1 "Узкий путь» мы сменили на экуменическую оргию

– Знаешь, я американец, а мы как-то больше любим равенство.
– Оно и видно! – взревел он. – Вот и катитесь в ад!

Так автор поговорил с иудеем. Разговор не склеился у него и с мусульманином. перед протестантами он извинился за упоминания чистилища, а вообще очень активно обращается в сторону гуруистов и буддистов. Не скажи он, что католик, я бы подумала, что Крифт - протестант: настолько активно он продвигает непреодолимое желание увидеть Бога. Казалось бы, мы уже давно живем во времена, когда лицо собеседника не так уж важно. Но не для Крифта, или правильно называть его американцем? Для американца важно, что люди выглядят по-разному, и это, по его словам, связано с многогранностью Божественной любви. Вершиной многогранности он считает страуса и повторяет этот пример как шутку несколько раз.

Вообще, его "трактаты" очень напоминают протестантские проповеди: берется несколько ограниченных идей, вокруг которых льется вода и лепятся примеры, никак не связанные с этими мыслями, перебивающиеся тут и там анекдотами, которые суть не шутки, но заменяют притчи. Судя по тексту, основные источники вдохновения Крифта - "Исповедь" Августина, "Сильмариллион" Толкина и "Хроники Нарнии" Льюиса. Называя себя апологетом, он не знаком с христианской апологетикой, зато освоил экскурс по западной философии, концептами из которой и пытается мыслить: упоминает Фрейда, когда говорит о смерти, но дальше упоминания не идёт; утверждает, что христианство решает экзистенциальную проблему человека, но только усугубляет эту проблему сплошными отрицаниями в тексте; сводит пары тезисов в силлогизмы, отдавая дань диалектике. Призывая к восприятию веры, любви и надежды сердцем, Крифт упирается в тупики разума, ведя читателя путями философского рационализма.

Крифт начинает с деструкции того, что ставит во главу угла современный человек. Но его призывы похожи на пустопорожние призывы к небытию в угоду восточным религиям и гностической мистике. Его выкладки не рушат логику, которая создает кумиров, не служат познанию Истины и, самое главное, не отсекают ереси ради "узкого пути". Крифту нужно привлечь людей к Богу и всё, что он может предложить - подумать о Нём, не обязательно правильно, ведь его экуменический Бог одинаков даже в авраамических религиях.

Поскольку теперь отрицают или не видят Бога, остаются только две реальности: природа и человек. Если надежда наша и цель — не Бог, мы должны найти цель и надежду или в самих себе, или в природе. Так возникают два новых царства — царство мира сего и царство нашего «я», вот они, сыновья современного Вавилона.

Простая вера в Бога, как противоположность неверию, не ведет в Царство Божие, но Крифт наверно считает, что этого достаточно. Видимо, он не в курсе, что самозванные верующие, которым приходится сталкиваться с аскетикой и апологетикой в контексте своего духовного роста, уходят с прямого пути в сторону веры, которую им хотелось бы для самооправдания своей надменности. Кстати, как типичный харизмат, автор говорит о радости и слезах радости. Он не знает, что слёзы чаще всего возникают при охвате души гордыней, скорбь показывает то, как Бог готов принижать человека в его заблуждениях и вести к смирению.

Ощущение радости — воронка от метеора, который пронесся сквозь атмосферу, сквозь море, на самое дно.

Местоположение радостной лыбы автора определено - дно. Чтобы объяснить вечность, Крифт мыслит интегралами - увеличивает измерения, чтобы изобразить вечность; чтобы заявить о безгрешности человека, считает, что себя попросту не нужно отождествлять с грехом, да и я человеческое вовсе не я -либо мистическое ничто, либо протестантский Христос. Всеведущий Бог у Крифта знакомится с человеком, чтобы тот обрел я.Познание человека Богом тождественно совокуплению мужественного Бога с женственной душой человека. Любовь у Крифта не Бог, любовь у него - романтика (да, это по-католически), в которой содержится любая любовь. Любовь изгоняет страх, поэтому страха Божьего у него не существует.

