22 июля 2015 г. 21:50
4K
5
Остров Детства. Вот он - всегда светлый, добрый, лучистый, с абрикосовыми деревьями. Плывешь ли куда-то, тонешь ли, дрейфуешь в проруби - на остров Детства ты всегда можешь вернуться. Там всегда ждут друзья, они тебе искренне рады. Но на этот Остров кое-кого лучше высадить сразу и навсегда, чем топить его уже потом на вполне взрослой глубине. Куда лучше образы некоторых авторов оставить в своей памяти чистыми, детскими, незапятнанными. Вот, ты подплываешь и они машут своими разномастными шляпами издали. Здравствуйте, дорогие друзья детства, Теодор Драйзер, Джек Лондон, Майн Рид, Рафаэль Сабатини, Эмилио Сальгари. Примите еще в свои ряды Фенимора Купера. Конан-Дойль? Ну, что вы. Плывет дальше. Пристли тоже. И Ремарк. Ну и что, что весь прочитан. В перечитывании особый смак. Ах да, простите, попросите господина Стивенсона на борт. За ним-то мы и приплыли.
Когда я просмотрел список прочитанного у любимого Стивенсона (впрочем, а у кого он не любимый), то пришел в ужас. Пять произведений! И это при том, что собрание сочинений демонстративно стояло в дефицитные книжные годы на самом видном месте. Справедливости ради следовало бы заметить, что основные тяготы чтения легли на второй том, он выделялся на общем фоне своей потрепанностью, ибо заключал в себе "Остров сокровищ" и "Черную стрелу". Остальное же или было читано по одному разу, или было оставлено на черный день. В результате со Стивенсоном в детстве произошло тоже самое, что сейчас происходит с Диккенсом. Мне жалко его читать. Что делать, если он кончится?
"Странная история доктора Джекила и мистера Хайда" даже не короткая повесть, а большой рассказ - венец творчества Роберта Льюиса Стивнсона. Можно даже не предполагать, а утверждать, что таковым бы он не являлся, если бы судьба была более благосклонна к замечательному автору и его жизненный путь не прервался во цвете лет. Тема двойственного союза доктора Джекила и мистера Хайда настолько глубока, многогранна и объемна, что будет актуальна всегда и во все времена. Приписывать этому произведению лишь одни мистические корни было бы чрезмерным упрощением и вызывает некоторое недоумение тот факт, что "Странная история" не стоит на одних полках с признанными мэтрами мировой классической прозы. Связано это прежде всего с тем, что время и читатели нарекли Стивенсона писателем для детей и юношества, автором приключенческих романов.
Почему это так? Вряд ли сам Стивенсон ориентировался на подобную аудиторию, поэтому корни ответа на этот вопрос следует искать в самой личности автора. И действительно, нечто лирическое из-под пера Роберта Льюиса выглядело бы несколько неестественно, но такие вещи как схватки с пиратами, лесные охоты, поединки, любой другой экшн, требующий недюжинной фантазии и концентрации волевых усилий - это именно то, что всегда привлекало читателей. И, хотя на войне чаще всего четко разделается свой и чужой, белое и черное (все это является ярким признаком детского произведения), мы хорошо помним неоднозначные образы очаровательного Сильвера или мастера Хэтча из "Черной стрелы", которым просто невозможно не симпатизировать. У каждого автора свои сильные и слабые стороны. Похожим путем сейчас, вслед за Робертом Льюисом идет Джоан Роулинг. Пройдет время и, дай бог, читательская община забудет ее невнятные эксперименты, навсегда вписав ее в мировую историю литературы как писательницу для детей и юношества.
Доктора Джекила и мистера Хайда было бы недостаточно только сравнивать, делая упор на том, что в человека мы превращаемся лишь тогда, когда над нами властвуют не только одни животные инстинкты. Все мы изображаем в этой жизни кого-то другого, играем какую-то роль в своей пьесе жизни, стараемся казаться лучше в чужих и собственных глазах. Наш личный мистер Хайд всего лишь затаился и ждет своего часа. "Эффект Джекила", свойственен на разных уровнях только общей недоразвитой массе. Пример доброго и вечного искусно используется истинными Хайдами, которые пускают в дело это свойство обучаемости народа в своих личных корыстных целях. В идеале человек развитый приходит к собственным понятиям и на него больше не влияют ханжеские тиски общества и ограничения. Природу добра и зла рассматривать не буду - это слишком банально.
Если углубиться в дальнейшие дебри этого необъятного произведения, то можно бы было сделать много выводов о проблемах воспитания детей и формировании у них личности Джекила и личности Хайда. Не думаю, что злобный образ Хайда все же является потаенным желанием самого Стивенсона и он воплотил в нем все то, что не смог получить в реальной жизни. Скорее, он, со свойственной ему проницательностью, просто видел и чувствовал ту самую грань лучше многих, которую так мистически описал. История бы была странной, если бы была написана кем-то другим. В данном случае достаточно упомянуть лишь фамилию автора.
Пятнадцать звезд и бутылка рому сверху. Светлого.
Комментарии
Написал с душой, но прицел сбит.
Связано это прежде всего с тем, что время и читатели нарекли Стивенсона писателем для детей и юношества, автором приключенческих романов.
