5 Мистическая тайнопись винопоклонника Омара Хайяма

Книга «Вино мистики» – это «Рубайят» персидского поэта, философа, учёного Омара Хайяма (что сразу понятно по обложке) с подробными комментариями крупного индийского гуру, монаха и йога Парамахамсы Йогананды. Поэтому хорошо бы, на мой взгляд, не просто добавить Хайяма в её авторы, но и поставить его на 1 место. За всю историю человечества ни один другой поэт не снискал такой чрезвычайной славы при абсолютно неверном понимании его текстов. Парадокс заключается ещё и в том, что самый первый из западных переводчиков «Рубайята» Эдвард Фитцджеральд, гениально пересадивший восточный цветок в сад английской поэзии, неверно представлял характер и намерения Хайяма, на чьём имени приобрёл себе огромную известность. Омару Хайяму, метафорически излагающему духовные истины, английский переводчик создал репутацию материалиста-безбожника, находящего единственный смысл жизни в вине, плотских утехах и мирских удовольствиях. Однако, несмотря на то, что Фитцджеральд не увидел скрытого под поверхностным слоем глубокого, мистического содержания, именно ему, по мнению Йогананды, удалось лучше других передать в музыке английских слов сущность написанного поэтом-мистиком.

К поэзии Хайяма вполне применимо его же четверостишие:

Всё, что видим мы, - видимость только одна.
Далеко от поверхности мира до дна.
Полагай несущественным явное в мире,
Ибо тайная сущность вещей – не видна.

Персидским стихам свойственно иметь два смысловых уровня: внутренний и внешний. И Йогананда, любуясь наружной красотой мудрости «Рубайята», ощущал потребность проникнуть в этот «замок грёз истины», способный укрыть многих ищущих от неведения. Раскрывать же глубинное значение стихов Хайяма он в итоге решил, пользуясь именно переводом Фитцджеральда (а не своим, который у него был готов, или каким-либо ещё). Причём выбрано было самое первое из пяти изданий перевода, хотя в переработанном втором издании переводчик всё же допустил некую возможность мистической интерпретации четверостиший. Для проницательного взгляда индийского гуру стены внешнего значения раздвинулись и открылось обширное внутреннее пространство, усыпанное духовными сокровищами.

Омар Хайям – самостоятельный мыслитель с настолько широким кругозором, что это обезопасило его от порабощённости узкими рамками какого-либо учения. Напряжённые духовные искания привели этого уникального человека к разочарованию во всех известных ему мировоззрениях и созданию собственной концепции. Возможно, ещё и поэтому он был вынужден говорить эзоповым языком, так как лучше уж прослыть пьяницей и развратником, чем быть, например, казнённым за вероотступничество. Во всяком случае, он не хотел выставлять своё знание напоказ и завуалировал его. Персидский поэт использовал популярные метафоры и изображал якобы привычные радости жизни, чтобы обычный человек мог сравнить их с высшими духовными радостями. Но стихи Хайяма – не строгий философский трактат, так что символы его не статичны.

Наиболее часто используемое в «Рубайяте» слово, ставшее центральным символом четверостиший, – «вино», которое, конечно, нельзя всегда воспринимать буквально (как спиртной напиток). Чаще всего «вино» Хайяма (оно же «сок лоз», «живая вода», «вино познанья» и т.п.), опьяняющее божественной любовью, – это нектар просветления, духовная радость, вечно свежее блаженство, божественная мудрость самоосознания, внутреннее духовное естество человека и т.д. Многозначность термина, маскирующего разные смыслы, вполне естественна для условного языка.

Винопоклонникам – рассветы и цветы,
Сокровища – в сердцах, а кошельки – пусты.
Нас от незнания не знания спасают,
А постижение Всеобщей Красоты.

Под «рассветами» подразумевается рассветная медитация, которой уделяется особое внимание. Считается, что на стыке дня и ночи медитация особенно эффективна, так как в это время психоэмоциональное восприятие человека обостряется:

Где музыка – воспеть рассветное питьё?
Восторгом, сердце, встреть рассветное питьё.
Три счастья на земле: Любовь, нетрезвый разум,
Но главное, заметь, рассветное питьё.

