинства буржуазии брак является главной финансовой операцией в жизни». Деньги – это буржуазная похоть, они оставляют следы на подушках в спальне Лизы, как головы любовников, «chaudes de passion», и становятся поводом для скабрезностей, когда золото в юбках Сарьетты бьет ее по бедрам. Вожделение подчинено экономическому принципу, оно инвертируется, становясь накоплением вместо растраты сексуальной энергии, что дает возможность отдать все силы пережевыванию, перевариванию и усвоению.

Т. Зелдин отмечает предоставление большей свободы лавочникам в правление Наполеона III, а также, изучая мнения того времени, указывает на скорость обогащения и тот факт, что идеалом было «сделать деньги быстро», а потом «удалиться от дел и жить на проценты». Таким образом, мелкая буржуазия поощрялась как аппетит чревоугодника, а пищеварение Империи, элементом которой являлись сами буржуа, оберегалось и улучшалось полицейской диетой.

«Чрево Парижа» выходит в свет в 1873 году. В ходе работы над романом Э. Золя тщательно изучает Центральный рынок, книгу М. дю Кана «Париж, его органы, его функции и жизнь во второй половине XIX века», воспоминания республиканца Делеклюза, сосланного в Кайенну.

После публикации «Чрева» П. Бурже отметит недостаток внимания к внутреннему миру героев, что вполне очевидно, если иметь представление о художественном методе писателя. Гюисманс скажет: «Читая этот роман, я испытывал ни с чем не сравнимое ликование». По словам Мопассана, «Эта книга пахнет рыбой, как возвращающееся в порт рыбацкое судно». Барбье д'Орвильи в «Constitutionnel» заклеймит Э. Золя «взбесившимся мазилой».

Сам писатель охарактеризует замысел, как продолжение «Добычи», но уже с позиций мелкой буржуазии, «тайно поддерживающей Империю, потому что Империя каждодневно доставляет ей пирог и позволяет счастливо набивать брюхо, лоснящееся на солнышке, пока сама Империя не докатится до груды костей при Седане».

Источник