5 Индульгенция отверженным

Что на самом деле достается нам в наследство от родителей?

Два романа Вигдис Йорт о том, что обычно не говорят; то, что обычно замалчивают. Табуированная тема о родителях, которые прерывают связь с неугодными детьми, чтобы не слушать и не слышать, как и чем они искалечили детство и судьбу уже взрослых людей.

Обе книги о потребности быть услышанной и о боли, когда происходит наоборот.

«Наследство» и «Жива ли мать» можно назвать дилогией. И если роман-индульгенция существует, то благодаря Вигдис Йорт, которая отпускает вину всем, кто стал изгоем в собственной семье.

Такое изгнание может подорвать самооценку и заставить чувствовать, что ты существуешь по ошибке, что само твое существование - ошибка.

Однако это же может дать свободу быть собой и делать свободный выбор в том, где жить, за кого выйти замуж, какую профессию выбрать.

Йоханна разочаровала мать по всем пунктам, когда развелась с первым мужем и вышла за другого, бросила обучение на юриста и поступила в Академию искусств и художеств, переехала в США. И пусть Йоханна за двадцать лет после прожила в браке по любви много лет, родила и вырастила сына, состоялась как художница и возвращается на Родину, в Норвегию по приглашению устроить масштабную выставку ее картин, мать и сестра не желают с ней контактировать ни при каких условиях. Они не отвечают на смс, сбрасывают звонки, захлопывают дверь дома перед ее носом. Причина все та же.

И картины Йоханны не нравятся им. Она осмелилась нарисовать когда-то диптих «Мать и дитя», в котором изобразила неправду. Якобы неправду.

Йоханна работает в яркой символической манере. Еще в детстве она рисует так, что это вызывает отторжение и неудовольствие отца. И мать тоже недовольна. Картина должна с фотографической точностью передавать реальность. Любое отступление от нее – ложь.

«…она показала пальцем на кошку и спросила, что это такое. «Кошка», – ответила я. «Но у нас же нет кошки», – возразила мать. «Ну, может, будет», – сказала я, мне хотелось кошку. Мать сказала, что учитель увидит кошку и решит, будто у нас есть кошка, и получится, что я соврала, я сказала, может, это чья-то чужая кошка к нам в гости зашла, мать дала мне ластик, и я стерла кошку. «Вот и хорошо», – сказала мать, потушила свет и вышла».

В России роман "Is Mother Dead" перевели «Жива ли мать». На мой взгляд, его можно было бы назвать «Мертвая мать». Это термин Андре Грина, который нельзя лучше описывает мать Йоханны. Отстраненная и замкнутая в своей боли, тоже брошенная родителями, она была мертвой матерью для Йоханны. Запрещая ей чувствовать что-то свое, иметь свое мнение, другие чувства... Это всегда вызывало отторжение матери: неблагодарная, подлая, черствая, циничная. Мать Йоханны ранит желание дочери быть собой и какой-то другой. Жить и мыслить не буквально, а символически.

Спустя 20 лет Йоханна страстно желает установить связь со своей матерью, и ей отчаянно хочется узнать, на что похожа жизнь ее матери сейчас. Возможно, мать изменилась? С возрастом стала мудрее? Что, если теперь она может дать дочери столь желанное принятие и примирение?

Как пишет Эрик Карл Андерсон в своей рецензии, «хотя этот роман буквально полон вопросов, примечательно, что в названии нет вопросительного знака». И мы знаем, почему. Все эти вопросы – мечты и фантазии Йоханны, которым ее мать, конечно, не соответствует. Та по-прежнему замкнута в увлекательной роли жертвы.

«…мать предпочитает компанию людей, которые ей поддакивают, а людям несложно ей поддакивать, потому что она кажется очень ранимой, потому что мать – по крайней мере, именно такой она мне запомнилась – мастерски умеет изображать несчастье и страдание, изображать человека, утонувшего в страданиях и сделавшего их частью себя».

Но все-таки мы надеемся – вместе с Йоханной. Состоится ли примирение? Откроет ли мать объятия своей блудной дочери?

Нарратив насыщен почти детективной составляющей: слежка, сбор улик (в том числе в помойном баке), попытка проникнуть в чужой дом. Йоханна вызывает тревогу.

В мусорном пакете своей матери она находит разбитую чашку от семейного сервиза. Такую же чашку, которую в свое время разбила Йоханна, и это было так страшно – за проступок ее ждала несоразмерная выволочка. Теперь чашка разбита матерью, и ей ничего не будет! Йоханна склеивает эту чашку. Чашка становится символом чего-то большего. Разбитую чашку не склеишь. Нам как бы намекают, чего следует ожидать. Но Йоханна клеит. Клеит и клеит эту чашку. Вновь и вновь собирает разрозненный и противоречивый образ матери клеем своей надежды и почти убитой любви.

Ей важно соединить тот образ матери, что хранит ее детская память, с тем, какова реальность. Как будто следуя велению матери, она идет обратным путем: от символического и воображаемого, запечатленного в той картине, что так разгневала мать, к фотографической и фактографической реальности, которую мать и отец требовали от нее в детстве.

И что же в реальности? Интрига остается напряженной до самого финала, и финал наконец решает все.

И даже вопрос наследства. Три истины, которым научила мама, так много и так мало, но ведь больше ничего не осталось...

Одежду полагается замачивать на ночь, а после трижды полоскать. Если бросить макаронину на краешек кастрюли и она повиснет, значит, спагетти готовы. Мот, которому неймется, плачет, когда все смеются.
Но про спагетти – самое важное.

Несомненно, рекомендую оба романа Вигдис Йорк.