3.5

«Пять дней — по меркам города немного. Но по меркам природы в этот срок входят и жизнь, и смерть, и любовь. Но по меркам судьбы эти пять дней длиннее года, который я проработал в школе».

По книжным меркам роман «Географ глобус пропил» — сплетение трех магистральных тем: прошлое советского подростка Вити, настоящее российского учителя Служкина и вневременное Вити Служкина — его поход с учениками, пороговый момент взросления «отцов» и самого предводителя, по пьянке разжалованного из начальников в просто Географа.

К тексту, который читатели знают и любят сейчас, с которым спорят, который бесконечно с чем-то сравнивают — а можно ведь и с самим собой, — было совершено три подхода, как к снаряду на уроке физкультуры: повесть «Оба берега реки» о сплаве учителя и нескольких девятиклассников по реке Ледяная была в 1997 году опубликована в журнале «Уральский следопыт»; в 2001 году появились главы о школьных Витиных годах, его томлении под песни Высоцкого и тихие горести, смягченные самоиронией; двадцать лет назад вышла первая полная версия, но структура ее не была авторской, а позднее все исправилось, и теперь «Географ глобус пропил» — цельный, многослойный, одновременно ироничный и мрачноватый роман о «добреньком Витусе», которому предстоит научиться жить «по совести и любви».

Та повесть о сплаве — единственная часть, написанная от первого лица. И в этой части величественная, словно замершая вне времени и самой географии природа становится полноправным, если не ключевым персонажем. Конечно, можно еще представить эти главы как the текст о вечной дихотомии «учитель — ученик». Но это было бы слишком просто. Приключение на хлипком катамаране, столкновение с недружелюбными автохтонами, перестройка внутренней иерархии походников, выяснение отношений и чуть не первый по-настоящему взрослый за все страницы романа порыв, даже не поступок, Вити Служкина, отказавшегося от своей болезненной, стылой, как вода в Ледяной, влюбленности в девятиклассницу Машу, — все это стало возможным благодаря символическому путешествию по древнему краю, где абсолютно все с самого начала пошло не так.

«Я знаю, что научить ничему нельзя. Можно стать примером, и тогда те, кому надо, научатся сами, подражая. Однако подражать лично мне не советую. А можно просто поставить в такие условия, где и без пояснений будет ясно, как и что делать. Конечно, я откачаю, если кто утонет, но вот захлёбываться он будет по-настоящему. И жаль, что для отцов, для Маши я остаюсь всё-таки учителем из школы. Значит, по их мнению, я должен влезть на ящик и, указывая пальцем, объяснять. Нет. Не дождётесь. Все указатели судьбы годятся только на то, чтобы сбить с дороги».

Критики и обозреватели вот уж двадцать лет размышляют в рецензиях, о чем на самом деле хотел сказать автор. Сам Иванов писал: «Это роман о стойкости человека в ситуации, когда нравственные ценности не востребованы обществом. Роман о том, как много человеку требуется мужества и смирения, чтобы сохранить ‟душу живую”, не впасть в озлобление или гордыню, а жить по совести и любви». И кажется, когда Иванов говорит о любви, он имеет в виду не только сложную химию привязанности одних человеков к другим. Это о любви к тому, что ты делаешь и где ты живешь. Любви трудной, неблагодарной, несправедливой, любви «ангелической», как алкоголизм другого популярного персонажа. Любви, одновременно похожей на преподавание экономической географии, когда ты на самом деле биолог, а с детства вообще любил литературу и Высоцкого. Любви к захватывающим дух вечным мерзлым пейзажам по обе стороны потока:

«Над рекой стоит шум: журчат кусты, гулом отзывается пространство. Мимо нас совсем рядом — хоть веслом дотянись — мелькают еловые лапы. Вечер сгустил все краски, в цвета тропических рыб расписал хвосты и плавники облаков. Дикий огненный край неба дымно и слепо глядит на нас бездонным водоворотом солнца. Надувная плюшка и пригоршня человечков на ней — посреди грозного таёжного океана. Это как нож у горла, как первая любовь, как последние стихи».

Притворявшийся «глухонемым козлищем» на первых страницах, Витя к финалу нащупывает собственный голос после глав от первого лица, после многотрудного путешествия, где он был едва ли не большим ребенком, чем суровый, неожиданно споро подготовленный к жизни двоечник и бузотер Градусов. Этот голос ломается, как у подростка, и Витя наконец-то становится Виктором Сергеевичем, а не Географом, бивнем или лавиной. И это тоже о любви — к себе всякому.

«И я вспоминаю весь наш поход — от самой Перми-второй до деревни Межень. И сейчас, здесь, глубокой ночью на пороге пекарни, неясный смысл нашего похода становится мне вроде бы ясен. Мы проплыли по этим рекам — от Семичеловечьей до Рассохи — как сквозь судьбу этой земли, — от древних капищ до концлагерей. Я лично проплыл по этим рекам, как сквозь свою любовь, — от мелкой зависти в темной палатке до вечного покоя на пороге пекарни. И я чувствую, что я не просто плоть от плоти этой земли. Я — малое, но точное её подобие. Я повторяю её смысл всеми извилинами своей судьбы, своей любви, своей души. Я думал, что устроил этот поход из своей любви к Маше. А оказалось, что я устроил его просто из любви. И может, именно любви я и хотел научить отцов — хотя я ничему не хотел учить. Любви к земле, потому что легко любить курорт, а дикое половодье, майские снегопады и речные буреломы любить трудно. Любви к людям, потому что легко любить литературу, а тех, кого ты встречаешь на обоих берегах реки, любить трудно. Любви к человеку, потому что легко любить херувима, а Географа, бивня, лавину, любить трудно. Я не знаю, что у меня получилось. Во всяком случае, я, как мог, старался, чтобы отцы стали сильнее и добрее, не унижаясь и не унижая».

Источник