Когда Крифт берется судить о книге Иова, он считает того богохульником, вторя его друзьям. Для него эта книга показывает, как человек страдает в этой жизни до встречи с Богом, а вырванная из контекста фраза о молчании Иова как будто бы означает, что тот обрел Бога, когда замолчал. Ему невдомёк, что Иов не просто болтал, а произносил молитву, что он вникал таким образом в тайну Бога, неисповедимость Его путей, в то время как друзья Иова проводили понятные взаимосвязи между праведностью и преуспеянием, грехом и болезнями.

Проблема зла – в жизни, не в мысли – помещена во время, и ответ Писания – прост: «подожди».

Очень похоже на призыв к суициду посредством ожидания. Иов не умер и не достиг конца времен, когда к нему вернулись здоровье и богатство. В поисках Бога он не терял Его. Да и вечность после смерти предполагается во времени, как и бытийность человека во плоти. Как католик, он должен был бы знать, что плоть грешна первородным грехом, и именно поэтому требуется перерождение в другой плоти. Но вот, что для Крифта первородный грех:

Все мы, так или иначе, предаем любовь. Это и есть первородный грех.

Первородный грех - это нарушение заповеди, которая регламентировала становление человека Богом, что манифестировала  отрыв от Богообщения. Даже если кто-то и предает любовь или отказывается от Бога, это не первородный грех, а вероятно, какой-то из грехов. первородный грех в человеке с рождения.

Льюис писал: «Самый плохой человек на свете – плохой религиозный человек».

В православии самым плохим человеком признается он сам, в силу постоянного несовершенства в стремлении стать Богом. А вот позиция Крифта вместе с Льюисом довольно атеистична - чтобы быть плохим, нужно быть религиозным. Еще хуже то, что и самого себя у него нет: хороший религиозный человек - человек без собственного я. Ни слова о воле Божьей.

Христианство — религия прыжков. В других религиях царят божественный закон и человеческие усилия или божественный покой и человеческое счастье, у нас же снова и снова скачет Бог; скачут и люди. Прежде всего Бог вечно выскакивает из Себя — в Себя. Каждое Лицо Троицы самозабвенно отдает Себя другому.

Подобному бреду есть чисто американское объяснение. Когда Крифт начинал свою беседу, примиряя противоположности, он упомянул, что демократия не противостоит тоталитаризму, потому что подразумевает, что власть принадлежит народу или хотя бы большинству, а тоталитаризм сподвигает человека всецело принадлежать политическому, общественному, идеологии. На самом деле американская демократия ничто без концепции идентичности. Даже если человек и не должен быть политиком, он должен определиться, кто он, и эта идентификация в США получает коммерческое и политическое подкрепление. Поэтому для них существует проблема экзистенции, поэтому Крифт говорит, что нормально, когда свобода, а не рабство. Для христианства же, в его нормальном виде, естественно, что человек - раб Божий, и его воля согласуется с волей Господа. Крифт говорит, что мир нормальней войны, но Христос пришёл с мечом противостоять силам мира сего. Для христианина жизнь должна быть войной, а не примирением со злом, и мир наступает с победой, тогда человек и приближается к Богу, а не самим фактом веры, фактом отречения, доброделанием. Идентичность делает для американца Бога и людей дискретными, а отношения между людьми - горизонтальными, хотя понятно, что метафора женственной души или невесты-Церкви выходит из иерархичности мужского в сравнении с женским. Но если все станут любить себе подобных (в контексте одинаковых полов), это будет больше соответствовать демократии. Но не христианству. И никак не сподвигнет к духовному совершенствованию и уж точно не приведет к Богу.

Да и к чему стремиться, когда космология, по Крифту, такова:

Небо — фонтан, ад — вода в уборной.

С криком "Никто, кроме нас!" воздушно-десантные войска в августе достигают небес, не поднявшись в небо.