5

И… я, Люба, не маятник. Раскачиваться туда-обратно. Наверное, я этого не сделаю. Просто человек двигается только в одну сторону, Люба. И только. И только — от. От места, от той мысли, которая приходит ему в голову, от самого себя. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. И на тот же асфальт дважды не ступишь. Он с каждой новой волной автомобилей другой. Это моя старая шутка, что на место преступления преступнику еще имеет смысл вернуться, но на место любви возвращаться бессмысленно. Там ничего не зарыто, кроме собаки. Но дело даже не только в этом. Хотя и в этом, и в другом, и в третьем. Но дело в том, что либо просто с моим личным движением физическим, либо просто с движением времени становишься все более и более автономным телом, становишься капсулой, запущенной неизвестно куда. И до определенного времени еще действуют силы тяготения, но когда-то выходишь за некий предел, возникает иная система тяготения — вовне. И там, как на Байконуре, никого нет. Вы понимаете?

Но поскольку я должен говорить о местах — меня всегда это интересовало… Нет, не интересовало, это не совсем интерес, скорее что-то вроде почти идиосинкразии <...> к геометрии комнаты, в которой находишься. Думаю, пространство оказывает большое влияние на образ мыслей.
Интерьер, в котором человек находится, может свести его с ума или вызвать необыкновенно приятные ощущения.
Я могу говорить об этом бесконечно. Меня всегда интересовали художники, подчеркивающие некий вид пространства, некий вид фона. Живопись Кирико необычайно интересна с этой точки зрения из-за особого рода размеров, слишком больших или малых, из-за особого рода замкнутого пространства. Я об этом никогда не говорил, поскольку меня об этом никогда не спрашивали. Это самое важное — пространство, в котором находишься.
Помню, когда мне было года двадцать три, меня насильно засадили в психиатрическую больницу, и само "лечение" не производило на меня такого тягостного впечатления, как комната, в которой я находился. Это здание было построено в девятнадцатом веке, и размеры окон были несколько… Отношение величины окон к величине самой комнаты было довольно странным, несколько непропорциональным, то есть окна были, думается, на ка- кую-нибудь восьмую меньше, чем должны были быть по отношению к размерам комнаты. И именно это доводило меня до неистовства, почти до помешательства.

Одно из самых сильных впечатлений этого года, как и его эссе. "Полторы комнаты" и "Меньше единицы" еще впереди, именно из-за этой книжки.

В предисловии к какой-то книжке Бродского, помнится, было сказано "С первого взгляда было ясно, насколько это отличающийся от всех нас человек. На какой-то вечеринке 17 человек оказались в одной стороне комнаты, а Иосиф - в другой..."

Невероятная скромность.
Клетка, тюрьма, ссылка, которую он воспринял так, как будто это случилось не с ним. Он не презирал и не ненавидел своих врагов - он просто их не замечал. Потому, что думал только о своей любви, и стихи сочинялись даже в голове, прямо в воздухе, с проговариванием и редактурой про себя.

И фантастически богатая речь, и нераспущенный, сконцентрированный ум. И то, что он не позволяет себе быть пошлым, клевещущим, сварливым, завистливым, сплетничающим, обвиняющим, жалобщиком.
Исключительно честным - и до такой степени сильным, что это почти на грани реальности.

И самое главное - фантастическая оторванность от вселенной, от себя, от бытового и низкого. Отстраненный взгляд. Оторванность и умение на все, на пространства, океаны и моря, законы и премии, звезды и письма, решетки камер, уколы транквилизаторов, публикации и врагов смотреть с позиции наблюдателя.
Неудивительно, что его голос звучит до сих пор.
Его голос.