5 Жить дальше

Не хотелось Ефрему ни ходить, ни говорить. Как будто что в него вошло и повернуло там. И где раньше были глаза — теперь глаз не было. И где раньше рот приходился — теперь не стало рта.

Последний раз читала Солженицына настолько давно, что уже почти неправда — и это отсроченное возобновление знакомства изумительно.
Такой больничный корпус видели многие, живущие в достаточно отдаленных от всяческих центров местах: здание навевает тоску уже видом, не то что предназначением. И внутренняя жизнь[-до-смерти] — особенно остра и хрупка.

Разные характеры врачей, разные характеры пациентов и их родственников; в приближении смерти и ускользании жизни обнажается то, что гораздо важнее прежних ценностей. Сколько ни кичься своим положением, должностью, заслугами и достатком, — это в главном ничем не поможет.

Ведь не прошу же я долгой жизни! — и что загадывать вдаль?.. То я жил все время под конвоем, то я жил все время под болями — теперь я хочу немножко прожить и без конвоя, и без болей, одновременно без того и без другого — и вот предел моих мечтаний. Не прошу ни Ленинграда, ни Рио-де-Жанейро, хочу в нашу заглушь, в наш скромный Уш-Терек. Скоро лето, хочу это лето спать под звездами на топчане, так чтоб ночью проснуться — и по развороту Лебедя и Пегаса знать, который час. Только вот это одно лето пожить так, чтобы видеть звезды, чтоб не засвечивали их зонные фонари — а после мог бы я и совсем не просыпаться.

Как и в любом обществе, тем более больничном, неизменны вопросы — чем жив человек? В чём смысл жизни? Что ценно по-настоящему? Какова цена жизни и в какой момент уже нельзя продолжать платить? Что будет предательством, а что — вынужденной мерой? Кто имеет право решать, как жить одному человеку и как существовать целому обществу? Почему люди должны быть равны в правах и обязанностях, но некоторые равнее? Нужна ли нравственность и любовь?

Например, один из центральных персонажей — Олег Костоглотов (не могу не отметить, что фамилия изумительна по звучанию и великолепна по сути, учитывая судьбу и характер Олега). Он пытается выяснить, что именно ему делают, зачем, насколько, как долго. Врачи придерживаются мнения, что всего знать пациенту не надо, да и вообще чем меньше, тем лучше, он же не специалист. Но справедливы контраргументы Олега: это же его тело, его организм, его жизнь, разве не имеет он права понимать, что делают с ним? Опять же: не зная всего, он может противиться из страха — или слишком высокой, по его меркам, цены… Разве можно окончательно заключить, кто прав?

И те клеточки сердца, которые созданы в нас природой для радости, став ненужными — отмирают. И те кубики груди, в которых ютится вера, годами пустеют — и иссыхают.

И так почти во всех темах. На эти и многие другие вопросы пытаешься ответить и, что интересно, нередко здравое зерно есть у всех беседующих. Очень люблю такое, потому и эту повесть читала очень долго: много мыслей. Занятно, что заканчивается книга началом весны; у нас только набухают почки, кое-где потихоньку пробиваются листья, и это совпадение текста и жизни обескураживает и кружит голову.

Тогда он сказал: «А иногда я так ясно чувствую: что во мне — это не все я. Что-то уж очень есть неистребимое, высокое очень! Какой-то осколочек Мирового Духа. Вы так не чувствуете?»

Под конец мелькнула странная ассоциация с «Маленькой жизнью» Янагихары: человек не успел и пожить, а его переломало — морально, физически, политически, медицински. И неясно, как быть дальше и зачем.

Так нелепо размышлял Костоглотов. Так были выворочены его мозги, что уже ничего он не мог воспринимать наивно и непричастно. Что б ни видел он теперь в жизни — на все возникал в нем серый призрак и подземный гул.