… я лишь присутствую при происходящем, как если бы Эвмесвиль был моим сном, игрой или даже экспериментом. (с)

Эвмесвиль… Неправда ли, это название звучит несколько романтично? Мне с самого начала грезилось, что город Эвмесвиль должен быть чем-то вроде Зурбагана. Однако, вышло всё совсем наоборот – в Эвмесвиле, несмотря на его выдуманность, совсем мало сказочного и очень много реалистичного. Того, что остаётся в людях и обществе неизменным на протяжении веков, и, видимо, по версии автора, не изменится никогда. Тогда зачем нужно было выдумывать целый город?

Роман-эссе – сама форма, выбранная Юнгером для своего произведения, указывает на то, что в нём он хочет выразить собственные рассуждения на конкретные темы, не претендуя при этом на их исчерпывающую или определяющую трактовку. Вспомним также, что роман создавался, когда писатель был уже в возрасте за 80, его накопленный жизненный опыт и мудрость позволяли строить суждения с высоты прожитых лет. Вероятно, «Эвмесвиль» и стал сборником взглядов писателя на вопросы волнующие, заставляющие рано или поздно задумываться о них каждого человека. Вероятно, город Эвмесвиль был именно выдуман, чтобы ещё раз подчеркнуть индивидуальный, субъективный характер этих взглядов, а принимать или не принимать их – личное дело каждого. Впрочем, это тоже лишь моё предположение…

Познакомиться с Эвмесвилем читателю поможет молодой житель этого города – Мануэль Венатор. В своих записях, представляющих собой что-то вроде дневника, он расскажет нам о политическом, географическом, экономическом устройстве города. И, конечно, о себе самом.
На страницах своего дневника Мануэль предстаёт как историк, стремящийся отделить свои личные взгляды и оценки происходящих событий от объективного взгляда, который в идеале должен быть присущ историку. Меня порой пугала та настойчивость, с которой главный герой постоянно напоминает нам, что он историк – историк по крови, историк по образованию, история для него и работа, и свободное время:

Я почти не различаю службу и свободное время. Первое мне так же любо, как и второе. Это соответствует моему принципу, согласно которому пустого времени быть не должно, ни одной минуты без духовного напряжения и наблюдательности.

За такой настойчивостью мне видятся попытки Мануэля доказать прежде всего самому себе кто он есть, а это говорит о том, что он ещё не ощущает себя полноценной личностью. Он как будто пытается задвинуть своё я за создаваемые им образы себя как историка и как анарха. А где при этом он сам, где его чувства? С отцом и братом у него нет связи, он признается, что ему ближе учителя духовные. Ему 30 лет, но он ещё не любил по-настоящему и мало об этом печалится.
Он много думает и рассуждает о свободе, об отличии анарха от анархистов, солипсистов, да вообще от всех остальных людей. При этом будто сам превращает себя в робота, лишает радостей обычной человеческой жизни, полностью посвятив себя выбранному делу. Мне совершенно не импонирует такой персонаж. Однако, когда он пишет о своей рано умершей матери, хочется его пожалеть, становится понятно, насколько ему в жизни не хватило материнской любви:

С ее смертью мир изменился. Дом стал негостеприимным, сад - голым. Цветы утратили краски и аромат. То, что они нуждались в материнской руке, проявилось не постепенно, а сразу. Пчелы больше не летали вокруг них, пропали и бабочки.

Мама захотела меня. Она меня знала, потому что носила под сердцем. Она знала меня лучше, чем я сам когда-нибудь сумею себя узнать, проживи я хоть сто лет. Она хотела меня - независимо от того, как я буду развиваться физически, духовно и нравственно; она хотела меня таким, какой я есть. Родись я идиотом, калекой или убийцей, она любила бы меня еще проникновенней. Ее слезы стоят гораздо больше, чем гордость отца, который видит, как сын возвращается в отчий дом, увенчанный лаврами.

Поскольку Мануэль сосредоточен на деятельной стороне собственной личности, то и о других персонажах со страниц его дневника мы узнаём большей частью как о представителях профессий, либо приверженцев каких-то идей и почти ничего не знаем об их душевном устройстве, об их чувствах. Удивительно, что при этом автору удаётся создать их своеобразными и интересными, они отнюдь не выглядят картонными. Это, прежде всего, учителя Мануэля – Виго, Бруно, Тоферн, это Атилла и Домо, и даже журналист Цервик. Мануэль практически не раскрывает психологические и личностные аспекты этих людей, однако умело описывает их профессиональные качества, их взгляды, подмечает особенности, выделяющие их из толпы. Так, например, он говорит о своём учителе Бруно:

И тогда кажется, что произнесенная им сейчас сентенция была словно дегустация изысканного вина: напитка, отложенного для знатока.

Нельзя не отметить, что мысли Мануэля о городе и людях тесно переплетаются с рассуждениями об истории, об устройстве человеческого общества, о политике и власти, о деньгах и экономике, о месте человека в государстве и роли личности в историческом процессе. Это как будто бы отдельные эссе в составе романа. Многие из них интересны, в то же время многие слишком интеллектуальны и явно не рассчитаны на широкий круг читателей. Чрезмерное количество таких рассуждений с многочисленными отсылками к комментариям (без чтения которых их просто невозможно понять, если вы не обладаете уверенными знаниями в области философии, социологии, политологии и других гуманитарных науках) сильно осложняло возможность целостно воспринимать книгу.

Что говорить, знакомство с Эвмесвилем и его автором оказалось для меня отнюдь не из лёгких. Потому назвать его приятным не поднимается рука. Однако, по прошествии времени и некотором размышлении, я не могу отрицать тот факт, что всё же в книге затрагивается много вопросов, над которыми стоит и нужно задуматься, и, возможно, вернуться в этот город-сон снова, более подготовленной к встрече.