4

«Я сделаю то, о чём мечтал, или не сделаю ничего.»

Фотографии Антонена-юноши и Антонена-старца всегда казались мне производящими невероятно сильное впечатление. Здесь метаморфоза, для которой нет имени; видится совершенно невыполнимой — и этим подкупающей — задачей попытаться ни в коем случае не уяснить, а хотя бы застигнуть врасплох, в отдельных будоражащих сочетаниях слов и строк, тень чудовища? ангела? обезобразившего? перевоплотившего? разрушившего? воссоздавшего? это прекрасное, прекрасное, прекрасное на всех стадиях делания лицо.

(дальше)

В крюотическом театре, который суть концепция ни много ни мало — мироздания, у человеческого существа есть единственная в своём роде вероятность возместить малосодержательность бытия, пустоту, которая скрывается за пошлостью обыденного. Если сделать жестокость (la cruauté в отечественном театроведении принято переводить именно как жестокость, хотя высказано уже много возражений против такого невольного изглаживания; сам Арто считал этот им же и введённый термин и по-французски довольно приблизительным) основной движущей силой театрального действия, то жизненное пространство будет избавлено от неё.

Довольно впечатляющее осмысление перформанса, в его доделанном современном значении. Арто даже не предвосхитил, а подробно сформулировал идеи жеста-знака, вскрытия архетипического и вообще типического для пробивания к темнейшим основам сознания, осмысленного бытия здесь и сейчас.

Основные концептуальные положения, выведенные в текстах 20х-начала 30х гг., после сплошного чтения первой половины сборника воспринимались уже слегка апатично, но прогрессирующее безумие переплавляет заученно рискованную риторику в нечто столь же жгучее, но уже как бы вещное, вящее. О действенности случившихся перерождений пытается что-то сказать над, за текстами всё то же лицо-шедевр. Притом можно даже из буквалистского чтения извлекать эсотерические удовольствия, просто словами очаровываться, насколько получается (получается не всегда, но почти).

Молчание может стать таким же ценно уплотнённым воздухом, чем-то весящим, значащим. Я этого не думала раньше; логос, мне казалось, не живёт в тишине, он говорится или никак. Была речь, которая если не есть суть, то хотя бы попытка составить о ней представление; Арто своими вещами причиняет читателю другое. Он говорит: не скажись, а сделайся, воплотись, перейди от несовершенных времён к совершившемуся дыханию, движению, жесту, крику. Оставь, шепчет, и мои изящные раскалённые полумёртвые слова ради переживания, которое не будет в них нуждаться, не захочет в них уничтожаться. И всё, о чём я могу думать, снова и снова прочитывая, проговаривая вслух дважды подчёркнутые строки — это что всё, кажется, получилось.

«То, что рассматривает разум, можно сказать, всегда связано со смертью. Разум, это чисто европейское качество, непомерно вознесенное европейским менталитетом, всегда есть внешнее подобие смерти. (...) Именно разум измыслил современное отчаяние и материальную анархию мира, разъединив элементы мира, которые истинная культура хранила в единстве.»
«Ничуть не доказано, что язык слов самый лучший. (...) В мире есть другие языки, кроме нашего западного языка, который любит обнажить и иссушить идею, представляя ее недвижной и инертной, так что, проходя в нашем сознании, она не в силах всколыхнуть всей системы естественных аналогий...»

«Путь сознания — усилие»
«Когда я мыслю, я нащупываю свои силы»

«Всякое истинное чувство в действительности непереводимо. Выразить его — значит его предать. Но перевести его — значит его скрыть. Истинное выражение скрывает то, что оно делает видимым. Оно противопоставляет дух реальной пустоте природы, порождая в ответ некоторую полноту мысли. Или, если угодно, в ответ на явление-иллюзию природы оно порождает пустоту в мыслях. Всякое сильное чувство вызывает в нас идею пустоты. И ясный язык, препятствуя этой пустоте, препятствует проявлению поэзии в мысли. Вот почему образ, аллегория, фигура, скрывающая то, что хотела бы обнажить, более значимы для духа, нежели ясный словесный анализ.
Вот почему истинная красота никогда не поражает нас непосредственно. И заходящее солнце прекрасно благодаря тому, что оно отнимает у нас.»