«Нетрезвый разум» - сверхрациональная интуиция, выход за пределы ограничений логики. Ну, а «винопоклонниками» Хайям называет и себя, и своих последователей:

Винопоклонникам известен мир иной.
Мы будем за вино платить любой ценой.
Я во хмельном пылу непостижим? Не диво.
Хмельной понятен тем, кто знает пыл хмельной.

Сильного духом человека, в высшей степени отмеченного небесной благодатью, в Индии объявляют парамахамсой – "духовным лебедем", способным выпить из смеси молока с водой только молоко, оставив воду. Поэт-философ предлагает принять его учение, стремиться стать похожими на парамахамсу и пить духовную радость, оставляя нетронутой горькую воду мирской жизни:

Если хочешь покоиться в неге блаженной
И у ног своих мир этот видеть надменный,
Перейди в мою веру. Учись у меня, -
Пей вино, но не пей эту горечь Вселенной!

Второе по частоте употребления слово-символ – «Друг» (обычно переводится как «подруга»), под которым подразумевается Всевышний. Поэтому обвинять Хайяма в пропаганде разврата не менее нелепо, чем в призыве к пьянству. Божественная Любовь, конечно, не имеет ничего общего с похотью. Посвящённые «Другу» («подруге») стихи образуют целый пласт так называемой "любовной лирики" Хайяма. «Любовь» же у него, как правило, – это восторженная преданность Богу, божественный экстаз, космическая сила притяжения и гармонии. И, конечно, такая «любовь» неразрывно связана с «вином», так как эти два символа очень близки.

Таким образом, истинным вином грёз поэта-мистика было опьянение Божественной Любовью, которую Омар предлагал в качестве ответа на все вопросы и как панацею от всех бед.

Друг, Твоё вино питает существо моё живое,
Лик Твой нежный мне сияет, словно солнце заревое.
Встань и дай мне на мгновенье замереть у ног Твоих,
Смерть у ног Твоих мне лучше сотни жизней старца Ноя.

В стихах Хайяма есть описания того, что сейчас называется изменёнными состояниями сознания:

Я ночью сердцу дал познать восторг хмельной,
И, воспарив, оно влетело в мир иной!
Я видел ангела. Он говорил усопшим:
«Входи: ты с истиной. Уйди: ты с клеветой».

Для расшифровки таких символов логично использовать терминологию йоги, к которой имеет непосредственное отношение Парамахамса Йогананда. Подобно просветлённым мудрецам всех духовных традиций, он видел, что в основе разных религий лежит единая Истина. И эта вселенская широта кругозора позволила индийскому гуру разглядеть глубинное родство йоги (древней индийской науки самоосознания) и «Рубайята» поэта-мистика исламского мира. В настоящее время многие признают мистическую философию Омара Хайяма. Однако только толкования Йогананды (глоссарий + духовная интерпретация + практическое приложение) наиболее полно объяснили суть образов Хайяма, за которыми скрыто глубокое понимание радости и смысла человеческого существования.

У Омара Хайяма есть множество четверостиший, призывающих жить сегодняшним днём и настоящим моментом, а не прошлым или будущим. Ведь время и пространство – просто способ, которым мы привыкли воспринимать мир. Освободившись от иллюзии времени, можно погрузиться в вечность настоящего.

Не оплакивай, смертный, вчерашних потерь,
Дел сегодняшних завтрашней меркой не мерь,
Ни былой, ни грядущей минуте не верь,
Верь минуте текущей – будь счастлив теперь!

Говоря о практическом приложении данного рубаи к повседневной жизни, Йоганада отмечает, что если день сегодняшний прожить правильно, то вся горечь вчерашних потерь и беспокойство о завтрашнем дне рассеиваются, но при этом закладывается прочный фундамент будущего и делается благотворный вклад в копилку прошлого. То есть улучшается не только будущее, но и прошлое, так как наше "сегодня" превратится во "вчера" уже "завтра".

Возможно, именно потому в течение последнего столетия ярко вспыхнул интерес к творчеству Хайяма, что в его этических уроках звучит тревога за будущее человечества, ставшая особенно актуальной в наши дни. И пусть вера персидского поэта-философа в прекрасное будущее человека вдохновляет и отрезвляет всех нас, живущих здесь и сейчас.

Быть целью Бытия и мирозданья – нам,
Всевидящим умом, лучом познанья – нам.
Пойми же, человек, что круг вселенной – перстень,
Где суждено сверкнуть алмазной гранью – нам!