5 "Сколь велика сила денег, столь велика и моя сила."

"Она и впрямь хорошенькая; красотке всего ....— настоящий бутон розы. Правда, донельзя неловка и лишена каких бы то ни было манер. Но вас, мужчин, подобные вещи не смущают. Зато у нее томный взгляд, который сулит многое."

Замечательная книга в которой показана ошеломительная роскошь феодального дворянства в преддверии Великой французской революции 1789 года. Изнеженность в повседневной жизни, свобода от необходимости трудиться, свобода от бедности, свобода от морали. Всё время мира и неутомимая скука. Безграничное удовлетворение любой прихоти. Третье сословие и другой рабочий "подлый" люд в произведении выполняют роль говорящего интерьера, вещи которая продаётся и покупается. Кто-то дороже, кто-то дешевле. Само собой девушки рождённые трудящимся классом, запросто идут как фарфоровые статуэтки на продажу изысканным сибаритам. Они показаны в книге автором как прелестные твари, которые иной раз могут развеселить. Эта книга азбука полиаморных отношений рассказанная от лица господствующего класса.

Главные герои произведения Маркиза де Мертей и Виконт де Вальмон - грациозно олицетворяют собой вероломство в самой крайней степени. Читаешь их и испытываешь неиссякаемое наслаждение. История рассказана от их лица, а такая фабула крайне редкое явление в искусстве. Они совершают совершенно злодейские поступки для своего собственного удовольствия и ничего более: "Своеобразная вариация типа Дон-Жуана, выродившегося в условиях жизни социально-паразитического класса в тип утонченно-злого, тщеславного и бесстыдного развратника (roué), смысл существования которого — в развращении женщин. Лакло мастерски обрисовал психику этого хищника, равно как и его жертв."

Это гораздо изящнее "Новой Элоизы" Руссо в которой абсолютно все персонажи настолько положительны, что остаётся только поднять глаза к небу и преисполниться благодати. Тут всё искажено в совершенно противоположную сторону. Всё перевернуто. Злобно и едко. Крайний раз подобное наслаждение от чтения испытано было мной от "Монах" , Мэтью Льюис 1796 г и "Господа Головлевы" Салтыкова-Щедрина 1880 г.

Есть и большой недостаток. Эпистолярная форма романа крайне удручает. Ведь она заставляет обрывисто воспринимать линию повествования. Придаёт статичность произведению. Людям избалованным современным кинематографом будет тяжело читать такое. Другой же недостаток относится к известной уступке автором общественному мнению или издателю. Оно требует неизменно положительного эпилога. Что значит отрицательные последствия для главных героев. Это безобразный ход, который как правило не проявляется в действительной жизни. Необходимо было показать полную безнаказанность за вседозволенность, а не маскировать слепок жизни сказками о надежде на справедливость и воздаяние. Как говаривал Еврипид, V век до н.э. (из «Беллерофонт».):

На небе боги есть... Так говорят.
Нет! Нет! Нет их! И у кого крупица
Хотя бы есть ума,— не станет верить
Сказаньям старины. Чтобы моих вам слов
Нe принимать на веру, докажу вам.
Тиран людей без счету убивает.
И грабит их добро; клятвопреступник
Подчас опустошает целый город,
Злодействуя,—и все ж живет счастливей
Безгрешного, покоем наслаждаясь
И без заботы проводя свой век.

Книга представляет собой актуальность, ведь наш XXI век вместе с бурным развитием производительных сил, с ошеломительным ростом богатства народов, привёл и к чудовищной концентрации созданной прибавочной стоимости в руках самого узкого круга лиц. Образ мышления, досуг, физиономия господствующего класса, показанная в зачатке и без прикрас Шодерло де Лакло, в наше время принимает ещё более уродливые формы.

Прилагаю несколько занимательных высказываний из произведения:

"Я во что бы то ни стало должен обладать этой женщиной, чтобы не оказаться в смешном положении влюбленного, ибо до чего только не доведет неудовлетворенное желание! О сладостное обладание, взываю к тебе ради моего счастья, а еще больше ради моего покоя! Как счастливы мы, что женщины так слабо защищаются! Иначе мы были бы лишь жалкими их рабами."

"Наслаждений никаких не ждите. Разве получишь их с недотрогой? Я имею в виду искренних недотрог, которые скромничают даже в самый миг наслаждения и не дают вам вкусить всю полноту блаженства."

"Кажется, никогда еще я до такой степени не старалась понравиться и никогда не была так довольна собой. После ужина, изображая поочередно то ребячливость, то рассудительность, становясь то игривой, то чувствительной, а то даже и распутной, я забавлялась тем, что превращала его в султана среди сераля, поочередно изображая самых различных одалисок. И в самом деле, неистощимые его ласки расточались всегда одной и той же женщине, но всякий раз иной любовнице."

"Мне пришла в голову простая и удачная мысль попытаться увидеть ее через замочную скважину, и я действительно увидел эту обворожи¬ тельную женщину — она стояла на коленях, вся в слезах, и горячо молилась. К какому богу дерзала она взывать? Есть ли бог столь могущественный, чтобы противиться любви? Тщетно прибегает она теперь к помощи извне: ныне я один властен над ее судьбой."

"Но какой смысл растрогать письмами, раз вас самого не будет тут же, чтобы воспользоваться случаем? Пусть даже ваши красноречивые фразы вызовут любовное опьянение,— уж не обольщаете ли вы себя надеждой, что оно продлится достаточно долго, чтобы размышление не успело воспрепятствовать признанию? Этот способ годится с девчонками, которые могут писать «я люблю вас», не сознавая, что тем самым говорят «я готова сдаться»."

