5

Каждый раз, слыша слова "автобиографическая литература", я помимо воли представляю себе этакую стареющую диву из театра, которая затянутой в перчатку рукой поправляет напудренные волосы и, складывая не по возрасту ярко накрашенные губы циничной гусиной жопкой, манерно тянет: "Мемуа-ары, ду-ушечка, я написа-ала мемуа-ары". И с высоты своего неприлично богатого опыта она непременно расскажет обо всех великих, которые ее окружали, даст какой-то загадочный срез эпохи, который тут же откроет всем глаза и, конечно же, научит подрастающее поколение жить. Даже если изначальные условия задачи совсем иные, у авторов мемуаров будто бы совершенно непреодолимо искушение приукрасить события, преувеличить свою роль в истории, впихнуть свою персону туда, где ей даже не пахло, попутно вознеся до небес и свою тусовку, и исторический период, то захлебываясь в пафосе, то будто нарочито отстраняясь.
Да простят меня любители жанра, но еще с университетских времен в памяти моей надежно зафиксировались два типа мемуаров: "как я блистал" и "я и мой концлагерь". Лишь со временем к нему прибавился третий под названием "моя корявая жопа". Собственно, на этом месте я вспомнил, что у прекрасной Нотомб люблю в первую очередь как раз такие автобиографические произведения, и немного порылся в памяти. Да, вот оно, когда автор не пытается выжимать из себя полироль и луковый сок вперемешку с якобы значимыми пейзажами десятилетия, может получиться что-то весьма годное.

Может быть, кому-то и впрямь интересно почитать про жизнь актрисы или политика из первых рук, так скажем, или про жизнь в каком-то городе в какой-то период, или про эмигрантскую субкультуру в Париже, но большинству, думается мне, хочется залезть куда глубже. И чем читать о том, как министры поклонялись надменной примадонне, мне тоже интереснее наблюдать, как Мисима ковыряется в своих нарывах души. Примадонна - она там, в Париже сто лет назад, а внутренние демоны есть у всех и всегда. И они одинаковые. У всех всегда одинаковые, особенно, если речь идет о подростках, каковым был автор в 30-40-х. Декаданс, ощущение прекрасной непохожести на толпу и одновременно греховной инаковости всем нормальным людям, влечение к смерти, жажда свершений, свободы и секса. У кого-то больше, у кого-то меньше, у кого-то проходит, у кого-то не до конца, а у кого-то, как у Мисимы, приобретает такую форму, что впору ставить диагнозы. Сам он говорил, что пишет книги, потому что это хоть как-то спасает, а иначе всё прорвётся наружу и здравствуй, смертный приговор.
Невероятный человек. Он же сделал со своей душой больше, чем хотел - с чужими телами. Беспощадное препарирование, вскрытие, пусть кровь и гной хлещут фонтанами, пусть читатель сидит, шокированный - всё наружу, пока внутри ничего не останется. Для конца 40х это было, конечно, смело. Не думаю, что даже сейчас многие смогли бы столь же откровенно раскрыть душу. Но вот же удивительное дело: писать о таком сложно, а читать - необходимо, чужие слова будто и тебя самого выскребают изнутри, освобождая от всех невысказанных мыслей и комплексов. Полная отстраненность от окружающей жизни, неприкаянность, нахождение вне системы, ощущение, будто ты давно уже мертв - у всего этого множество причин, каждый найдет свою, это не проблема. Гораздо сложнее найти выход, даже если он нужен. А если нет?