Почему это так? Вряд ли сам Стивенсон ориентировался на подобную аудиторию, поэтому корни ответа на этот вопрос следует искать в самой личности автора.
Стивенсон именно что на эту аудиторию и ориентировался, и "Остров...", и "Черная стрела" опубликованы в журнале Young Folks. Так что красивые рассуждения об уходе серьезных авторов в детские - не его случай.
Нет, он страдал и хотел публиковаться в высокопарных журналах (сарказм). Не знаю, но особых проблем он не испытывал.
One month after he conceived of "The Sea Cook," chapters began to appear in the pages of Young Folks magazine.
Т.е. он не бегал по инстанциям с готовым романом, а сразу тиснул его первые главы в детский журнал. Явно на эту аудиторию он и ориентировался, дописывая его. Но он глубоко страдал от этого, держал фигу в кармане, думал - я вам всем еще покажу, ведь я большой писатель (опять сарказм).
Оппозиция "детский - серьезный" надуманная, Стивенсон - большой писатель, вовсе не оставшийся на твоем острове, что не мешает ему качественно писать детскую прозу. Налет "детскости" - это русский перевод, который изрядно снижает красоту прозы. У Стивенсона жестче и ярче.
Все верно, но речь немного о другом. Скажем, опять же, если проводить аналогия с Роулинг, то, только после завершения цикла о ГП, оказалось, что она лелеет другие замыслы и стремится к другому. Примером могли бы послужить детские авторы советского периода Корней Чуковский и Эдуард Успенский. Оба они пытались писать недетскую прозу, но это не особенно и приветствовалось. Конечно, и собственная слава детского автора мешает, но основное - я с трудом представляю анархизм, представленный им в детских произведениях, нестандартные, немного сумасшедшие взгляды, перенесенные во взрослую среду.
Тоже самое Стивенсон - твое очень верное "жестче и ярче". Экшн заранее оправдывает жестокость не только отрицательных героев, но и положительных, а они будут заранее злобными, или неестественно добрыми, потому что автор по другому и не может. В итоге именно свойства личности автора становятся между ним и читательской аудиторией
Ты говоришь о том, что свойства личности Стивенсона сделали его прозу "детской". Никто с этим не спорит, просто это никак не означает, что он сам при этом не ориентировался на эту аудиторию. Здесь нет противоречия. На Западе, кстати, этой оппозиции, которая загнала в гетто Успенского и Чуковского, по сути нет, у нас это очевидное наследие сталинского плана развития литературы и инженерии душ.
Кстати, любопытные вещи пишут англо-американцы о нем все в той же Вики. После ПМВ его популярность упала до нуля, его убрали из школьной программы и перестали упоминать в справочниках и антология. И только в конце XX века он обрел на Западе новую популярность как человек, писавший о колониализме (в Тихом океане). Теперь он котируется на уровне Джозефа Конрада. А у нас он популярности не терял весь XX век.
Автор моей любимой детской книги Джеймс Гринвуд (Маленький оборвыш), который переиздавался в России несчетное количество раз, был на родине в Англии благополучно забыт и последний раз издавался в 19 веке. Наша система имеет еще и не такие парадоксы.
Возможно, что не любой детский автор стремится к более зрелой аудитории. В случае со Стивенсоном скорее это не так. Налицо недюжинная работа мозга, научный подход - если даже хронологию произведений отследить, то и Остров, и Стрела - ранние его произведения. Хорошо бы написать о Стивенсоне что-то целиковое из твоих набросков, ибо в России он был и есть только автор для детей и юношества
Там всегда ждут друзья, они тебе искренне рады. Но на этот Остров кое-кого лучше высадить сразу и навсегда, чем топить его уже потом на вполне взрослой глубине. Куда
лучше образы некоторых авторов оставить в своей памяти чистыми, детскими, незапятнанными. Вот, ты подплываешь и они машут своими разномастными шляпами издали. Здравствуйте, дорогие друзья детства, Теодор Драйзер, Джек Лондон, Майн Рид, Рафаэль Сабатини, Эмилио Сальгари. Примите еще в свои ряды Фенимора Купера. Конан-Дойль?
Твена возьми, мерзавец, ;)
Отвращения не помню, но читалось намного тяжелее, чем все остальное. Оценил его уже в старших классах благодаря фильму с Борисовым. Рассказы же, тоже в том возрасте не шли, но в книгах были редкие по тем временам рисунки голых теток. По Банковский билет в миллион фунтов снят шедевральный фильм с Грегори Пеком. Года два назад писал сравнение с рассказом, но народ не заинтересовался
вызывает некоторое недоумение тот факт, что "Странная история" не стоит на одних полках с признанными мэтрами мировой классической прозы.
Помню какой-то американский фильм, там на уроке литературы "Странную историю" разбирали именно как классическое произведение с определенной проблематикой (ну, как мы разбирали бы "Преступление и наказание" к примеру), а не как "прозу для юношества", да по-другому и нельзя.
некоторое недоумение тот факт, что "Странная история" не стоит на одних полках с признанными мэтрами мировой классической прозы.
Ну справедливости ради, не стоит она потому что подобные истории были слишком уж распространены в то время, ничего нового Стивенсон не изобрел, хотя таланта и очарования истории это не отменяет.
... ведь не сами ль мы чей-то эрзац
И не наше ли дело труба. (с)