"Когда спишь с девушкой, то заставляешь ее делать только то, чего ей самой хочется, а заставить ее делать то, чего вам хочется,— до этого частенько еще весьма далеко."

"Утром я снова увиделся с чувствительной святошей. Никогда еще она не казалась мне столь прекрасной. Так оно и должно быть: лучшее мгновение для женщины, единственное, когда она может вызвать в нас опьянение души, о котором так много говорят и которое так редко испытывают, это мгновение, когда, уже убедившись в ее любви, мы еще не уверены в ее милостях, и именно в таком состоянии я теперь нахожусь."

"Если первая любовь кажется нам вообще более благородным и, как говорят, более чистым чувством, если она, во всяком случае, более медленно развивается, то причина этому вовсе не чувствительность или робость, как принято считать. Дело в том, что сердце, пораженное чувством, дотоле не изведанным, как бы останавливается на каждом шагу, чтобы насладиться очарованием, которое оно испытывает, и очарование это обладает такой властью над неискушенным сердцем, что совершенно поглощает его и заставляет забывать обо всех других радостях. Это настолько верно, что даже влюбленный распутник,— если распутник может быть влюблен,— с этой минуты не так сильно рвется к наслаждению."

"Женщина, согласившаяся говорить о любви, вскоре кончает тем, что заражается любовью или, по крайней мере, ведет себя так, как если бы была увлечена."

"Вы не хуже меня знаете, что для общественного мнения иметь любовника или только принимать чьи-то ухаживания — это совершенно одно и то же, если, конечно, мужчина не дурак,"

"Особенное раздражение вызывает его оскорбительное доверие ко мне и уверенность, что теперь я принадлежу ему навсегда. Я чувствую себя поистине униженной. Недорого же он меня ценит, если считает себя достойным того, чтобы я остановила на нем свой окончательный выбор!"

"Когда хочешь покорить женщину, любое средство хорошо, и достаточно вызвать в ней изумление каким-нибудь сильным порывом, чтобы произвести глубокое и выгодное впечатление."

"Да, они испытывают то же опьянение, зачастую даже вносят в него больше, но они не знают тревожного рвения, нежной внимательности, из-за которых мы отдаемся непрерывным нежным заботам, единственная цель которых — любимый человек. Мужчина наслаждается счастьем, которое испытывает он сам, женщина — тем, которое дает она. Различие это, столь важное и очень редко замечаемое, весьма ощутительно влияет на поведение каждого из них. Для одного — наслаждение в том, чтобы удовлетворить свои желания, для другой — прежде всего в том, чтобы их вызвать. Для него нравиться — один из способов добиться успеха, в то время как для нее в этом и состоит успех. И кокетство, в котором так часто упрекают женщин, есть не что иное, как некоторое злоупотребление подобного рода чувствами, являющееся, однако, доказательством их истинности. И, наконец, исключительная страсть к одному существу, характерная для любви вообще, у мужчины есть всего лишь предпочтение, служащее самое большее для того, чтобы усилить удовольствие, которое ослабело бы, может быть, появись новый предмет, но отнюдь не исчезло бы."

"Эта женщина, вернувшая вам иллюзии юности, вернет вам скоро и ее смехотворные предрассудки. Вы уже стали несмелым рабом; почему бы не стать влюбленным воздыхателем? Вы отказываетесь от удачливой дерзости, и вот теперь уже действуете безо всяких правил, положившись на волю случая, или, вернее, прихоти. Или вы забыли, что любовь, подобно медицине, есть всего-навсего искусство помогать природе?...«Надо, чтобы она сама отдалась»,— говорите вы мне. Ну, разумеется, надо. Она и отдастся, как все прочие, с тою лишь разницей, что сделает это неохотно. Но чтобы она под конец отдалась, самое верное средство — начать с того, чтобы взять ее. Нелепое это различие есть самый что ни на есть настоящий бред влюбленности. Я так говорю, потому что вы явно влюблены. И говорить с вами иначе — значило бы предать вас, скрывать от вас, чем вы больны. Скажите же мне, томный воздыхатель, а те женщины, которых вы добивались, вы их, значит, брали силой? Но ведь как бы нам ни хотелось отдаться, как бы мы ни спешили это сделать, нужен все же предлог, а есть ли предлог более для нас удобный, чем тот, что позволяет нам изображать дело так, будто мы уступаем силе? Что до меня, то признаюсь, мне больше всего по сердцу быстрое и ловкое нападение, когда все происходит по порядку, хотя и достаточно быстро, так что мы не оказываемся в крайне неприятной необходимости самим исправлять неловкость, которою нам, напротив, следовало бы воспользоваться. Такое нападение позволяет нам казаться жертвами насилия даже тогда, когда мы добровольно уступаем и искусно потворствуем двум самым дорогим для нас страстям: славе сопротивления и радости поражения. Признаюсь также, что этот дар, гораздо более редкий, чем может казаться, всегда доставлял мне удовольствие, даже если не мог меня обольстить, и иногда мне случалось уступать исключительно в награду. Так в турнирах древних времен красота была наградой за доблесть и ловкость. Но вы, переставший быть самим собой, вы ведете себя так, словно боитесь иметь успех. С каких это пор двигаетесь вы черепашьим шагом и окольными путями? Друг мой, чтобы добраться до цели, надо мчаться на почтовых и по большой дороге!"